Страница 7 из 34
Впрочем, эта искаженная и искривленная диалектика, дистиллированная абстрактность мышления побуждают Лингартову как попало перемешивать историю, сводя воедино в своих притчах персонажей из разных стран и эпох. Так Прага, окутанная шарфами туманов, пропитанная опьяняющим светом, подобным тому, что сочится в поэме Незвала “Эдисон”, становится избранным городом Чарли Паркера[92] (играющего на саксофоне в харчевне “Орлик”), Билли Холидей[93], Дилана Томаса[94] (живущего в задымленном квартале на окраине), Верлена[95] и Рембо[96] (что делят на двоих меблированную комнату в центре Старого города), Нижинского[97], самой Лингартовой (точнее, господина Лингарта, поскольку о себе она пишет в мужском роде) в атласном плаще по моде xviii века. Этот город представляет собой что-то вроде метафизической психбольницы, в которой эти персонажи – пациенты, а возможно, и изобретения сомнительного психиатра доктора Альтмана (из шайки Коппелиуса[98] и Линдхорста[99]) – превращаются в пешки той оккультной стихии, которую можно было бы назвать “пражскостью”. Он одновременно и психбольница, и вселенские подмостки, с астрономическими обсерваториями, головокружительными лестницами, забавными механизмами, джазом и даже верблюдами, которых Рембо умудрился затащить в арендованную комнату в кафкианско-пражском духе.
Тонкости, аксиомы, постоянные несообразные перемещения и исчезновения фигурок, навязчивые мотивы отклонения от траектории, головокружения, обрывы и падения придают повествованию Лингартовой тон холодного бреда, аналитического помешательства, столь же придирчивого, сколь и безжизненного. Ее “каприччо”, с их прерывистым напряжением, с перебоями, словно при логопатии, как некоторые выступления Чарли Паркера, с диспропорциями и софизмами, с движениями челнока вверх-вниз или мыши, заплутавшей в лабиринте, ее “каприччо” словно наметкой обрисовывают медиумический округ, безутешную область призраков, где и она свила свое гнездо меж клубков снега, подобно тому, как Эльза Ласкер-Шюлер – принц Юсуф, обосновалась в своих химерических Фивах и Багдаде[100].
Сколько лет прошло, не помню, с того года, но это было прежде, чем кузницы судьбы послали новые громы и молнии на город на Влтаве, мы вместе в Риме коротали рождественский вечер – дождливый, сырой вечер в доме Ахилле Перилли[101]. Художник, с шагаловской шевелюрой, уже подернутой серебряной канителью, щеголял огромным огненно-красным галстуком, и было в нем нечто демоническое. Вера была в том же серебристом плаще, в котором она явилась мне на пороге пражского кафе “Славия” одним августовским утром: лунатикам полагается носить серебро. Другой художник, Гастоне Новелли[102], опередивший нас в Эребе[103], снял свои огромные ботинки и остался в красных шерстяных носках. Вера робко стояла в углу и пила. Божоле, виски, коньяк. Как сказал поэт: “Как я любил вас, бутыли, полные вина”[104].
Когда же потом, поздней ночью, я предложил ее проводить, она уже не помнила адрес семьи, у которой остановилась. Мы кружились, как проклятые, бороздя самые пустынные улицы в самом центре, и колыхавшийся за мокрым ветровым стеклом Рим словно наполнился хлопьями пражского тумана. Не заботясь о моих нервах, вплетенных в клубок виражей и поворотов дороги, Вера трещала без умолку. Ее речь напоминала манеру (“ductus”) ее “каприччо”, повествование которых будто выстраивается у вас “на виду”, словно навязчивая путаница, порожденная искаженной, шизоидной диалектикой – сплошные запаздывания, возвраты, повторения, оксюмороны, лакуны, провалы в памяти, несоответствия, наложение несоразмерных планов, чудаковатая игра слов – в сочетании с удивительной скромностью и неспешным разворачиванием повествования – обратным, рачьим ходом. Той сверкающей ночью, впутанный в неразрешимые неурядицы этой болтушки, усугубленные нашей суматошностью, заводящей нас в еще более запутанные лабиринты города, втянутый в непрестанные “майнавира” этой неугомонной фабрики, я понял, что диалектика, как и любой поиск впустую, говоря словами Рихарда Вайнера[105], самого любимого автора Лингартовой, – это “дьявол, загоняющий нас в круг подобно собаке, гоняющейся за собственным хвостом”[106].
Вера все повторяла: шестьдесят пять, шестьдесят пять – наверное, номер дома. Как две маски с гофмановского карнавала мы гоняли туда-сюда по Корсо, от Пьяцца Венеция до Пьяцца дель Пополо, мимо церкви Сан-Карло, где когда-то шарлатан Челионати продавал со своего помоста волшебные коренья и тайные снадобья от несчастной любви, зубной боли и подагры[107]. Она раздосадованно твердила: рядом с виа Кондотти, рядом… Но виа Кондотти уже уподобилась пражской улице На Пршикопе. Она остервенело искала в сумочке листок с адресом, выворачивая на сиденье машины шпильки для волос, пудреницу, амулеты, расчески. Машина моя едва тащилась, словно взятая напрокат старая кляча, да и сам я уже клевал носом, подпирая щеку левой ладонью.
И наконец, после нескольких часов кружения по городу, она вдруг воскликнула: “Виа дель Монте Брианцо. Свечки зеленые! Жми!”[108]. Ее долгожданный возглас вывел меня из дремоты. Я нажал на газ, быстрее молнии въезжая на столь желанную улицу. Тик-так, вот мы и у покрытой патиной двери. А потом “Dobrá kočka, která nemlsá” (чеш. “Хороша та кошка, что не прожорлива”), я удаляюсь из виду, улизнув в подворотню, даже не попрощавшись. В тот момент я осознал, что и она тоже – персонаж моей Праги, волшебной и плутовской, из той же труппы, что и алхимики, астрологи, лунатики, манекены и одрадеки[109], задействованные в представлении.
И не важно, в Париже мы или в Риме. Вы сами написали, что каждый несет свой собственный пейзаж в себе, и этот пейзаж не навязывается другим, попадающим в него на время, и что человек “отбрасывает спустя некоторое время этот пейзаж, оплакивая его не больше, чем змея ставшую для нее тесной кожу”[110].
Глава 6
Как и над городом на Влтаве, над этой книгой возносится силуэт Градчанского холма – доминанты Пражской котловины. Контрастируя с расположенной ниже Малой Страной, с ее барочной архитектурой, ритмически перемежающейся с зеленью садов, в Градчанах высится готический собор Святого Вита, с его аркбутанами, с пламенными языками ажурных пинаклей, с его стрельчатыми окнами, с ухмыляющимися гримасами водостоков[111].
Я вновь и вновь возвращался сюда, точно зачарованный, чтобы грезить наяву, глазея на череду скульптурных бюстов, украшающих его трифорий. Меня одолевала жажда цвета, и я утолял ее богемскими самоцветами: соединенными вместе и оправленными золотом карнеолами, аметистами, халцедонами, яшмами, агатами, хризопразами, что украшают стены тихой капеллы Святого Вацлава, переливаясь в свете мерцающих свечей. Это камерное и сказочное помещение, а также Золотые ворота, с тройной аркой и венецианской мозаикой, утоляли мою жажду чудесного. Множество гербов, реликвий, драгоценностей, церковной утвари, дарохранительниц, собранных в соборе, подпитывали не только мою страсть к каталогизации, но и мою слабость к нагромождению различных предметов. А поскольку готика для меня отождествляется с юношеской дерзостью, то я радовался, что Карл IV, после смерти первого архитектора собора Матьё Аррасского (1352) доверил строительство никому не известному двадцатилетнему Петру Парлержу из Гмюнда, проявившему себя гениальным архитектором.
92
Чарли Паркер (1920–1955) – американский джазовый саксофонист и композитор, один из основателей стиля бибоп. – Прим. пер.
93
Билли Холидей (Элеонора Фейган, 1915–1959) – американская певица, во многом повлиявшая на развитие джазового вокала оригинальным стилем пения. – Прим. ред.
94
Марлайс Томас Дилан (1914–1953) – валлийский поэт, драматург, публицист. Для поэзии характерны яркие, фантастические образы; творчество близко романтической традиции. Часто источником вдохновения служили валлийский фольклор и мифология. Одно из самых известных произведений – “И безвластна смерть остается”; стихотворение звучит в фильме Стивена Содерберга “Солярис”. – Прим. ред.
95
Поль Верлен (1844–1896) – французский поэт, один из основоположников символистского направления. Обогатил поэзию тонким лиризмом и музыкальной выразительностью. – Прим. ред.
96
Артюр Рембо (1854–1891) – французский поэт, создавший шедевры революционной поэзии Франции, в том числе “Военный гимн Парижа”, “Париж заселяется вновь”. Для его поэзии характерны реалистическая образность, психологизм, сатира. – Прим. ред.
97
Вацлав Фомич Нижинский (1889–1950) – русский артист балета, балетмейстер. – Прим. ред.
98
Коппелиус – герой фантастического рассказа Э. Т. А. Гофмана “Песочный человек”, зловещий убийца, адвокат, перевоплотившийся в мастера-оптика. – Прим. ред.
99
Линдхорст – герой повести-сказки Э. Т. А. Гофмана “Золотой горшок” (1814); старый чудаковатый архивариус, а на самом деле – сказочный царь Саламандр, отец трех дочерей, превращенных им в золотистых змеек и заключенных в хрустальный сосуд. – Прим. ред.
100
Ср. Else Lasker-Schüler. Die Wolkenbrücke (Briefe). München, 1972. Эльза Ласкер-Шюлер (1869–1945) – немецкая поэтесса и писательница еврейского происхождения, одна из представительниц экспрессионизма. Эксцентричная поэтесса появилась на свет в г. Эльберфельде (Рейнская провинция, Пруссия), но заявляла, что “родилась в Фивах, в Египте” и называла себя “принцем Юсуфом Фивским”. – Прим. пер.
101
Ахилле Перилли (род. 1927) – один из создателей итальянского художественного авангарда. – Прим. пер.
102
Гастоне Новелли (1925–1968) – итальянский художник, представитель экспрессионизма, а позже ар информель (информализм), абстрактного искусства, провозглашавшего, что спонтанность и эмоциональность художественного произведения значительно важнее его разумности и совершенства. – Прим. ред.
103
Эреб, или Эребус – в древнегреческой мифологии персонификация подземного мрака. – Прим. ред.
104
V. Holan. Vezmi můj dík, z cyklu Víno, nyní in Lamento (Spisy iii). Praha, 1970, s. 72.
105
Рихард Вайнер (1884–1937) – чешский писатель и журналист, один из столпов европейского модернизма, близкий к экспрессионизму. – Прим. пер.
106
Richard Weiner. Lazebník. Praha, 1929, s. 12.
107
См. Эрнст Теодор Амадей Гофман. Принцесса Брамбилла / Пер. Н. Аверьяновой, в: Эрнст Теодор Амадей Гофман. Избр. произв. в 3 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1962. – Прим. пер.
108
“Pour ma chandelle verte!” – фраза из пьесы А. Жарри “Король Убю” в русск. пер. “свечки ядреные”. – Прим. пер.
109
“Книга вымышленных существ”, написанная Хорхе Луисом Борхесом в 1954 г. в содружестве с Марией Герреро и дополненная в 1967–1969 гг., содержит описание более 120 вымышленных существ из фольклора и литературы. Среди них – Одрадек, существо, придуманное Францем Кафкой и напоминающее плоскую зубчатую катушку для ниток, как будто обмотаную обрывками ниток самых разных сортов и цветов. – Прим. ред.
110
Věra Linhartová. Meziprůzkum nejblíž uplynulého. České Budějovice, 1964, s. 11.
111
Ср. Zdeněk Wirth – František Kop – Václav Ryneš. Metropolitní chrám Svatého Víta. Praha, 1945; Vojtěch Birnbaum. Listy z dějin umění. Praha, 1947, s. 911–912, 113–119, 120–145; A. Kutal – D. Líbal – A. Matějček. České umění gotické: Stavitelství a sochařství, I. Praha, 1949, s. 2426; Jan Wenig. Chrám chrámů. Praha, 1955; Jakub Pavel. Chrám Svatého Víta v Praze. Praha, 1968; Viktor Kotrba. Architektura, in: České umění gotické: 1350–1420. Praha, 1970, s. 58–62.