Страница 7 из 22
– Кнехтов более тысячи человек, монсеньор.
– С добрым ли оружием были они?
– С добрым оружием, монсеньор. И с хорошим обозом.
– А ленных рыцарей, а других всадников он присылал?
– Присылал, монсеньор, всех рыцарей было двадцать два, все были с ратными людьми и с холопами. И кирасир более шестидесяти. И от личной охраны епископа жандармы были семь копий.
– Личной охраны семь копий значит, были от него,– задумчиво повторил курфюрст Ланна,– это всё?
– Ещё шестьдесят арбалетчиков были и шесть двадцатифунтовых кулеврин, с огненным запасом. А ещё казна была от него. Шесть тысяч золотых дукатов.
– А посильна ли помощь эта была, мог ли дать больше епископ Вильбурга мне?
– Помощь удивительна была, для столь небогатого епископства, удивлялись мы все, как благочестивый епископ Вильбурга смог собрать такую рать, и столько денег. Думаю, что он отдал все, что у него было.
– Угу, угу, – архиепископ смотрел на своего канцлера,– значит, ты помнишь про помощь брата моего, и тут же предлагаешь, отказать мне вернейшему из подданных моих, брату моему, да ещё предполагаешь мне посадить под замок доброго человека, что славен подвигами своими?
– Я пекусь о добром имени вашем, монсеньор, боюсь, что богобоязненный епископ наш и его добрый человек свершат то, что упрёком будет имени вашему и имени Матери Церкви нашей.
Взгляд архиепископа становился всё тяжелее, и от того приору становилось горько на душе.
– После индульгенций, нам бояться упрёков не нужно, хуже уже ничего не будет, – архиепископ опять помолчал, размышляя и заговорил,– рано я доверил тебе столь ответственный пост, рано. Да больше и некого поставить, обмельчал народец после такой войны. Нет тонких людей. Давно не вижу их.
Брату Родерику были обидны слова курфюрста. Стоял, теребил чётки, глаза в пол. Но проглотив обиду, глянул на господина своего и спросил:
– Так как же мне поступить монсеньор?
Курфюрст молчал, он глядел на свои завёрнутые в полотно ноги. Видимо боль донимала его. Наконец он произнёс:
– Головореза моего братца, было бы лучше убить тихо, да что это даст, братец мой неугомонен. Нового найдёт, и уже без нашего ведома дело продолжит, сейчас головорезов много вокруг рыщет. За всякую работу берутся, лишь бы платили. А то, что братец воровство затеял, любой скажет, кто его знает. Не может он без воровства и свары. И что имени моему будет укор от дел его, тоже любой скажет, кто его знает. Мы сами деяниями своими даём еретикам палку, которой они и бьют нас. Головорезу достоинство дадим, послезавтра, раз брат просит медлить не будем. В кафедрале, после утренней мессы, пусть будут все мои добрые люди, не мене капитанов, из тех, что сейчас в городе есть… Пусть там будут, комтуры и божие дворяне тоже. Разошли приглашения. Пиши им, что доброму человеку, будет даровано звание кавалера за дела его. Проси быть.
– Неужто он достоин такой чести, что лучшие ваши люди должны быть там?– Спросил канцлер удивлённо.
Архиепископ посмотрел на него как на неразумное дитя:
– Брат мой, и другие дети мои, должны знать, что любая просьба их будет исполнена мной со всеми подобающими мелочами. А иначе как я буду призывать вассалов – детей моих, под знамёна свои коли буду недостойным сеньором.
– Так значит, мы не будем чинить препятствий добродетельному епископу Вильбурга?– Спросил приор, опять удивляясь.
– Узнай, что задумал он, и поди прочь, устал я от тебя.– Сказал архиепископ.
Приор поклонился так низко, что снова почувствовал едкий запах мази, которой лечили ноги курфюрста. Он вышел из покоев и почти бегом кинулся в свою приёмную.
А архиепископ произнёс сам себе:
– Молод, глуп, а где взять лучше?
А приор добежал до своей канцелярии, где его ждал монах в тишине и одиночестве. Тот сразу понял, что произошло, что то из ряда вон выходящее, но спросил на всякий случай:
– Монсеньор, ужин давно ждёт вас и гостья тоже.
– Гостью гони, не до неё мне сейчас, вино и сыр вели сюда принести. И человеку нашему скажи, что удваиваю плату, пусть от головореза приезжего не отходит, пусть всех своих людей соберёт и выяснит, что за дело затеял вильбургский вор – епископ.
– На заре скажу ему.
– Не на заре, сейчас беги к нему. Сейчас. Его высокопреосвященство раздражены, желают знать, что опять задумал братец его. Всегда, всегда, как дело касается его брата,.. этого его брата, так жди беды.
Как только я письмо от него увидал, так понял, что будет наш господин недоволен.
– Иду, монсеньор.– Поспешил монах.
– Бери охрану и беги. Пусть всё выяснит, иначе пусть не попадается мне на глаза.
Глава 4.
Игнасио Роха по кличке Скарафаджо, вид имел кислый. Он вертел в руках кирасу солдата и был явно не весел. А Ёган пошёл отсчитывать шаги по мокрой от росы траве. Солнце ещё не разогнало обрывки утреннего тумана. А вот Яков Рудермаер и Виченцо Пилески были бодры и энергичны. Яков развернул тряпку, в которой была мускетта и рогатка – держатель. Если поставить эту мускетту на землю, то высотой он была выше плеча солдата. Длиннющая труба, из серого не калёного железа, да с тяжеленым прикладом. Пилески достал кожаный мешок, они шептались, отмеряя чёрный порошок. Стали заряжать оружие.
– Хорошая у тебя кираса,– уныло сказал Роха,– с нахлёстом да с крутым ребром. Калёная.
– Калёная, – кивнул солдат усмехаясь,– калёная.
Он был уверен в своей кирасе до тех пор, пока не увидал оружия, которое длинной было с полевую кулеврину. Но даже теперь он не думал, что на пятидесяти шагах свинцовый шарик пробьёт калёное железо.
А вот двое дружков Скарафаджо почему то не сомневались что им броню пробить удастся. Пилески начал раздувать фитиль, а рыжий Рудермаер пошёл к Ёгану – понёс кирасу.
Дойдя до него, они вдвоём набили кирасу камнями и комьями земли, чтобы не качалась во время попадания, и водрузили её на старый пень.
– Запаливай,– крикнул Рудермаер.
Пилески установил мускетту на рогатку, стал целиться. Ёган и рыжий мастер отошли в сторону, что не дай Бог не зацепило.
Пилески поднёс дымящийся фитиль к полке с порохом.
ФффсшшпаааХх! – грохнуло так, что Волков невольно закрыл уши руками. Огромное облако белого дыма ветерок понёс в сторону.
Ёган подошёл к кирасе и крикнул:
– Нет дырок.
– Конечно, нет,– крикнул солдат,– дурень и близко не попал.
– Заряди ка, я пальну,– сказал недовольно Скарафаджо.
Рудермаер не поленился, прибежал, стал помогать заряжать мускетту, они снова шептались, а солдат только улыбался, глядя на них. Теперь стрелял Роха. Он целился долго, и наконец, приказал Пилески поднести фитиль:
– Запаливай!
ФФссшшПаХХ! На этот раз выстрел звучал по-другому, и Роха был заметно ближе к цели. Пуля вырвал маленький кусок земли вместе с травой в трёх шагах точно перед кирасой.
– Сатана под руку толкнул.– Зло сказал Скарафаджо.
– Я б из арбалета уже два раза попал бы.– Заявил Волоков язвительно.
– Ну, так попади из этой чертовщины.– Сказал Роха, протягивая ему мушкет.
Волоков не взял и сказал Виченцо Пилески:
– Ну, заряжай.
Снова прибежал Рудермаер, они стали вдвоём заряжать оружие.
– Сыпь больше,– говорил мастер аптекарю тихо,– оба раза не долетело.
– Разорвёт, боюсь.– Отвечал тот.
– Не разорвёт, сыпь больше.
– Не сыпь больше,– произнёс солдат, ему самому хотелось попробовать,– сыпь как в прошлый раз. Я сам выстрелю.
Мастер и аптекарь посмотрели на него с удивлением и продолжили.
Теперь целился солдат, он учёл расстояние, взял угол больше чем Скарафаджо, всё рассчитал, ну, насколько мог верно, а рядом, с тлеющим фитилём в руках стоял аптекарь. Ждал приказа.
– Пали, – скомандовал Волков.
Тот поднёс фитиль.
ФФссШшППаххх.
К грохоту солдат был готов, а вот сильного удара в плечо не ожидал. Пока он отходил от боли в плече, да пока рассеивался дым, Ёган уже проорал радостно: