Страница 19 из 20
Вильсон, настроение у которого становилось все хуже и хуже, попытался объяснить, что она не была ни обязывающей, ни необязывающей: она представляла собой своего рода нравственную веху, нужную для того, чтобы мир двигался к лучшему будущему. Но загнанный в угол, он был вынужден согласиться с тем, что демократические политики Америки должны выражать «суждение американского народа». Потом он сказал: «Если придет такое злосчастное время, когда это суждение будет против суждения всего остального мира, мы должны будем выражать его» [Wilson, 1966–1994, vol. 62, р. 390]. Эта небольшая перепалка стала предвестником будущих событий. Вильсон пытался говорить за демократию вообще. Гардинг говорил за демократию в частности. Вильсон был намного умнее и осведомленнее Гардинга. На его стороне были огромные познания и опыт. Но в споре победил Гардинг.
Измотанный своими противниками из сената, Вильсон снова решил обратиться напрямую к народу, обойдя политиков, поскольку считал, что народ на его стороне. В сентябре Вильсон отправился в лекционный тур по стране, двигаясь на Запад, где, по его мнению, Лигу Наций должны были поддерживать особо. Он выступал перед все более значительными и воодушевленными толпами, перед которыми рисовал картину двух вариантов будущего американской демократии. В первом из этих вариантов полное участие в новых институтах демократического мира должно гарантировать США надежное и процветающее будущее. Во втором – американская демократия, если она будет стремиться защищать свое право на самостоятельные решения в международных делах, станет параноидальным и милитаристским обществом, неотличимым от своих врагов. Краткосрочная безопасность будет куплена слишком большой ценой.
К концу сентября после почти целого месяца поездок и публичных выступлений Вильсон едва ни падал от усталости (и почти наверняка все еще ощущал последствия острого гриппа, которым переболел в апреле в Париже). Он вернулся в Вашингтон, чтобы набраться сил. 2 октября у него случился серьезный приступ, от которого он едва не умер. Вильсон продержался до конца срока своей службы в таком полумертвом, ослабленном состоянии, отказываясь вести какие-либо компромиссные разговоры с сенатом по ратификации договора. Он был по-прежнему убежден в том, что толпы, собиравшиеся в сентябре, чтобы его послушать, были истинными представителями американского общественного мнения. Но обманывал сам себя. Теперь, оказавшись в ловушке, и в психическом плане, и в физическом, он пытался схватить то, что было ему недоступно. Он желал пробиться к лучшим инстинктам народа, в обход и не взирая на превратности выборов, газет и повседневного шума демократической политики. Он стремился во что бы то ни стало поймать демократическое будущее уже в настоящем. Однако это демократическое будущее в настоящем не схватишь. Демократия живет сегодняшним днем. В этом ее сила и ее же слабость.
В середине ноября Вильсон отверг предложение республиканских критиков из сената поддержать договор с оговорками по некоторым пунктам, включая 10-ю статью Устава Лиги Наций. Вильсон настаивал на том, что необходимо принять либо все, либо ничего: либо ратификация договора, либо варварство. В результате США так никогда и не подписали Версальский договор и не присоединились к Лиге Наций. Вильсон закончил свое президентство озлобленным, больным и изолированным от внешнего мира человеком. На президентских выборах 1920 г. демократы своим кандидатом выбрали губернатора Огайо, Джеймса Кокса, убежденного сторонника Лиги Наций, а демократическим кандидатом на пост вице-президента стал Франклин Д. Рузвельт, помощник министра военного флота и тоже интернационалист. Республиканцы выбрали в качестве кандидатов Уоррена Гардинга (на пост президента) и Кальвина Кулиджа (на пост вице-президента). Выиграл Гардинг. Полученный им перевес по голосам избирателей – 60 % против 34 % – оказался самым большим за всю историю президентских выборов в США. Американский народ не принял мудрого решения. Если сравнивать Гардинга с другими, он показал себя одним из самых бесполезных президентов за всю историю Америки.
Сегодня Гардинга почти забыли, однако Вильсон по-прежнему остается спорной фигурой. Его легко высмеять. Его изображали по-всякому – как фантазера, академического мечтателя, гиперрационалиста, бездумного адепта провидения, лицемера, глупца – как квакера с лошадиным лицом и 32 фальшивыми зубами. Для нового поколения провокаторов, появившихся в XXI в., таких как Гленн Бек, Вильсон стал образцом учителя-тирана, того самого типажа, о котором предупреждал Токвиль. Он представляется президентом-профессором, который запутал Америку своими планами по созданию управляемого мирового порядка и контролируемой валюты (с этой точки зрения президент Обама является его прямым наследником). Но ни одна из этих характеристик не имеет никакого отношения к истине. Вильсон, конечно, был по своему характеру профессором, и, когда действительно работал профессором, смог понять некоторые истины демократии. Ее будущее ненадежно, в него нужно верить, но ее настоящее запутано и с ним нужно обращаться осторожно. Он не считал, что искушать провидение – хорошая идея. Но потом он стал профессиональным политиком и со временем понял, что воспротивиться этому искушению, наверное, не получится. Почти всю свою карьеру он сопротивлялся ему и добился удивительных успехов. Он был осторожным, амбициозным, умным, приспособляемым, уверенным в себе и осмотрительным – его политические навыки были на высоте. Но из-за чрезвычайных событий, пережитых им в 1918 г., он уже в следующем году пожелал ускорить ход времени, когда у него самого время было на исходе. И это привело его к краху. Он попытался пришпилить демократию, но она от него ускользнула.
Глава II
1933: Сам страх
Кризис
1933 год выдался для демократии по-настоящему мрачным. Теперь мы, конечно, знаем об этом, и можем свести все причины к одному слову – «Гитлер». Люди, жившие в 1933 г., также думали, что для демократии этот год был ужасен, хотя для большинства из них приход Гитлера к власти был лишь незначительной составляющей ужаса. События в Германии были скорее симптомом, чем причиной того, что пошло не так. Настоящей проблемой стала неспособность стабильных демократий противодействовать волне истории, на них, судя по всему, обрушившейся. Демократии утратили контроль над собственной судьбой и просто бесцельно брели куда-то. Если бы современников всех этих событий попросили выразить одним словом ощущение того, что все пошло наперекосяк, этим словом стал бы «Лондон».
В тот момент казалось, что главным политическим бедствием 1933 г. является Международная экономическая конференция, которая прошла в Лондоне в июне и июле, продлившись шесть жарких и неприятных недель. Она началась с большого парада ожиданий. После почти четырех лет экономической депрессии, последовавшей за крахом 1929 г., для ведущих экономик мира это был последний шанс остановить сползание в хаос. Целями конференции стали стабилизация обменных курсов, восстановление международного сотрудничества вопреки нарастающей тенденции к протекционизму и укрепление экономического доверия. Все это, однако, было проще сказать, чем сделать. Конференция проходила в пыльных и переполненных залах Лондонского геологического музея, в обстановке, которая не слишком-то отражала ощущение ее неотложности. В ней участвовало 66 стран, поэтому мероприятие стало до смешного громоздким. Далеко не все эти страны были демократиями, большинство как раз ими не было, поскольку к 1933 г. по всему миру демократия отступала. Из 17 новых демократий, которые были созданы после Первой мировой войны, на волне новых ожиданий, сохранилось лишь несколько. Такие же, как Италия, Португалия, Польша, Бразилия, Аргентина, Уругвай, Япония и Германия – вернулись к тем или иным формам авторитаризма. Каждая из них была, однако, представлена на Лондонской конференции. Из больших стран от участия в конференции воздержался только Советский Союз. Тем не менее три основных игрока все еще были демократиями – США, Британия и Франция. Все в целом были согласны с тем, что хотя основная программа запутана и хаотична, ее успех или провал будет зависеть от того, смогут ли эти три страны прийти к взаимному пониманию. Если же они не смогут согласиться друг с другом, на что же остается надеяться остальным?