Страница 51 из 79
- Хорошая биография, - сказал Атарбеков и подумал: "Что бы я рассказал на месте Оскара?.. Родился в тысяча восемьсот девяносто первом году в селе Эчмиадзин, в Армении... В революционном движении начал участвовать мальчишкой... В семнадцать лет вступил в ряды партии. Впервые был арестован, будучи студентом Московского университета..."
Оскар смущенно проговорил:
- Ты попроси как-нибудь Мироныча рассказать о себе.
- Но ты самый молодой у нас, Оскар.
- Подумать только, какой ты старик! - Лещинский рассмеялся. Всего-то на год старше.
- А вот Мироныч - самый старый. На днях ему исполнилось тридцать три. Об этом я случайно узнал сегодня. - Атарбеков откинулся назад и бросил карандаш на стол.
- И он скрыл от своих друзей такую знаменательную дату?
- Скрыл.
- Нет, это ему так не пройдет! - Лещинский снова весело рассмеялся. Знаешь что, Георг?..
- Догадываюсь... Я уже об этом думал. Хотел купить банку варенья. Он очень любит черную смородину и вишню, но, конечно, ничего даже похожего не нашел. Можно было бы испечь его любимый пирог с капустой, но нет ни муки, ни капусты! Беда! - рассмеялся Атарбеков. - Но выход все же есть, Оскар. У меня для такого торжественного случая припрятана бутылка шустовского коньяка. Пять звездочек! Хотя и с опозданием, мы отпразднуем день его рождения, а заодно отметим и твой отъезд... Сейчас около четырех. В нашем распоряжении целых полтора часа.
Атарбеков попросил уборщицу поставить самовар. Сам куда-то исчез и минут через пять возвратился со связкой воблы, банкой паюсной икры и солдатским котелком, полным овсяной каши. Лещинский распаковал свой чемодан. Из дорожных припасов он вытащил банку консервов и кусок хлеба. Стали накрывать на стол. Одно было обидно: не было ни тарелок, ни вилок, ни ножей, ни рюмок. Приходилось довольствоваться железной кружкой и перочинным ножом Атарбекова.
Вскоре под окном раздался гудок автомобиля, раскрылась дверь, и в распахнутом плаще, в забрызганных грязью сапогах вошел Киров. Взглянув на стол, он широко улыбнулся, энергично скинул с себя плащ.
- Молодцы, ребята, догадались устроить отвальную. По этому случаю и я внесу свою долю. - Он полез в карман плаща и вытащил два румяных яблока.
В половине шестого выехали на Волгу. Было тихое, безветренное утро. Город еще спал. На пустынных улицах стаями носились воробьи.
Тихо было и на широко разлившейся Волге. В дремотном покое у причалов стояли корабли флотилии.
Рыбница Лещинского, на которой он должен был пробираться в Дагестан, находилась на южной окраине города, позади заброшенной, полуразвалившейся пристани. Когда машина подъехала к ней, участники экспедиции возились на берегу с сетями.
Киров, Лещинский и Атарбеков взошли на рыбницу. Киров спустился в трюм, проверил, как погружены тюки с деньгами, оружием, листовками, поговорил с членами экспедиции. Сказал короткое напутственное слово, в котором обрисовал значение этой поездки в Дагестан.
- Впереди много трудностей, - сказал Киров. - Как только ваша рыбница минует двенадцатифутовый рейд, вы окажетесь в открытом море. На море пока что хозяйничают англичане. Будьте бдительны и осторожны. Помните, что вы рыбаки, и только рыбаки!..
Оскар вытащил из кармана пальто книжку, вопросительно посмотрел на Кирова:
- В таком случае придется расстаться с Блоком...
- Да, Оскар, на время придется расстаться с поэзией вообще. И читать, и писать стихи. - Киров взял у него из рук книжку, сунул себе в карман. Ну, ребята, счастливой дороги, до скорой встречи! - Он широким жестом энергично протянул руку и стал со всеми прощаться. Расцеловался с Лещинским.
Распрощался со всеми и Атарбеков, и они сошли на берег.
Команда начала поднимать парус. Лещинский взял шест и, навалившись на него всем телом, попытался оттолкнуться от причала со стороны борта, потом ушел на корму. Рыбница, словно нехотя, отчалила от берега. Но вот парус подтянули, он затрепетал от свежего ветерка, и, накренившись на бок, описав полукруг, рыбница пошла к середине реки, а там, подхваченная течением, стремительно понеслась вниз по Волге.
- Прощай, Мироныч!.. Прощай, Георг!.. - сложив руки рупором, крикнул Лещинский, выглядывая из-за паруса.
Киров молча помахал ему рукой. Задумчиво продекламировал:
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом...
Потом сказал Атарбекову:
- Наступают дни частых разлук и встреч. Уезжают наши лучшие ребята. У Рогова тоже опасный рейс.
- Парусник у него хороший, - ответил Атарбеков. - Команда надежная. Ну и сам Рогов десятерых стоит. Храбрости ему не занимать у других.
- Да-а-а-а, - вздохнул Киров. - Если бы ему только удалось наладить перевозку бензина!
- Удастся, Мироныч. Не удастся ему - поедут другие. Бензин будет, успокоил его Атарбеков.
Они сели в машину и поехали берегом.
Много всяких мыслей приходило в голову Кирову в связи с отъездом Лещинского, и немало тревожных за судьбу Оскара.
- Нет, не сразу он пришел к пониманию революции, - задумчиво проговорил Киров. - У него были и ошибки и заблуждения. Он мне сам рассказывал. Это, конечно, не могло не отразиться на его творчестве. Среди хороших у него много и каких-то бессодержательных стихов. Но он все переборол...
- Да, огненный он человек, - ответил ему Атарбеков, не сводя взгляда с широко залитых половодьем волжских берегов.
Ехали молча. Киров перелистал сборник Блока.
- Правда, удивительный у Блока творческий путь - от "Стихов о Прекрасной Даме" до "Двенадцати"?
- К стыду своему, должен признаться: кроме "Двенадцати" ничего у него не читал. Мы дети другого века!.. С детства меня волновала поэзия Пушкина и Лермонтова, и в особенности - Некрасова...
- Заступник народный и певец народный!.. Да, вряд ли в поэзии, и не только в русской, найдется поэт, равный ему по силе выражения народного горя и веры в народ... Явление необыкновенное... - И, бросив взгляд на лодки под парусами и без парусов, нагруженные ящиками, бочками и другими грузами, на тарахтящие, суетливые моторки, проносящиеся мимо, Киров стал тихо, почти про себя, читать на память созвучные настроению печальные строки из некрасовских стихов о Волге...
Высадив Кирова на стрелке, у здания бывшей биржи, Атарбеков поехал берегом Кутума.
На стрелке белели брезентовые палатки. В них располагались конники Боронина. Рядом тянулись коновязи, за дощатым забором стояли тарантасы и фургоны с сеном.
Киров зашел в палатку Боронина. Тот сидел за столом и разбирал пухлую папку со всякими списками, накладными, квитанциями, готовясь к сдаче своих полномочий командира колонны. Рядом с бумагами на столе лежала карта Астраханского края, вся исчерканная синим и красным карандашами, на которую Боронин нет-нет да и бросал быстрый взгляд.
Боронин приветливо встретил Кирова.
- Ну вот, - сказал он, усадив Сергея Мироновича в плетеное кресло, смотри, как все это будет выглядеть! - Он взял со стола карту, расправил ее у себя на коленях, придвинул ближе к Сергею Мироновичу. Насупив мохнатые брови, стал пощипывать свои чумацкие усы. - Академий я не кончал, в штабных делах ни черта не понимаю, но по опыту, по всяким догадкам могу предвидеть дальнейший ход войны. Армию нашу разгромили, мы отступили, теперь кадет захочет добить нас и овладеть Астраханью. Это понятно каждому. Астрахани, как базе Одиннадцатой армии, может угрожать нападение кадета по трем направлениям. Взгляни сюда! Со стороны Николаевки, где сходятся все грунтовые дороги через калмыцкие степи; по фарватеру Волги, если отвлечь наши морские силы от устья Волги операциями на Каспии; со стороны Гурьева - Джамбая - Красного Яра, где стоят колчаковцы...
Киров молча кивнул головой, ему все это хорошо было известно, - он не одну ночь просидел вместе с Мехоношиным над картой, думая примерно о том же самом, о чем говорил сейчас Иван Макарович Боронин.
- Слушай дальше. Из всех этих трех направлений самое удобное для кадета - калмыцкие степи. У Деникина много конницы. Ты спросишь: "Почему калмыцкие степи?" Во-первых, потому, что основные силы белых находятся на Северном Кавказе, во-вторых, потому, что в калмыцких степях большой простор для маневрирования и действий конницы.