Казтабан

Настало время возвращаться в Шымкент, чтобы из него выдвинуться дальше, в сторону Туркестана, и уже на следующий день я гулял по реконструированным улицам древнего Отрара. Слушая рассказ гида о кровавой истории города, я пытался представить, как больше восьмисот лет назад здесь бурлила жизнь. Экскурсовод рассказывал, что это был город научной, культурной и ремесленной элиты. Я думал о волшебных вечерах с восточной музыкой и зажжёнными факелами, о ярких шумных базарах и знаменитых отрарских банях. О том, как сюда со всех сторон съезжались караваны Великого Шёлкового пути… Как, несколько месяцев защищая свой дом от монгольских войск, горожане не предполагали, что все до единого сгинут – кто под клинком, кто в пожаре, кто в рабстве – и всё из-за слабости одного-единственного предателя. И о том, что даже после полного разрушения Отрар восстановился, чтобы, однако, быть снова втоптанным в землю, на этот раз джунгарами.

Из Отрара мой путь лежал в мавзолей Арыстанбаба – учителя Кожахмета Яссауи. Мавзолей оказался приятным на вид небольшим простым глиняным сооружением, с красивыми башенками-минаретами и очень приветливым ширакши26 в нарядном зелёном кафтане и расшитой арабским узором белой тюбетейке. Неподалёку виднелась сияющая современная мечеть, и, казалось, её от Арыстанбаба отделяют не столько строгие чёрные прутья забора, сколько целый пласт времени и культуры.

Перед мавзолеем под отдельным куполом стоял колодец с очень неприятной на вкус горько-солёной водой. Колодцы у мечетей и мавзолеев считаются священными, и этот тоже собрал вокруг себя паломников. Из толпы вдруг послышались резкие звуки, похожие на крики дикого животного. Присмотревшись, я понял, что их издаёт женщина, скрючившаяся в тени купола. Молодой мужчина рядом с ней насильно вливал в содрогающееся горло колодезную воду, ловя паузы между приступами. Собравшиеся зеваки перешептывались. Кто-то достал телефон и попытался снимать, но сразу же, словно из-под земли, появился ширакши, видимо, уже обладающий чутьём к таким ситуациям. Он отвёл горе-корреспондента в сторону и долго с ним о чём-то беседовал. Было видно, что слушавшему его парню с телефоном становится стыдно, тот несколько раз извинился и, не оглядываясь, отправился к выходу.

– Говорят, она одержима шайтаном, – раздался у меня за плечом тихий голос экскурсовода. – Каждую неделю её здесь вижу.

Следующим пунктом на моём пути был Туркестан, город, чья жизнь полностью подчинена нуждам паломников. Меня же интересовал главный здешний объект – мавзолей Кожахмета Яссауи.

Я был поражён размахом комплекса, включающего в себя большую площадь, реконструированную древнюю улицу, несколько построек и центральное здание с расписанными геометрическими узорами стенами и высокими зарешёченными окнами. Своей нарядностью он словно спорил со сдержанным аскетизмом мавзолея учителя.

Поначалу я даже не мог понять, куда идти и где именно находится святыня, и двигался вместе с толпой, которая, казалось, тоже не знала, куда её несёт. Знаменитый тайказан27 в центре первого зала мавзолея был окружён строительными лесами, в поисках других достопримечательностей я постоянно упирался в закрытые решётки и терминалы оплаты, предназначенные не то для пожертвований, не то для пополнения баланса на телефоне. Но потом различил в разношёрстной шумящей толпе экскурсионную группу и тихонько присоединился к ней. Так мне удалось увидеть больше: подвалы со стенами из чёрного камня, расписанные золотой вязью девяноста девяти имён Аллаха, надгробия разных духовных наставников и реконструкцию подземной кельи.

А вот ощутить прикосновение к чему-то сакральному не получалось. Слишком уж как-то суетно всё было. Покидая здание, я уже чувствовал подступающее разочарование, когда мне на глаза попалась многодетная казахская семья. Отец нёс на руках двухлетнюю дочку, мать – ребёнка помладше, а двое старших следовали рядом. В глазах детей читались восторг и благоговение. Они не боялись шума и многолюдности, не капризничали и не пытались убегать. Дети были всецело захвачены энергией этого места. Энергией, которой я не мог проникнуться, поддавшись давлению внешней суеты. Я остановился, попробовав взглянуть на святыню так, как на неё смотрят маленькие дети, и понял, какой волшебной сказкой она отзывается в их чистых душах. Вряд ли годы смогут смыть такое яркое впечатление. В нужный момент оно обязательно отзовётся в их жизнях ощущением чего-то высшего и светлого и, возможно, убережёт от многих бед. Я улыбнулся и отправился к стоянке.

К вечеру, следуя съёмочному плану, я добрался в предгорья, к мавзолею Укаш-ата28. Признаться честно, это место меня немного напугало. У входа на территорию, плохо различимые в вечерних сумерках, толпились ожидающие. Над порогом сторожки раскачивалась на ветру тусклая зарешечённая лампочка. Когда предыдущие посетители наконец вышли, появился суровый смотритель. Он долго объяснял правила поведения на территории святыни и только потом завёл всех вовнутрь. Помещение мавзолея было еле освещено, но отчётливо виднелось неестественно длинное надгробие. Ширакши начал по-казахски рассказывать об Укаше, но, увидев, что я не всё понимаю, с согласия остальных паломников перешёл на русский. Мне стало стыдно. Почти всю группу составляла большая сельская семья, одетая в традиционную мусульманскую одежду. Смотритель пропел молитвы и пригласил всех прогуляться по территории, а после испытать себя у священного колодца, где, по преданию, воду может зачерпнуть только чистый помыслами человек.

Мне было крайне неуютно из-за того, что я был вынужден прилюдно участвовать в таком личном обряде, к тому же стало казаться, что все осуждают меня за городскую одежду и незнание родного языка. Хотелось как-то оправдаться, а лучше – просто поскорее всё это закончить.

Мы поднялись на холм, где стоял колодец. Жар весеннего дня сменился пронизывающей горной прохладой. Зажглись звёзды. Паломники, сначала мужчины, по очереди тянули ведро, произнося молитвы и сосредоточенно вглядываясь в темноту. Ведро каждый раз поднималось пустым. У меня в голове стоял какой-то шум. Казалось, только вытащив воду, я смогу отвоевать уважение этих людей, а если не вытащу – ещё больше себя опозорю. Я чувствовал себя очень одиноко. Настал мой черёд. По совету смотрителя колодца я произнёс про себя какое-то общее пожелание добра всем людям и отпустил ведро в чёрную бездну. Внизу загрохотало. По кивку я потянул верёвку наверх. Она шла туго, будто что-то за неё зацепилось. Поднявшееся ведро было совершенно пустым. Смотритель неодобрительно покачал головой: «Да что же вы все» – и жестом показал очереди двигаться дальше. Ведро следующего паломника вернулось на треть наполненным.

Упрямо не желая поддаваться подступившему унынию, я решил воспользоваться возможностью и переночевать на свежем воздухе, на специальной деревянной площадке напротив дома работников мавзолея, а утром, оставив небольшое пожертвование, отправился дальше.

Южный Казахстан представлялся мне отдельным миром, живущим по собственным правилам. Паломнические аттракционы, в которых определяется степень духовной чистоты, напоминали мне египетский суд Осириса, когда человеческая душа, помещённая после смерти на одну чашу весов, не должна оказаться тяжелее пера истины, лежащего на другой чаше. Интересно и на первый взгляд легко, да и вроде бы просто развлечение, но как ни относись к самому процессу, а результат всё равно важен. И ведь правда: когда пузатый добродушный турист спокойно проскальзывает в длинную узкую щель между двумя скалами, а худенькая девчушка, идущая следом, застревает на втором шаге, даже логика оказывается загнанной в тупик.

За пару последующих дней я посетил и отснял целый ряд похожих друг на друга, но всё-таки очень разных предгорий на пути к Таразу. В основном это были низкие круглые холмики, но иногда их мягкие зеленеющие скаты обнажались острозубыми скальными выходами.

26

Ширакши – смотритель.

27

Тайказан – большой ритуальный котёл, священная реликвия мавзолея Кожахмета Яссауи.

28

Укаш-ата – отважный воин, телохранитель Пророка Мухаммеда. В его мавзолее в Туркестане находится колодец, воду из которого, по поверью, могут набрать только люди с чистыми помыслами.