Страница 4 из 5
На этом месте своего рассказа донья Леонора сильно покраснела. Льевен был бледен и полон отчаяния. Каждое слово Леоноры пронзало ему сердце, и, тем не менее, в силу какого-то ужасного извращения чувств, каждое из этих слов усиливало пылавшую в его сердце любовь.
Не помня себя, он взял руку доньи Леоноры; она не отнимала ее. «Как низко с моей стороны, – говорил себе Льевен, – наслаждаться прикосновением этой руки, в то время как Леонора откровенно рассказывает мне о своей любви к другому! Она не отнимает руки исключительно из презрения или же по рассеянности, а я – самое грубое существо в мире».
– В прошлый понедельник, – продолжала Леонора, – четыре дня назад, около двух часов ночи, я имела низость усыпить мужа и привратника с помощью опия, а потом убежала. Я постучалась в дверь того самого дома, откуда мне с таким трудом удалось выбраться сегодня ночью как раз тогда, когда вы проходили мимо. Это был дом, где жил Майраль.
– Теперь ты поверишь моей любви к тебе? – спросила я, подойдя к нему.
Я была пьяна от счастья. Он же с первой минуты показался мне скорее удивленным, нежели любящим.
На следующее утро, когда я отдала ему мои бриллианты и золото, он решил покинуть труппу и бежать со мной в Испанию. Но, боже великий! Его незнание некоторых обычаев моей родины открыло мне, что он не испанец.
– Как видно, – говорила я себе, – я навсегда соединила свою судьбу с судьбой простого циркового наездника! Ну что ж, не все ли равно, если он меня любит? Я чувствую, что он властелин моей жизни. Я стану его служанкой, его верной женой. Он будет продолжать заниматься своим ремеслом. Я молода, если понадобится, я тоже научусь ездить верхом. Если к старости мы впадем в нищету, что из того? Через двадцать лет я умру от нищеты рядом с ним. Обо мне не придется сожалеть: я умру, узнав, что такое счастье!
– Какое безумие! Какая испорченность! – вскричала Леонора, прерывая свой рассказ.
– Надо признать, – сказал Льевен, – что вы умирали от скуки со своим старым мужем: ведь он держал вас взаперти. В моих глазах это во многом вас оправдывает Вам всего девятнадцать лет, а ему пятьдесят девять. Сколько женщин на моей родине пользуются уважением в обществе и не испытывают ваших благородных угрызений совести, совершая куда более серьезные проступки!
Несколько фраз в этом роде, видимо, сняли с души Леоноры тяжелое бремя.
– Сударь, – продолжала она, – я провела с Майралем три дня. По вечерам он уходил от меня в свой театр. Вчера вечером он сказал мне:
– Полиция может сделать у меня обыск, поэтому я спрячу ваши бриллианты и деньги у верного друга.
В час ночи, после того как я прождала его гораздо дольше обычного, терзаясь мыслью, что он, может быть, упал с лошади, он явился, поцеловал меня и снова вышел из комнаты. К счастью, я оставила свет, хотя он дважды запрещал мне это и хотел даже погасить ночник. Спустя долгое время – я уже спала – какой-то мужчина лег ко мне в постель, и я сразу почувствовала, что это не Майраль.
Я схватила кинжал. Негодяй испугался; он упал к моим ногам и стал умолять о пощаде. Я бросилась к нему, чтобы убить его.
– Только троньте меня, и вы попадете на гильотину, – сказал он.
Низость этой угрозы вызвала у меня отвращение.
«Вот с какими людьми я опозорила себя!» – подумала я.
У меня хватило присутствия духа сказать этому человеку, что в Бордо у меня есть покровители и что генеральный прокурор арестует его, если он не откроет мне всю правду.
– Хорошо, – ответил он, – знайте же, что я не принимал участия в краже вашего золота и бриллиантов. Майраль только что выехал из Бордо. Он отправился в Париж со своей добычей. Он уехал с женой нашего директора: двадцать пять из ваших кругленьких луидоров он отдал директору за то, что тот уступил ему свою жену. Мне он дал два луидора. Вот они, я готов возвратить их вам, но, может быть, вы будете настолько великодушны и оставите их мне? Когда Майраль давал мне эти деньги, он приказал продержать вас здесь как можно дольше: ему хотелось выиграть часов двадцать или тридцать.
– Он испанец? – спросила я.
– Испанец? Какое там! Он родом из Сан-Доминго и бежал оттуда после того, как обокрал или убил своего хозяина.
– Зачем он приходил сюда сегодня вечером? – спросила я. – Отвечай, или мой дядя отправит тебя на галеры.
– Я не решался идти сюда сторожить вас. Тогда Майраль сказал мне, что вы очень красивая женщина. «Нет ничего легче, – добавил он, – как занять мое место рядом с ней. Это будет забавно: когда-то ей вздумалось одурачить меня, теперь я одурачу ее». Услыхав это, я согласился. Однако у меня все еще не хватало смелости. Тогда он остановил почтовую карету у самых дверей, вошел в дом и поцеловал вас на моих глазах; меня он спрятал возле постели.
Тут рыдания снова заглушили голос Леоноры.
– Говоривший со мной молодой прыгун, – продолжала она, – был напуган и сообщил мне самые правдивые и самые позорные подробности о Майрале. Я была в отчаянии.
«Уж не опоил ли он меня каким-нибудь любовным зельем? – думала я. – Я не в силах ненавидеть его».
– Да, несмотря на все эти низости, сударь, я не в силах его ненавидеть; я чувствую, что обожаю его.
Тут донья Леонора умолкла.
«Странное ослепление! – подумал Льевен. – Такая умная и такая молодая женщина способна верить в колдовство!»
– Когда этот человек увидел, что я задумалась, – продолжала Леонора, – страх его начал проходить. Внезапно он вышел из комнаты и через час вернулся с одним из своих приятелей. Мне пришлось защищаться. Борьба была нелегкой. Быть может, они хотели лишить меня жизни, хотя и делали вид, что добиваются другого. Они отняли у меня несколько ценных безделушек и кошелек. Наконец мне удалось добраться до наружной двери, но если бы не вы, сударь, они бы, наверно, продолжали преследовать меня даже на улице.
Чем яснее видел Льевен неистовую любовь Леоноры к Майралю, тем сильнее становилась его страсть. Она много плакала; он целовал ее руки.
– Знаете ли вы, мой истинный друг, – сказала она ему через несколько дней, когда он в туманных выражениях говорил ей о своей любви, – мне кажется, сумей я доказать Майралю, что никогда не пыталась высмеять и одурачить его, быть может, он и полюбил бы меня!
– У меня очень мало денег, – ответил Льевен, – от скуки я сделался игроком. Но, быть может, бордоский банкир, которому меня рекомендовал мой отец, не откажет выдать мне пятнадцать или двадцать луидоров, если я буду умолять его об этом. Я готов на все, даже на подлость; с этими деньгами вы сможете поехать в Париж.
Леонора бросилась к нему на шею.
– Боже великий! Почему я не могу полюбить вас? Как! Вы прощаете мне мои ужасные безумства?
– До такой степени, что я бы с восторгом женился на вас, прожил с вами всю жизнь и считал бы себя счастливейшим из смертных.
– Но если я снова встречу Майраля, я буду настолько безумна и преступна, что покину вас, моего благодетеля, и упаду к его ногам, я это чувствую.
Льевен покраснел от гнева.
– Мне остается лишь одно средство, чтобы излечиться, – сказал он, покрывая ее поцелуями, – убить себя.
– Ах, нет, не делай этого, друг мой! – говорила она.
После этого никто больше его не видел. Леонора стала монахиней в монастыре урсулинок.
Ванина Ванини, или Некоторые подробности о последней венте карбонариев, раскрытой в Папской области
(в переводе Н. Немчиновой)
Это случилось весенним вечером 182* года. Весь Рим был охвачен волнением: пресловутый банкир герцог де Б… давал бал в новом своем дворце на Венецианской площади. В убранстве этого дворца сочеталось все великолепие искусства Италии и все ухищрения лондонской и парижской роскоши. Съехалось множество гостей. Английские аристократки – чопорные белокурые красавицы – сочли за честь появиться на балу у банкира. Они слетелись целым роем. Красивейшие женщины Рима соперничали с ними прелестью.