Зенитные ракетные страсти

- Пожалуй, я соглашусь с тобой, а то все равно не отстанешь, - зевнул Чернов.

- Нет, ты скажи, прав я или не прав.

- Не знаю.

- Как же ты не знаешь? В одних академиях учились, одни и те же книги читали!

- Читать-то читали. Только я их читал... не очень внимательно. Мое дело мультивибраторы, триггеры... Остального не желаю знать. Я инженер по радиотехнике и должен этим заниматься, а не забивать ячейки памяти в голове разной хреновиной и не рассуждать о каких-то вишневых садах, понял? Давай, лучше поедим сальца...

- Чурбан ты, Гриня, вот что я тебе скажу.

- Согласен. Режь сало.

В тишине (если не считать мерного гудения четырех турбовинтовых двигателей) все всласть пожевали сала с черным хлебом.

- Есть надо много, но часто, - глубокомысленно заметил Чернов.

- Наша трапеза напоминает мне картинку-загадку - что забыл нарисовать художник? - со значением взглянул на всех Витченко. Чернов и Черепанов вопросительно уставились на Волкова.

- Но-но! Ни в коем случае! - сказал Волков. - И не думайте об этом. Будет лучше и легче. Вы лучше поспите.

Капитаны и в самом деле вскоре задремали. Расстелив матрас возле машины, прилег и Волков.

От многочасового рокота двигателей, вибрации и разреженного воздуха все порядком одурели. Что только не делали, чтобы скоротать время, - спали, несколько раз ели, расписывали "пульку", рассказали, наверное, все занимательные истории из жизни, а конца полету все не было видно.

- Теперь на собственной заднице чувствуешь, что такое один боевой вылет дальнего стратегического бомбардировщика: много часов скуки и две минуты ужаса в районе цели, - заметил, зевая, Волков.

- Ничего, - успокоил его Чернов, сейчас сядем, так закрутит, что потом не раз и не два будешь вспоминать - чего это мне не летелось, чего не лежалось? Не в гости на блины едем, а пахать. Еще неизвестно, чем все кончится...

- Типун тебе на язык, - возмутился Витченко, - нормально все будет, не каркай.

В это время летчики сбросили газ и резко пошли на снижение. Как старшему на борту, Волкову дали картонку, где было указано расчетное время посадки и температура воздуха на аэродроме Камбала.

- Тепло! - объявил Волков. - Всего-то тридцать восемь градусов.

Между тем самолет не столько снижался, сколько стремительно, камнем, падал вниз.

- Ну что это такое, - делая частые глотательные движения, проговорил побледневший Витченко, - дрова, что ли, везут? Каких-никаких, а все же людей... Мы ж не космонавты!

- Это у нашего командира после Афганистана, - пояснил находящийся рядом борттехник по авиационно-десантному оборудованию, - то камнем снижается, то на посадку чуть ли не поперек полосы заходит. Его товарища в Кабуле сожгли садился точно по правилам, по науке.

- Здесь-то никто не стреляет!

- Ничего, - спокойно сказал техник - целее будем.

Волков прильнул к иллюминатору. Под крыльями самолета стелилась казахская степь, освещенная косыми лучами уже заходящего солнца. Преобладающие цвета летом в Бетпак-Дале - желтый и коричневый, а также самые их разнообразные сочетания и оттенки. Зимой в этих краях царство только двух цветов - черного и белого. Для зимнего времени обычны сорок градусов мороза, злой пронизывающий ветер, бураны. А летом удушливая, сводящая с ума жара, когда можно получить ожог средней тяжести, неосторожно прикоснувшись к автомобильной дверце. Температура воздуха что зимой, что летом - в среднем сорок градусов. Меняется только знак. Летом - пыль. Марево. Тишина. Безлюдье. Полное отсутствие воды, дорог и населенных пунктов. Огромная луна, все заливающая призрачным светом, и прохлада ночью. Беспощадное солнце днем.

Время в полупустыне Бетпак-Дала остановлено. За последние пять тысяч лет тут ничего не произошло и не изменилось. О цивилизации говорит только раскинувшаяся на многие тысячи гектаров страна Полигония, она же официально именуемая Государственным научно-исследовательским полигоном. Здесь же разместился и учебный центр боевого применения зенитных ракетных войск, куда держал путь Волков со товарищи.

Самое ходовое слово в этих краях - "площадка". Площадки нумеруются или же им присваиваются условные наименования - "Ландыш-3", "Тюльпан-2". Самый распространенный и многочисленный тип названий - "балхаши". На площадках, как правило, прямо на грунте, без всякого инженерного оборудования размещены радиолокационные комплексы, системы автоматизированного управления или зенитные ракетные комплексы одного из типов. Все полигонные воспоминания офицера-ракетчика начинаются с номера площадки: "Выполняли мы в тот год плановую стрельбу с "Балхаша-25"...

Собеседник задает уточняющий вопрос: "А КП вашей бригады где был?" - "Да на Дунае втором"". - "А, ну тогда понятно!"

Еще одно полигонное словцо - "точка". "Точками" называют места запуска ракет-мишеней. Они характеризуются удаленностью и азимутом пуска мишени. В период подготовки к выполнению стрельб на прибывшие части иногда возлагается своего рода барщина - завезти ракеты-мишени на точки. Если приходится везти мишени на самые дальние точки, продукты и горючее берут, исходя из пяти суток пути. Когда экспедиция добирается до богом забытых стартовых столов, им навстречу с гиканьем выбегают немытые, нечесаные и небритые аборигены команды по запуску мишеней. Служба на полигоне всегда нелегка, но вдвойне и втройне она тяжелей на удаленных площадках и точках, где от недостатка воды часто возникает педикулез (вшивость), разнообразные кожные заболевания, а о расстройствах желудочно-кишечного тракта нечего и говорить, его расстройство на полигоне - норма жизни. Дикие, зверские нравы на точках - явление самое обычное.

Между тем в иллюминаторах "Ан-12" замелькали ряды самолетов специальной авиационной дивизии, обеспечивающей разнообразную деятельность полигона. Машин было много, стояли они на стоянках колесо к колесу. Через секунду шасси прилетевшего с далекого Севера самолета дробно застучали по полосе.

- Посадка! Прибыли! Кончай ночевать! Хватай мешки - вокзал отходит! оживленно загалдели в грузовом отсеке бойцы.

Самолет зарулил на стоянку. Разверзлась пасть грузового люка. Разгрузилось волковское воинство еще быстрее, чем погрузилось, в считанные минуты освободив самолет от своего скарба.

- А где командир корабля? - поинтересовался Волков у экипажа. - Это же рыцарь железного мочевого пузыря, за девять с половиной часов ни разу не встал со своего места!

- Где же ему быть? Сидит еще на своем командирском месте, - ответил кто-то из экипажа.

Волков подошел к носу самолета и легонько постучал ладонью по обшивке. Командир корабля, без наушников, но в белом подшлемнике, напоминавшем головной убор патриарха, поднял голову и слегка наклонился к открытой боковой форточке кабины.

- Насчет пузыря уже слышал, - кивнул он Волкову. - Говорят, Чкалов когда-то сказал: "Эпоха героизма в авиации закончилась, когда самолет оборудовали туалетом". Ну, пехота, какие проблемы?

- Да нет пока проблем, все проблемы еще впереди, - ответил Волков и добавил: - Я попрощаться пришел.

- Давай, капитан, удачи тебе! Ты, самое главное, не забывай - на капитанах вся армия, авиация и флот держатся. И звезд на погонах - больше уже столько никогда не будет. Капитан всему голова, самый опытный офицер, он и к людям близко стоит, и в технике еще разбирается. А с майора уже начинается отрыв от масс. Так что держи марку нашего звания!

- Постараюсь, - растрогался Волков и помахал пилоту рукой. - Счастливо!

Последующие трое суток регламентных работ превратились для Волкова в какой-то один сплошной длинный день-ночь, когда трудно было сказать, что уже закончилось, а что еще не начиналось. Отчетливо отложились в памяти лишь некоторые эпизоды-кадры, например беседа неразлучных Витченко с Черновым, поздним вечером сидящих на ящиках возле палаток. Ночью в степи чернильная тьма, вытянутой руки не рассмотреть. Присутствие капитанов угадывалось по огонькам сигарет и негромкому обмену мнениями.