Лезвие власти

— Я вас не об-м-манываю, клянусь здоровьем папаши... — Каммо стоял на четвереньках, и в промежутках между словами, выплевывал сгустки крови с обломками зубов.

— Ну, скажем, что папаша вряд ли бы стал гордится таким сыном… Еще три недели назад, ты сказал нам, к тебе направляется за распоряжениями какой-то особенный человек, из Норка. Потом, ты ска­зал, что он задерживается потому, что якобы, едет через королевство. Три дня назад, мы оцепи­ли все дороги через Хоронг, и как минимум полсотни замеченных, подходили под твое описание. Но прошло три дня, ты встретился за это время, больше, чем с сотней человек… Где же твой послан­ник?

— Н-не знаю, господин Щуколов. Условный знак не тронут. Он не появлялся.

— Гм. Может, ты его уже предупредил?

— Нет, что вы...

— Ну, хорошо. — Гайсер помолчал, раздумывая. Потом встал, разрядил арбалет и пошел к дверям. — Три дня, Каммо, три дня. Если через три дня он не появится, то... Возьми, — он кинул на пол перед торговцем клубок бес­порядочно связанных кожаных шнурков с узлами на концах. — Возьми свое послание. Мы сде­лали себе копию. Если ты нас, конечно, не обманул, и это действительно послание....

Носатый, черноглазый оборванец, одетый в живописные лохмотья, проводил взглядом отъезжа­ющего Щуколова. Потом, сливаясь с сумерками, словно, серый облезлый кот; проник в дом. Постояв, немного, возле нужной двери, он негромко постучал условным стуком. Когда, дверь чуть приоткрылась, и в проеме показалось испуганное лицо Каммо, бродяга молниеносно ткнул его длинным узким кинжалом под ребра, и втолкнул обмякшее тело в комнату. Быстро осмот­ревшись, он схватил со стола послание Торка, и спрятал в мешок на поясе. Потом, разбив все найденные бутыли с маслом, чиркнул кремнем, и когда пламя поползло, пожирая мебель, вышел в темный пустой коридор, и спустившись вниз. на улицу, что есть сил помчался к тавер­не «Гиблое место».

40.

Таверну «Гиблое место» Аттон нашел далеко заполночь. Ноги его подкашивались от уста­лости, шея и спина горели так, словно, под кожу ему всыпали мешок бантуйского жгучего пер­ца. В таверне царил обычный полумрак, несколько плошек с жиром вяло коптили грязный по­толок. Аттон, жестом подозвав хозяина, уселся напротив чумазого бродяги. Подошел хозяин, толстомордый, воняющий гнилой ка­пустой старик, и посмотрел на Аттона пустыми, как у каменного истукана, глазами. Аттон, пытаясь унять боль, опустил голову на ладони.

— Комната есть?

— Да, господин.

— Хорошо. Принеси чего-нибудь поесть…

— Да, господин. Что-нибудь еще?

— Проваливай...

Аттон, машинально пережевывая пищу, оглядывал поздних посетителей. Бродяга напротив него, оборван­ный так, словно, его трепала целая стая свирепых псов, держал одной рукой большую просяную лепешку, а другой отрывал от неё крошечные кусочки, и тщательно обнюхивая каждый, с вели­чайшим наслаждением отправлял в рот. За соседним столом молча сидели перед пустыми кружками несколько мужчин, в темных, до земли, балахонах. Лица их были скрыты капюшонами, и Аттону сразу пришло на ум, что это монахи, может быть даже — Истребители Зла. Напротив них, сидел молодой парень в поношенном, темно-зеленом плаще охотника, явно с чужого плеча. Парень был сильно пьян, он опорожнял один кувшин за другим, кидал в хозяина мелкими монетами и, периодически наклоняясь под стол, шумно бле­вал. У стены, скрытый полумраком, сидел шпик. Аттон, наметанным глазом, приметил ею сра­зу, как только вошел в таверну. Шпик был немолодой, тертый, отправивший на дыбу не одну сотню человек. Он оглядывал настороженным взглядом таверну, и изредка макал свой длинный нос в кружку с пивом. Бродяга напротив, доел половину лепешки, и с горьким вздохом сожаления, завернул оставшийся кусок в грязную тряпку и спрягал за пазуху. Аттон отодвинул миску и посмотрел на соседа. Бродяга, поднялся, и припа­дая на правую ногу, пошел к выходу. Проходя, мимо Аттона, он вдруг, вытаращил глаза, и издавая хриплое бульканье рухнул прямо на него. Аттон спихнул вонючее, дергающееся тело и вых­ватил из голенища нож, но бродяга уже бежал огромными прыжками к выходу, опрокидывая лавки и столы.

— Он срезал мой кошелек! — Заорал Аттон и метнул нож вдогонку. Нож с треском вошел в захлопнувшуюся дверь. Аттон вскочил, незаметно сунув в карман послание, переданное бро­дягой, и побежал к двери. Из своего темного утла, ему наперерез выскочил шпик. Аттон пих­нул его локтем в живот, открыл дверь и выглянул в ночь.

— Ушел! Паршивый сын джайлларской свиньи... — Аттон закрыл дверь, с треском вырвал из доски нож, и направился к шпику.

— Это ты, подлая тварь, помешал мне догнать его...

— Вы ответите за свои слова, господин незнакомец—.. — Шпик, пятясь задом, пробирался к две­рям. Аттон махнул рукой, и направился к хозяину.

— Слава Иллару, у меня остался небольшой запасец. — Он вытащил пару монет и бросил на стойку. Хозяин, видя, что из клиента не придется выбивать деньги за съеденное, радостно заки­вал головой.

— Как мило, с вашей стороны, иметь с собой этот самый небольшой запасец... Только дол­жен вас предупредить: господин, которого вы так неосторожно ударили, увлекшись погоней, имеет привычку сводить счеты с помощью городских властей. И… И не только… — старик произнес последние слова едва слышно и сделал при этом страшные глаза.

— Да? — Аттон вопросительно поднял брови.

— Господин Треммо, славен тем, что после ссоры с ним, люди имеют свойство исчезать... Навсегда.

Аттон пожал плечами и пошел к выходу. Далеко впереди, в мерцающем свете факелов, мелька­ла спина удаляющегося шпика. Аттон дважды негромко свистнул. Совсем рядом, в темноте, кто-то тихо свистнул в ответ. Аттон, указав рукой в сторону господина Треммо, провел боль­шим пальцем по горлу и, громко хлопнув дверью, вернулся в таверну.

— Я поднимусь в свою комнату. Думаю, что незачем оповещать городскую стражу, об этом мелком происшествии.

— Я с вами согласен, господин. Совершенно незачем.

Поднимаясь по лестнице, Аттон заметил, что монахи, подняв головы, смотрят ему вслед неви­димыми глазами. Закрыв комнату на засов, он подпер дверь массивным табуретом, прочитал в свете лучины записку, переданную бродягой, и тяжело вздохнул.

Все только начинается.

40.

Фердинанд, наверное, в сотый раз перечитал письмо сестры, и прижал, нежно пахнущий цве­тами, листок тонкого белого пергамента к лицу. Ему хотелось плакать, просто по-детски, разрыдаться, но он завыл, дико, страшно, потом заклекотал, как раненый гриф, и схватив со стены алебарду, принялся крушить мебель вокруг себя. И лишь, когда острый осколок мрамора рассек ему щеку, он, обессилив, упал на пол, и лежал, тихо всхлипывая, не пытаясь остановить кровь.

Шелона... Он, воспользовавшись её любовью, преданностью, тихой покорностью, отправил ее в этот жуткий ад, по сравнению с которым Джайлларский свинарник — это сущий Иллар. Она, разделив с ним тайну ответственности за смерть отца и брата, а затем и ложе, пошла на эту пыт­ку с гордо поднятой головой. Но все, на что он надеялся, оказалось тихим бредом. Горцев невоз­можно было склонить на свою сторону. Их жизнь была настолько другой, чуждой, что читая послания сестры, Фердинанд чувствовал, как на голове у него, становятся дыбом волосы. Она была среди них, она видела и переживала все это наяву. Чудовищные замки, постройки гремлинов, где с потолка на голову падают мохнатые черви—кровососы, а в залах, страшные люди в шкурах разделывают живьем оленей и пьют горячую кровь из огромных кубков. Её муж, князь Нестский Дитер спит со своими солдатами, волками и лошадьми. Во время буйных празднеств, он привязывает к столбам обнаженных женщин, и гости, себе на потеху, кидают в них ножи и то­поры. В волчьи ямы, ежедневно, бросают людей, а в замковых подвалах живут ужасные древ­ние чудовища. Он обрек её на этот ад, в призрачной надежде склонить варваров на свою сторо­ну в грядущей войне. За то короткое время, пока Шелона была княгиней Нестской, он сделал все, что бы ослабить Империю. Но поражения следовали одно за другим. Сначала провалилась акция по захвату провинции Хоронг. Теперь старый маразматик. Великий Герцог Латеррата, во­преки здравому смыслу, признает Императора своим сюзереном, со всеми вытекающими из это­го последствиями. Маркграф Марцинский осмелел после публичного наказания барона Винге. Теперь, южные бароны хватаются за топоры, только при одном упоминании об Аведжии. Четыре ариона, расположенные на границах топей Кары были страшной силой. Атаковать железные панты Империи в лоб — сущее самоубийство. А предпринять обходной маневр невозможно: с одной стороны топи, с другой — верные Империи данлонцы, со своей немногочисленной, но достаточно сильной армией. Если бы удалось склонить на свою сторону Нестс и провести ар­мию перевалами Хонзарра, и с поддержкой Пинтов с запада... Но варвары упрямы, а их прави­тели не поддаются ни убеждению, ни внушению. А время уходит... Сейчас, Империя слаба, по­ка в стране голод и эпидемии, бунты и интриги знати, у него есть шанс. Но, со временем, Россенброк справится с этим, и не из таких положений выкручивался проклятый старик. Поэтому, нужно торопиться…