Страница 83 из 87
«В нашей воине калек не будет. Человек только тогда мертв, когда у него оторвана голова. Во всех остальных случаях он не теряет ценности. Слепые — более опытные радисты, чем зрячие. Безногие не теряют красноречия вместе с ногами, безрукие не становятся худшими организаторами»
«Для меня поле, где я сражаюсь, есть поле организации».
Владивосток еще не пришел в себя от ударов японцев. На узких улицах его валялись обломки домов, бухта была уныла.
В сопках за Владивостоком дымились частые пожары. Могучее племя кочевников, казалось, жгло костры в темных лесах за городом. Но людей в лесу не было. Леса горели без них.
Осуда, едва оглядев Владивосток, выехал в Сучанскую долину, в городок, еще не обозначенный на картах — Сен-Катаяму. Телеграмма Шлегеля, который заменял сейчас Михаила Семеновича, объяснила Осуде линию его дел. Он должен был строить новый город.
Было светлое, искристое утро, все блестело на солнце. От деревьев и крыш, сопок и моря исходило тонкое и как бы благоухающее сияние на партизанские парусники Варвары Хлебниковой грузили амфибии — славные машины второй мехбригады, отбившие японский десант в бухте Ольги. На улице Ленина лежали мины, растянуты были минные сети; толпы краснофлотцев деловито возились с ними посреди мостовой, исковерканной японскими бомбами.
Многие дома были без стекол. Кое-где вырваны стены. Обеденный стол или кровать беззащитно глядели на улицу. Всюду — газоубежища, пункты ПВО, перевязочные, химические бюро. Стены домов испещрены инструкциями о поведении граждан в момент тревоги. На перекрестках милиционеры в противогазах.
Едва замечая город, Осуда добрался до аэродрома, погруженный в мысли о неожиданном деле, ему порученном. Он был еще слаб, и ехать в Манчжурию, как предписал ему ЦК, явно не следовало: он не доехал бы.
Однако, работа, предложенная Шлегелем, не казалась ему более легкой.
— Строить, строить, — говорил третьего дня Осуде этот красивый парень, седой и румяный. — Война — это строительство в условиях невероятно повышенной смертности и, знаете, очень сложное.
Он перелистывал записную книжечку и, прищуря глаз, качал головой.
— Очень, чёрт бы его побрал, сложное.
— Что вы хотите мне поручить?
Осуда приготовился объяснить, что он неопытный хозяйственник и строитель беспомощный.
— Город надо будет построить, — кратко ответил Шлегель, поднимая на Осуду свои спокойные, добрые глаза. — Тысяч на пятьдесят, что ли, на первое время. Тысяч на пятьдесят, на семьдесят.
— Город?!
— Да вы не пугайтесь! Этого еще никто не строил, так что никто и не знает, как надо строить. Вы будете первым. Ведь я какой город имею в виду…
И просто, в трех фразах, он набросал ему план строительства.
— У меня сейчас пятнадцать тысяч пленных японцев — раз? шесть тысяч пленных китайцев из манчжурской армии — два, две тысячи пленных корейцев — три. Понятно? Незачем терять время, надо делать из них людей сознательных.
— Но как, как?
— Мы кое-что начали. Вот поедете — увидите сами. Там у нас сейчас командует лейтенант Цой, да молод, зарывается. Нужен опытный человек.
Прощаясь, Шлегель сказал:
— Мы вот решили назвать город — Сен-Катаяма. Как по-вашему?
— Значит, город уже существует?
— Да какое там, ерунда еще… Поезжайте, впрягитесь в дело и давайте знать, когда именины устраивать. Торжественно откроем город.
В Сен-Катаяме Осуду встретили Черняев и лейтенант Цой.
— Прикомандированы в ваше распоряжение, — сказали они.
Город уже копошился среди тайги. Деревянные бараки и двухэтажные коттеджи вели шесть длинных улиц. В центре города стоял деревянный Дом бойца, но кино и театр еще только значились. Японоведы из Москвы готовились читать лекции в шалашах и палатках.
Близ шоссе, не доезжая города, заканчивали корпус большого госпиталя и ангароподобное здание инвалидных мастерских.
На улицах торчали тракторы, валялись плуги. Земля на пустырях была распахана и засеяна. В широких палатках посреди площади печатались газеты; толпа корейских, китайских и японских раненых стояла возле печатных станков, хором повторяя замечания метранпажей и корректоров.
Четыре улицы были японскими, пятая — корейской, шестая — китайской. Раненые партизаны Ван Сюн-тина братались тут с партизанами Шуан Шена, те и другие знакомились с пленными японцами.
— Интересно, прямо-таки, — говорил Черняев, обходя с Осудою это необычайное поселение, уже спорящее о методах уборки сои. — Вы, товарищ Осуда, говорите сразу, что надо: я вам мертвых подниму, а что надо — сделаю.
С первого дня полетели радиограммы Марченко, Шлегелю, Фраткину, Лузе и комдиву Нейману.
В город Сен-Катаяму пошли исковерканные войною танки и автомобили. Люди деятельно принялись за починку. Другие разводили свиней, готовились к рыбному сезону. Улицы города упирались в цветники, огороды, свинарники, кузницы, сетевязальни.
Из владивостокского политехникума волокли коллекции рыб, почв и руд. Профессор Звягин показывал в бараке ловлю ивасей электрической сетью. Привезли позеленевшую от страха Иверцеву.
— О, боже, боже! — шамкала она, осторожно обходя худых, испуганных и настороженных японцев, внимательно присматривающихся ко всему.
Осуда приказал строить на окраине Сен-Катаямы советский квартал и, не ожидая его окончания, поселил в палатках, между бараками, батальон пехоты, эскадрон кавалерии и танковый взвод. Все это были части, потрепанные в боях за Владивосток и отведенные на отдых. Их оркестры с утра будили город, и раненые партизаны Ван Сюн-тина вместе с японцами из гвардейской дивизии генерала Орисака спозаранку сбегались смотреть и удивляться простым чудесам здешнего военного быта, как будто они никогда не видели ни казарм, ни ротных учений, ни рапортов. Да, впрочем, этого никто из них никогда в жизни не видел, да и не мог видеть. Батальоны пахали землю, плели рыболовные снасти, спорили, какая овощ лучше будет расти на этой сытой земле, и лихо играли в футбол, бойцы и командиры плечо к плечу.
Это был город-митинг, великий, необыкновенный город новой войны. Солдаты, еще вздрагивавшие от пережитых ужасов сражений, легко вспоминали здесь, что они рабочие, кустари или крестьяне. По вечерам, у громадных костров, разводимых прямо на улицах, перед домами, затевались беседы о жизни. У костров собирались землячествами или сообразно заводским, или фабричным знакомствам. На огонь костров сходились лекторы с передвижками.
Военный инженер Зверичев, раненный в обе руки, открыл в одной из палаток курсы уличного боя и уличных фортификационных работ.
Им взяты были две темы: «Юбаринские угольные копи поднимают восстание» и «Что могли бы сделать железнодорожные заводы в Явате в вооруженном восстании?»
С далекого севера шли эвенки и чукчи с Гаврилой Янковым, нанайцы с Демидовым. Все народы Дальнего Севера постановили принять участие в войне и командировали на войну самых умных и уважаемых людей, на лучших собаках, оленях и лодках.
А с юга, из приморской Кореи, Варвара Хлебникова вела корейских мужиков, корейских женщин с детьми, бегущих от японского гнета. С запада же, от Байкала, прибыли на самолетах монголы с лицами., помертвевшими от удушливых газов. С караваном раненых монгольских: аратов прибыла в Сен-Катаяму и Ольга Хлебникова.
— Комиссарша моя, душечка, да ведь здесь сущий ад! — с воплями страха и восторга встретила ее Иверцева. — Vous savez, ma cherie (Вы знаете, моя дорогая), они пляшут. Они взяли все первые призы, вы подумайте!
Действительно, в танцшколе висели портреты трех призеров — упорные лица двух иокогамских рыбаков и металлиста из Курэ.
Ольга остановилась у Иверцевой, и еще не была найдена ей отдельная комната, как пришел командир Цой, председатель общегородской секции рыбников.