Груз небесный

– Если припозднитесь, можете не возвращаться, а переночевать дома, – добавил я и передал конверт, в котором был план проведения праздничных мероприятий, – пусть Шабанов утвердит.

Силин наконец собрался. Перед уходом он сказал Литвякову: «Без глупостей по дороге… я те не замполит», – и ушел, хлопнув дверью.

Спустя минуту они прошли под окнами, и до меня донеслись приглушенные стеклами слова Литвякова: «Я Копачу балду в узел завяжу: кроме него, никто не знал, где я должен быть…»

К вечеру Силин не вернулся, и я пошел на поверку вместо него. После отбоя возле тумбочки дневального провел стоячее совещание с бригадирами и активом.

– Как будем проводить праздники? – спросил я их. Посыпалась масса предложений. Спорили долго, пока я не взял власть в свои руки и не оставил два из них: провести викторину на знание истории и уставов армии и соревнования по поднятию тяжестей. В конце концов, все согласились, не догадываясь, что таким образом я «подбил» их предложения под свой план.

– А побэдител что? – спросил меня Мамедов-второй. Об этом я не подумал, но мгновенно нашелся:

– Командование выделило средства для поощрения победителей. Еще вопросы?

Вопросов не было. Я отпустил актив отдыхать и пошел к себе. В комнате было тихо. Желтоватая луна заглядывала к нам сквозь грязное стекло: все было как прежде, но я почему-то впервые почувствовал удовлетворение сделанным за сегодняшний день и, вытащив из записной книжки календарик, поставил в нем жирный плюс.

Военный следователь капитан Бугай был человеком щуплым и невысоким. Глядя на него, казалось, что кто-то, раздававший людям фамилии, жестоко пошутил над ним, выдав ему ярлык, который не соответствовал содержанию.

– Фамилия, имя, отчество, – начал он разговор с Веригиным, демонстративно положив перед собой чистый бланк протокола допроса свидетеля.

– Веригин Никодим Антонович, – несколько растерявшись от такого официального начала, произнес Дима.

– Веригин, – тоном недоверия проговорил капитан, будто видел Диму насквозь и знал, что названная фамилия не является настоящей.

На гражданке Дима никогда не встречался со следователями, да и в армии тоже. Но он много читал о следователях, об их такте, уме, проницательности. Однако все это развеялось после первых фраз Бугая, поскольку манера поведения его, да и манера говорить сами по себе намекали на то, что сидящие перед следователем – ничто, и что бы они ни говорили, все это – лажа, и следователь говорит с ними только потому, что необходимо соблюсти некую формальность.

– Так вы утверждаете, что Ващанов избил Гуляева? Так написано в вашем рапорте.

– Да.

– Не да, а утверждаю, – тоном учителя начальных классов заметил следователь. – Вы видели, как Ващанов избивал Гуляева?

– Нет.

– Почему же вы это утверждаете?

– Я знаю, что они ссорились… Потом Ващанов ушел куда-то и вернулся пьяным.

– Почему вы считаете, что Ващанов был пьяным? Вы ведь не видели, как он употреблял спиртное.

– От него пахло водкой, и он был возбужден.

– Этого мало, чтобы обвинить человека в пьянстве.

«Что за дебил, – подумал Веригин, – я не обвиняю Ващанова в пьянстве».

– Мало, – повторил следователь, видя, что Веригин не отреагировал на его убийственную логику.

– Я думаю, достаточно.

– Он думает, – передразнил следователь, – он думает, он выдумывает… Все, что вы говорите, – предположение. Так?

– Наверное, если говорить о том, что я непосредственно не видел.

– А что же вы непосредственно видели?

– Я видел окровавленного Гуляева.

– Так уже и окровавленного. У Гуляева были разбиты губы.

– Раз вы все это знаете лучше меня, – сказал Веригин, – зачем меня сюда пригласили?

– Вас пригласили, – произнес следователь с упором на «вас», чтобы подчеркнуть официальность беседы, да и некоторую дистанцию между собой и Веригиным, – чтобы разобраться с происшествием, отделить факты от фантазий, курсантских фантазий. – Итак, что вы видели?

– Я видел Гуляева, у которого лицо было в крови.

– Хорошо, лицо у него было в крови, но почему вы решили, что Гуляева избил Ващанов? Ведь Гуляев мог упасть с лестницы и разбить себе лицо, у него в лаборатории могло что-нибудь взорваться. Могло?

– Могло. Но вряд ли это случилось в тот день.

– А что же случилось в тот день?

– В тот день я слышал, как Ващанов ругал Гуляева, слышал крики.

– Крики о помощи?

– Нет, крики избиваемого Гуляева.

– Ну, кто вам сказал, что избиваемого?

– Но это и так понятно…

– Кому понятно?

– Козе понятно, – не выдержал Веригин.

– Козе говоришь, – произнес следователь, – ну, ну… Грамотные все пошли… Подожди в коридоре…

Дима вышел в коридор и сел на скамью, длинную скамью, стоящую ву стены.

«Наверное так выглядят скамьи подсудимых, – подумал он, – ведь по делу могут проходить сразу несколько обвиняемых, и все они должны уместиться на одной скамье…»

Через некоторое время вышел Бугай, он закрыл дверь кабинета на ключ и пошел в сторону приемной.

«К начальству, на инструктаж», – точно определил Веригин – и оказался прав, потому что спустя четверть часа следователь вернулся окрыленный ценными указаниями и пригласил Диму в кабинет.

– Продолжим, – сказал он.

– Продолжим, – согласился Веригин и добавил: – Я хочу написать свои показания собственноручно… Закон предоставляет мне такое право.

– Собственноручно, говоришь, – следователь внимательно посмотрел на Веригина, – ну что ж, пиши.

Бугай дал ему чистый лист бумаги, из чего Веригин еще раз понял, что все, что происходит, – игра, поскольку показания писались или должны были писаться не в протоколе, а на чистом листе бумаги.

Веригин заполнял лист долго, хотя и написал немного. Следователь, получив лист из его рук, внимательно прочел, сказал:

– Ну, ну…

И отправил Веригина обратно в училище…

В училище Веригин поступил в 1991 году. Последний коммунистический набор, говорили о первом курсе того, года, последние советские курсанты.

Июль девятьсот девяносто первого, жара, скученность – пять человек на одно место. Правда, отбор начался еще до экзаменов, потому что жизнь абитуре в лагере сделали настолько жесткой и тяжелой, что те, кто пришел в училище, чтобы красоваться в военной форме, поняли – это слишком большая плата за возможность носить фуражку с кокардой и брюки с кантом.

Дима выдержал все: и скверную кормежку в столовой, и насмешки старшекурсников, гонявших их по утрам и все время напоминавших о том, что жизнь в училище еще ничего, а вот потом…

– Пять лет – один просвет, и двадцать лет беспросветной жизни, – капал им на мозги носатый четверокурсник Валек, выполнявший обязанности замкомвзвода.

Но Веригин интуитивно понимал, что это тоже элемент некоей игры. Училище не хотело брать случайных людей и устраивало отбор типично военными способами.

Последний экзамен он сдал семнадцатого августа. Восемнадцатого было воскресенье – день отдыха, а девятнадцатого радио сообщило о введении в Москве чрезвычайного положения. Военные – народ законопослушный и привыкли выполнять приказы, но приказы исходящие из единого центра. Если же таких центров будет два или больше, у военных может поехать крыша. Полигон, на котором жила бывшая абитура, а теперь первый курс примолк. Не спешили разъяснить обстановку строевые командиры, и только замполит роты лейтенант Мурханов знал все и обо всем и мог объяснить все и вся. Он тут же поведал, что начальник училища уже получил указание сформировать из курсантов последнего курса батальон и направить его в Москву…

Прошло два дня и все изменилось, изменился и замполит. Уже двадцать первого он провел очередную политинформацию, на которой проанализировал ситуацию, рассказал о том, что начальник училища, получив указание о сформировании батальона для использования его в столице, не выполнил его и тем самым спас училище от расформирования.