Хроники черной луны

Он медленно шел на меня, зажав в лапе длинный иззубренный кинжал. Он шел убивать, и не знал, что такое пощада. Я смотрел в его глаза и видел в них лишь смерть. Я метался, как зверь, только что пойманный в силок. Я хватал все подряд и швырял в противника: кривой табурет, какие-то брошенные в спешке палки, мешок с тряпьем, пустое кожаное ведро. Он отмахивался свободной рукой и продолжал, не спеша, приближаться. Он растягивал удовольствие, наслаждался ролью палача, смаковал вкус свершаемой мести. Зря. Зря! Как настоящая тертая в боях крыса я нашел выход. Подхватив стоявший на полу котел я выплеснул содержимое на подступающего ко мне урода. Он попытался прикрыться, но слишком поздно. Почти вся жижа попала на лицо и глаза. Он заорал, упал на колени, вцепился в лицо, сдирал трясущимися пальцами ошметки обваренной кожи. Я прыгнул вперед, ударил ногой в склонившуюся голову. Шея изогнулась под невозможным углом, крик застрял в пропоротом сломанным позвоночником горле.

Я сел на залитый кровью пол и зажал между колен трясущиеся, обожженные о котел руки. Первый охранник, с сучком в глазу еще хрипел у дверей. Второй уже замолк. Давно я не видел столько крови. Меня мутило. Я обшаривал помещение, и никак не мог понять, чего не хватает. Потом понял - не хватало жреца. Пройдя в угол, я заглянул за загородку. Пусто. Старик не стал ждать, чем кончится дело. Он просто сбежал. Я догнал его почти у самого перевала. Не пытаясь договориться, ударом в спину сбил с ног и придушил, пока тело не перестало дергаться. Подхватив под руки, шипя от боли в груди поволок его обратно, в провонявшую свежей смертью хижину.

Мертвецов я сложил за углом дома. Свалил их друг на друга и прикрыл найденной в доме мешковиной. Не знаю, зачем я с таким усердием волок их туда, тратя последние силы, но в тот момент мне показалось это очень важным. Они честно дрались, и проиграли, чуть-чуть недооценив противника. За домом я нашел бочку с водой и наслаждением смыл засохшую на руках и лице кровь. Потом долго сидел у огня, сжав виски ладонями. Нещадно болели сломанные ребра. При каждом вздохе я чувствовал, как они рвут кожу изнутри, царапают ее острыми обломками. Кое-как перемотал грудь куском грубой ткани. Потом прижег вынутой из очага палкой особенно глубокие раны на руках и ногах. Наконец я успокоился настолько, что мог поговорить со жрецом. Сейчас, когда желаемое стало так близко, я вдруг испугался. Я страстно желал, но и боялся предстоящего разговора. А вдруг я никто? Вдруг я просто грязный отброс общества. А если жрец не знает кто я? Просто видел в прошлой моей жизни, где-то на улице, а тут просто от неожиданности испугался. Я боялся правды, и оттягивал разговор, сколько мог. Но от судьбы не убежишь. Я собрался с духом, и напоследок полюбовавшись уже затухающим костром, заручившись его немой поддержкой, зашел в дом.

Жрец пришел в себя, и забился в темноту, в самый дальний угол своей каморки, между кроватью и стеной. Связанные руки он прижимал к глазам, не желая ничего видеть. Его била мелкая дрожь. Капюшон съехал с головы, и кольцо неестественно выступало над голым ссохшимся от старости черепом. Жрец был жалок в своем страхе. Я присел на краешек застеленного шкурами топчана и потряс старика за ногу.

- Успокойся.

- Не убивай меня! Только не убивай! – Он заплакал как обиженный ребенок, размазывая слезы по лицу.

- Я не буду тебя убивать. Я хочу только поговорить.

- Я не буду с тобой говорить! Не убивай меня! Я ничего не знаю! Не убивай!

Я понял, что так ничего не добьюсь. С трудом приволок с улицы полное ведро холодной воды и окатил жреца. Он сполз на пол и лежал, хватая воздух ртом, как вытащенная на берег рыба.

- Успокоился? Теперь будешь говорить? – Я помог ему сесть. Он таращился на меня испуганными глазами и молчал. - Ты будешь говорить или мне принести еще воды?

- Буду. Не надо воды.

- Так то лучше. – Я замолк, не зная с чего начать. Потом выпалил первый пришедший в голову вопрос. – Скажи, ты знаешь кто я? И не ври, я видел, что ты меня узнал.

- Да. Да, я знаю кто ты.

- И кто же? – Я весь собрался в комок. Я ждал, глядя ему в глаза, и наверно что-то жуткое было в моем взгляде – жрец отполз и прижался спиной к стене. Потом, сглотнув, прошептал.

- Ты жрец. Жрец без номера.

- Жрец?! - Меня разобрала дикая злость на противного лживого старикашку. Я вскочил и схватил его за шею. Заорал прямо в испуганное лицо. – Жрец?! Какой я тебе жрец! Ты издеваешься надо мной, тварь?! Посмотри на мою голову, ты не слепой, смотри – у меня из головы не торчит кольца как у тебя!

Я бил его по лицу, хлестал ладонями по лживому рту. Он же крутил головой, силясь что-то сказать, но я не хотел его слышать. Я уже понял, что он не врет, все кусочки мозаики сложились, вырисовывая четкую картину. Но зачем мне такая правда? Лучше бы я издох в тумане на том берегу реки. Наконец я остановился, схватил его голову и, прижав ухо к самым его разбитым в кровь губам, с трудом разобрал.

- Я говорю правду. Твое кольцо расплавили в кузнице главного храма. Я сам видел, как его бросили в огонь.

Глава 25

Учитель стоял у окна, одной рукой держась за тяжелую штору, ладонь другой холодной липкой крысой забралась под капюшон на голове. Дрожащие пальцы почесывали кожу вокруг входящего в девственно голый череп кольца. Прошло столько лет, а он никак не мог избавиться от этой дурацкой привычки. Он знал, что многие подшучивают над этим за его спиной, но ничего не мог с собой поделать. Стоило задуматься, уйти в себя и пальцы опять оказывались на голове, бродили вокруг вторгшегося в плоть инородного тела. Говорят, у людей потерявших конечность появляются фантомные боли - отсеченный орган болит до самой смерти. Такая же фантомная боль мучила учителя – голова в месте соприкосновения с кольцом непрестанно чесалась. И пальцы силились добраться до источника зуда, разорвать золотую пластину, пробиться через наполняющую кольцо субстанцию и пройтись ногтями по несуществующей свербящей коже. Хотя бы на мгновении, хотя бы разок.

Первый как всегда опаздывал. Странная безобразная привычка: пригласить на аудиенцию и самому на нее опоздать. Но он – Первый, и ему все можно. А ведь смешно: Первый и Учитель. Из всех, кто отмечен кольцом, только их двоих называют не по номерам. Он – Учитель, духовный отец идущих дорогой к истине, друг не прошедших посвящение. И Первый - глава всех жрецов, первый после смерти, первый после богов, первый даже для императора. Смешно. Можно напрячь слабеющий мозг, и вспомнить какой же на самом деле номер у Первого. А если не вспомнить, спросить у хранителей памяти: это храмовые крысы точно знают. Но зачем? Он - Первый, и навряд ли кто-то рискнет назвать его настоящим номером. А ведь когда-то был настоящий Первый. Первый, сам пробивший собственный череп каменным ножом и всыпавший на оголившийся окровавленный мозг толченый редоний. Первый осознавший всю силу темноты, раскрывший ее секреты, осознавший, что земная жизнь это лишь короткая дорога к бесконечности после смерти. Первый подстегнувший свой талант лидера желтым песком. Все следующие главные жрецы носят его номер в знак традиции, в знак власти, а на самом деле лишь слабая его тень. Нет, не тень - тень от тени. Так же как и он - тень от тени первого Учителя.

Учитель и Первый. Но есть еще один человек, достойный собственного имени. Человек, не имеющий номера, и всегда называемый абсурдным взятым с потолка прозвищем. Учитель вздрогнул. Почему он вдруг вспомнил о нем? Ох неспроста. Сердце болезненно сжалось от будоражащих голову мыслей.

- Здравствуй, Учитель. – Тихий голос от неожиданности показался громом. Учитель суетливо повернулся, стараясь не показать смятения.

- Здравствуй, Первый. – Поклонился, прижав руки к груди. Устаревший этикет, давно никем не требуемый, но он так привык.

- Ну, будет, будет. Мы же друзья. – Первый улыбался, и улыбка его мало чем отличалась от звериной. Столько же первобытной злобы, за натянутой по случаю маской. Он явно польщен высказанным уважением. Значит все сделано правильно.