Страница 10 из 20
Путеводитель по будущему
Многое из того, что Токвиль сказал о демократии и кризисе, было несистематичным: его мысли по этой теме беспорядочно разбросаны по разным текстам. Не всегда ясно, что он хочет сказать, и он не всегда последователен. Кроме того, по большей части то, что он говорил, лишь догадки. Тогда просто не существовало данных, позволяющих выяснить, как демократии справятся с критическими ситуациями. В Америке была работоспособная демократия, но не было кризисов. В Европе были кризисы, но не было действующих демократий.
Тем не менее размышления Токвиля составляют относительно четкий комплекс предсказаний о том, как могла бы сложиться судьба демократий. В целом демократии должны лучше справляться с кризисами, чем конкурирующие системы, поскольку демократии лучше адаптируются. Но тут есть три проблемы. Во-первых, демократии плохо распознают критические ситуации: весь этот поверхностный шум демократической политики отбивает у них чувствительность к действительно поворотным пунктам. Во-вторых, кризисы должны стать по-настоящему серьезными, прежде чем демократии смогут показать свои долгосрочные сильные стороны, но когда они становятся действительно серьезными, у демократий появляется больше шансов совершить значительные ошибки. В-третьих, когда демократии переживают кризис, они не обязательно учатся на этом опыте. Любые кризисы позволяют учиться на ошибках, которых следует избегать в будущем. Однако демократии могут извлекать иной урок: какие бы ошибки они ни совершали, в конечном счете все с ними будет в порядке.
В XIX в. возможностей проверить эти гипотезы было мало. Серьезный кризис французской демократии случился в 1848 г., когда по всей Европе прокатились революции. Токвиль, ставший к тому времени относительно успешным политиком, находился едва ли не в центре этих событий (на какой-то незначительный промежуток времени он стал министром иностранных дел Франции). Тем не менее кризис обернулся катастрофой и для него лично, и, как он сам видел ситуацию, для его страны. Он пробудил французскую демократию, но дал ей толчок в ложном направлении – не к ее потенциалу, а к ее несостоятельности. Французская политика оказалась зажата между обещанием революционных преобразований и страстным стремлением к аристократическим устоям. Токвиль чувствовал, что его сокрушили не подчиняющиеся ему политические силы. Закончил он, став жертвой фатализма, который он сам больше всего презирал. В 1850 г., распрощавшись со своей политической карьерой, он писал: «Мне кажется, что без компаса, руля и весел я оказался на море, берега которого больше не вижу, и, устав от тщетных волнений, припал ко дну лодки, дожидаясь будущего» (цит. по: [Hadari, 1989, р. 147–148]).
Токвиль умер в 1859 г., а потому не дожил до великого кризиса, который поглотил американскую демократию двумя годами позже. В «Демократии в Америке» он выразил достаточную уверенность в том, что зловонная язва рабства все-таки не приведет к длительной гражданской войне. Демократии, как ему казалось, защищены от наихудших последствий гражданского конфликта, поскольку население не потерпит раскола: в этом случае демократическая пассивность представлялась скрытым благословлением[7]. Однако пассивность была лишь одной из сторон демократии. Шло время, и Токвиля все больше удручала другая сторона американской политической жизни – ее нетерпеливость и непостоянство. Американская демократия не только не училась на своих ошибках, но и, похоже, становилась все более инфантильной и упрямой. В 1856 г. он написал одному своему американскому другу: «Достоверно то, что в течение нескольких лет вы странным образом злоупотребляли преимуществами, данными вам Богом, преимуществами, которые позволили вам безнаказанно совершать серьезные ошибки… Если смотреть с этой стороны океана, вы превратились в испорченного ребенка» (цит. по: [Craiutu, Je
Кризис, когда он наконец наступил, оказался намного более затяжным, кровавым и деструктивным, чем Токвиль мог себе представить. Четыре года гражданской войны могли бы оказаться для американской демократии роковыми, но все-таки не оказались. Республика приспособилась и выжила. Стало ли это моментом, когда американская демократия повзрослела? В 1888 г. британский юрист и дипломат Джеймс Брайс опубликовал книгу под названием «Американская республика», задуманную им в качестве дополнения к Токвилю спустя 50 лет, чтобы учесть все то, что тот либо не мог знать, либо проигнорировал. Брайс пришел к выводу, что американская демократия стала более устойчивой, справедливой и зрелой, чем во времена Токвиля. Токвилю была известна лишь американская демократия в период ее юности, когда она, как говорит Брайс, «преисполнилась самонадеянности, опьяненная изобилием собственной свободы». И из-за этого Токвиль пришел к неверным выводам.
Массы были настолько убеждены в своем неимоверном превосходстве над всеми остальными народами, и прошлыми, и настоящими, что просто не хотели ничего слушать, кроме лести, а их нетерпимость распространилась из политики на все остальные сферы… По мере роста нации она избавилась от этих юношеских недостатков и неопытности, тогда как суровая дисциплина Гражданской войны научила ее трезвомыслию, и подарив ей то, чем она могла по праву гордиться, разогнала дымку самообмана [Bryce, 1888, р. 235–236].
Это была трудная школа, но гражданская война преподнесла американской демократии урок.
Теперь же Брайс обнаружил иную проблему. Политическая жизнь в Америке выстроилась по новой устойчивой схеме. Перед ней стояла опасность, которую Брайс называл «фатализмом толпы» и которая совпадала с тиранией большинства по Токвилю, на этот раз избавленной от злобы большинства и его нетерпеливости. Американцы собрали достаточно сведений, подтверждающих глубинную силу их политических институтов, а потому стали принимать свой успех за нечто само собой разумеющееся. Это привело к «оптимизму, который недооценил внутренние сложности политики и неизбежные слабости человеческой природы» [Ibid., р. 432]. Американцы больше не были дикими и заносчивыми. Но они стали слишком уверены в том, что могут справиться с любыми напастями. Они приобрели новую веру в свою демократическую судьбу, и эта вера стала еще крепче, поскольку она выдержала испытания. Но в этом смысле американская демократия свой урок не выучила. Дополнение Брайса, которое должно было внести поправки к Токвилю, возвращает нас к тому месту, на котором остановился сам Токвиль.
Как показывает Брайс, крупнейшие кризисы демократии XIX в. могут служить подтверждением проницательных идей Токвиля относительно некоторых затруднений, свойственных демократии. Правильный урок выучить очень сложно. Провал питает отчаяние, а успех – самодовольство. И граница между ними весьма тонка. И то и другое является проявлением демократического фатализма, а это значит, что успех и провал часто идут рука об руку. Но Брайс был необычным автором. В конце XIX в. взгляды на демократию чаще стремились к радикальным крайностям. Люди искали глубинную истину демократии и ждали, что кризис обнажит ее. С европейской точки зрения 1848 год так и остался незаконченным делом, а американская Гражданская война представлялась всего лишь второстепенным событием. Это была эпоха революционного социализма и подъема национализма, радикальной демократии и радикальной антидемократии. Политические мыслители этого периода, которых мы по-прежнему читаем, – это немцы, получившие всемирно-историческое значение, Маркс и Ницше, апостолы демократических преобразований и лишений, борцы с ложной видимостью. Этих людей считают пророками наступавшего века революций и войн. Никто не читает «Американскую республику» Брайса и не пытается найти в ней ключ к будущему.
7
Его больше беспокоила возможность конфликта черных и белых на Юге, чем вооруженного конфликта между Севером и Югом. Остро критические взгляды Токвиля на расовые отношения в Америке изложены в заключительном разделе первой книги «Демократии в Америке» («Некоторые соображения по поводу современного состояния и возможного будущего трех рас, населяющих территорию Соединенных Штатов»). Его взгляды касательно невозможности полномасштабной гражданской войны в демократии представлены во второй книге. Это одна из немногих тем, которые во втором томе представлены в менее мрачном свете, чем в первом.
8
Токвиль использует латинское выражение «puer robustus», которое означает ребенка, который продолжает жить внутри взрослого мужчины.