Страница 8 из 34
И даже от этой вертикальной сонаты, от этой хрустальной друзы, от этого триумфа стрельчатых сводов веет чем-то таинственным, двусмысленным или же, иначе говоря, пражским, как если бы отряд демонов-искусителей затесался в череду святых. Водостоки сливались в моей фантазии с гротескными и тревожными призраками из чешской литературы. Все остроконечные сооружения богемской столицы словно вступают в заговор друг с другом, пронзая ребра неба своими шпилями – собор, величественная башня муниципалитета в Старом городе, Пороховая башня, башни Тынского храма, пожарные каланчи, башни Карлова моста и еще сотни других башен. Не случайно Незвал сравнивает башни глубокой ночью с фантастическими беретами “сборища чернокнижников”[112] (“černokněžnickému shromáždění”). Небо Праги восстанавливает силы после уколов шпилей, прислоняясь щеками к мягким куполам эпохи барокко, однако даже за их болотно-изумрудными крышами прячется хвост лукавого: по словам Сейферта[113], когда выходит луна, с этих патиново-медных крыш раздается кваканье лягушек, словно из пруда[114].
В вечерние часы до нас доносился издалека благовест всех пражских церквей. Сверху мы глядели на переплетение блестящих черепичных крыш, балконов, башенок, дымовых труб, мансард[115]. Ты помнишь, как вспыхивали в праздничные вечера в лучах прожекторов покрытая патиной медь Святого Микулаша, статуи на Пражском мосту, фасад церкви Святого Спасителя. Сверху, с Градчан, город казался утонувшим в пыльном облаке желтоватого сияния. Здания, отраженные в реке и укачиваемые волнами, превращались в мерцающие подводные замки, убежища водяных. В такие вечера чайки, ослепленные известковым светом, кричали более хрипло, чем обычно, как в нотах Яначека[116], не скупясь на ругательства и бросаясь в стремительные пике. Белые, с черным клювом, они выделывали пируэты на парапете моста Легии[117], чтобы потом, утомившись, присесть на воду, подобно бумажным корабликам. А тем временем поблизости, в Национальном театре, с не меньшим проворством скакал по сцене великолепный фигляр Ладислав Пешек[118], с его хитрыми усищами, мастер на смешные проделки, в костюме бродяги и коварного мошенника Пантелеона Восилки[119].
Ты помнишь те промозглые вечера, когда мы забирались на Петршинский холм (Petřín, нем. Laurenziberg – Лаврентьева гора), под снегом, медлительные, как водяные? “Хорошо, – читаем мы у Кафки, – если вы хотите, я пойду, хотя глупо идти сейчас на Лаврентьеву гору, ведь погода еще холодная”[120]. Желтоватый свет сочился медовыми прожилками внутри фонарей. На тебе были черные войлочные сапожки, и ты выводила кончиком зонта бессвязные письмена на заснеженных тропинках. Луна смотрела исподтишка сквозь завесы облаков, как упитанная актриса в день бенефиса. Хищный алый глаз Астрономической обсерватории как будто подмигивал нам. Крошки мерцающих воспоминаний теснятся, словно осколки зеркал, сваленные в корзину как попало. Я буду вынимать их одно за другим и из этой тысячи осколков, что с трудом подгоняются друг к другу, попытаюсь воссоздать неуловимый образ города на Влтаве.
Романская ротонда Святого Креста находится на улице Каролины Светлой, рядом с нашим домом, украшенным граффити xix века. Ярмарка Святого Матфея проходила 24 февраля в Дейвицах, где ботинки утопали в грязи. Это было нагромождение каруселей и музеев восковых фигур, ломящихся прилавков с расческами, горнами из папье-маше, масляными лампами из кованого железа, жестяными и пряничными сердцами, иконками и портретами Сталина. И еще неподвижные вагоны на мертвых путях Масарикова вокзала. И вилла Бертрамка, где однажды ночью 1787 г., остановившись в гостях у певицы Йозефины Душковой, Моцарт всего за несколько часов до спектакля сочинил увертюру к “Дон Жуану”[121]. И статуи Карлова моста в снежных капюшонах. И косые взгляды газовых ламп на кривых улочках в Градчанах. И мельницы на острове Кампа, например Совиная мельница (чеш. “Sovovský mlýn”, нем. “Eulenmühle”), рядом с которой, в отсыревшем доме, где когда-то находилась дубильня, в “доме трагического поэта”[122] проживал печальный Голан, вечно устраивавший драки с соседом сверху Яном Верихом, известнейшим клоуном Богемии. Легенда гласит, что название мельнице дали совы, вившие гнезда в дуплах очень древнего тополя, что рос здесь с незапамятных времен, в то время как на самом деле все куда проще – мельница называлась по имени своего владельца, пана Совы[123]. И стоячая вода речки Чертовки. И зеркальный лабиринт в Петршине. И огромные лакированные туфли-лодочки на высоких каблуках, из неизнашиваемой кожи, на рекламных плакатах фирмы “Batá”. И небеса, приводимые в движение ветром, арены “веющих лазурей” на Вышеградском холме[124], откуда снующие внизу прохожие казались фигурками с детского рисунка.
И маленькая светящаяся вывеска лионского “Шелкового дома” на Вацлавской площади, автоматы, буфеты, нагромождения тортов, тартинок, сосисок с горчицей, черноватая пивная пена. И куколки турок в тюрбанах и синих кафтанах, кивающие головой с витрины бакалейной лавки Юлиуса Майнла. И дребезжание красных трамваев, волочащихся к Ольшанскому кладбищу, с подвешенными сзади венками, похожими на спасательные круги. И спешащие на свой первый бал в “Люцерну”[125] в сопровождении матерей девушки, в длинных платьях, с легким налетом румян на щеках и фигурками в вечном стиле пражского бидермейера, напоминающие “кофейные куклы” (“kávové panenky”) Индржиха Штырского[126]. И низенькие домишки Нового Места, что громоздятся друг на друга[127]. И ветхие доходные дома Либени и Жижкова, которые, несмотря на свою обшарпанность и нищету, могут разыгрывать барочные мистерии, превращаясь, по словам Коларжа, в “Нефы храмов с бесконечным хоралом посуды / В кадиле из помоев / С преображением спичек в номера / Исповедален (с оттоманкой, вешалкой и умывальником)”[128].
И башня Староместской ратуши с календарем работы Йозефа Манеса[129] – “циклом из двенадцати идиллий о жизни богемского крестьянина”[130], и с астрологическими часами магистра Гануса, над которыми, когда часы отбивают ровный час, оживает аллегорический театр. За двумя окошками проходит ряд маленьких статуй: апостолы со Спасителем, смерть кивает головой турку, тот отрицательно качает головой, скупой, транжира и другие фигуры, исчезающие с пением петуха[131]. И ослепительная золотая дарохранительница, усеянная более чем шестью тысячами бриллиантов, в уединенной часовне в Лорете[132], где бьет в виски вековое молчание и сквозь пламенную помпезность дарохранительниц, статуй, чаш, вотивных предметов[133] и сегодня просвечивает печаль Праги, вновь обращенной в католичество[134]. Но хватит: от множества воспоминаний у меня уже пар из ушей.
112
См. Витезслав Незвал. Пражский пешеход / Пер. Н. Зимяниной. Цит. по: Витезслав Незвал. Избранное. Т. 2. – Прим. пер.
113
Ярослав Сейферт (1901–1986) – чешский писатель и журналист. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1984 г. – Прим. пер.
114
Jaroslav Seifert. Svétlem oděná (1940). Praha, 1946, p. 24.
115
Ср. Ladislav Sitenský – Jaroslav Herout. Praha stověžatá. Praha, 1971.
116
Леош Яначек (1854–1928) – чешский композитор, музыковед-этнограф и педагог. – Прим. пер.
117
Более правильное, хотя и редко используемое в повседневной русскоязычной среде название – мост Легионов – Прим. науч. ред.
118
Ладислав Пешек (1906–1986) – актер театра и кино, народный артист Чехословакии. Российским зрителям 1970-х годов знаком по фильмам “Адела еще не ужинала”, “Майские звезды”, “Златовласка” и др. – Прим. ред.
119
Пантелеон Восилка (Panteleon Vocilka) – отрицательный персонаж пьесы-сказки Й. К. Тыла “Волынщик из Стракониц” (“Strakonický dudák”). – Прим. пер.
120
См. рассказ “Описание одной борьбы” / Пер. С. Апта, см. Франц Кафка. Соч. в 3 т. Т. 1. М.: Худож. лит.; Харьков: Фолио, 1995, с. 31–68. – Прим. пер.
121
Ср. Jaroslav Patera. Bertramka v Praze. Praha, 1948, s. 92–98.
122
Владимир Голан. Ночь с Гамлетом (1964). – Прим. пер.
123
Ср. Jan Herain. Stará Praha. Praha, 1906, s. 130.
124
Франтишек Купка (1871–1971) – чешский художник, большую часть жизни проживший во Франции, один из первых абстракционистов. Создал целый ряд абстрактных композиций в синем колорите, одна из которых называется “Vanoucí modře” (“Веющие лазури”). См. Ludmila Vachtová. František Kupka. Praha, 1968. – Прим. пер.
125
“Люцерна” – пассаж-палац, жемчужина Пражского модерна, многофункциональный комплекс, построенный в 1907–1921 гг. дедом Вацлава Гавела. – Прим. пер.
126
См. Jindřich Štyrský. Sny. Praha, 1970, s. 69–70.
127
См. Vojtěch Volavka. PouťPrahou. Praha, 1967, s. 288.
128
Пер. с чеш. С. Сторвида. Jiřн Kolář. Litanie, в: Ódy a variace. Praha, 1946, с. 16. – Прим. пер.
129
Йозеф Манес (1820–1871) – чешский художник, представитель романтического течения в живописи. – Прим. ред.
130
Miloš Jiránek. Josef Mánes. Praha, 1917, s. 28.
131
Ср. Jan Dolenský. Praha ve své slávě i utrpení. Praha, 1903, s. 298–300 и 307–315; Joseph Wechsberg. Prague: The Mystical City. New York, 1971, s. 67–68.
132
Лорета – комплекс сооружений, построенных вокруг Святой хижины – копии домика Девы Марии. На территории пражской Лореты находится монастырская сокровищница, где хранятся иконы с окладами из золота, украшенными сапфирами. Наиболее ценная часть Лоретанского сокровища – алмазная дароносица “Пражское солнце” из позолоченного серебра, лучи которой украшены 6222 бриллиантами. – Прим. ред.
133
Вотивные предметы, вотивные дары (лат. votivus – “посвященный богам”, от votum – “обет, желание”) – всевозможные вещи, приносимые в дар божеству по обету, ради исцеления или исполнения какого-либо желания. – Прим. ред.
134
Jan Herain. Stará Praha, cit., d., s. 254–255.