Страница 24 из 87
— Так то Сковородино, вон оно где…
— Все равно граница, Василий. Дороги не будет — провалимся.
— Ну, брат, так судить тоже нельзя. Сковородино если граница, так Москва тоже, значит?
— И Москва.
— Ну, нет, это брось… Значит, строим завод на Печоре…
— Граница.
— Смеяться тебе охота. Лучше пойдем к Тарасюку чай пить, заметил я.
По дороге Зверичев говорил о войне:
— Общий вес снарядов, выпущенных во время артиллерийской подготовки только в сражении на Пире, — сто семь тысяч тонн, и стоило это двадцать два миллиона фунтов стерлингов. Это, знаешь, что значит? Это столько металла, сколько потребляет вся Румыния за год. Теперь слушай другое: в середине прошлого столетия для вывода из строя одного человека расходовалось количество металла, равное весу человека, скажем, пять пудов, а в последнюю войну уже нужна была тонна металла на человека. Теперь понял, что такое война? Понял теперь? Вот и пойми, почему Япония лезет на Манчжурию. В Японии мало угля и нет нефти, нет меди, нет прочих цветных металлов, все это ей надо привозить издалека, а в Манчжурии есть, что хочешь.
От Тарасюка, захватив его с собой, пошли домой, к Лузе. Тарасюк мог теперь говорить только о японцах. Он точно знал, как они строятся, какой у них рабочий день и какие батальоны идут впереди, а какие отстают.
Он крутил головой и говорил со значением, не глядя на инженера:
— Ловко они работают, товарищ начальник!
Не глядя на уговоры остаться еще на сутки и сходить на диких свиней, инженер собирался уехать в тот же день, но усталость взяла свое, и он заснул на диванчике в хате Лузы, не дождавшись ужина.
В полночь, когда, истерзанный сновидениями и усталостью, он лежал, раскинувшись, как больной ребенок, выстрел из-за реки поднял его раньше всех. Он сел, вздрагивая.
— Хр-хо-хо, — промычал он, — что такое?
За окном раздался топот людей, потом бешеный крик Лузы:
— Стой! Ложись!
На пожарной вышке заорал сторож:
— Стон! Ложись!
Завыли псы.
— Товарищ начальник, не война? — шепнула Надежда, жена Лузы.
— Ерунда, не может быть, — сказал Зверичев, почесывая голову.
За окном шумели люди.
— Ты кто? — ревел Луза, держа за ворот какого-то китайца.
— Партизана я. Патрон давай.
— Пошлите за Тарасюком! — крикнул Луза и ввел китайца в комнату.
Китаец устало сел на лавку и стал пространно рассказывать, какой у них тяжелый день. Пока говорил, на дворе снова раздался собачий лай, и сторож крикнул:
— Стой! Ложись!
— Моя китайса, партизана, — раздался голос.
— Зачем ваша наша человека держала? — закричал новый партизан, отстраняя сторожа с винтовкой и вламываясь в хату. — Луза которая человека? — закричал он с порога. — Ван Сюн-тин кричал — патрона нету, иди Луза, свой человек, давайла патрона четыре ящика.
Он тоже сел на лавку, отер пот с лица и обратился к Зверичеву:
— Твоя командира есть? Давай приказа. Ай-ай-ай, — покачал он головой, — така нельзя делать: партизана фанзу сажай, патрона не давай. Семь партизана задержала Тарасюка, один Луза держала — ай-ай-ай! Рабочка и крестьянска помогать надо, — сказал он с горечью и подошел к окну, прислушиваясь.
Бой приближался. Он покачал головой.
— Давай приказа, — повторил он Зверичеву, опять садясь на лавку.
— Вот теперь ты и поговори насчет нейтралитета, — вздохнул Луза, взглянув искоса на инженера.
Зверичев молча ходил по комнате.
На дворе опять завозились, и китайский голос визгливо прокричал длинное русское ругательство. Партизаны рванулись к дверям, но Луза опередил их. Кто-то скакал по двору на коне.
— Тихо поделай, Тарасюка, — услыхал Луза голос самого Ван Сюн-тина.
Ван Сюн-тин.
— А, чёрт огородный, и ты здесь? Шляешься по ночам!
— Но-но-но! — обидчиво ответил Ван Сюн-тин. — Я тебе не Торгсина приходи, я дело приходи.
Он оттолкнул Лузу» повернулся к входящему Тарасюку и закричал на него, топая ногами.
Японцы третий день теснили отряд командира Ю, обрезали уши раненым и убитым, жгли фанзы. Партизаны дрались жестоко, но испытывали нужду в патронах.
— Здоровую ты нам бузу затеваешь, — сказал Тарасюк.
— Патроны давай! — кричал Ван Сюн-тин. — Такая слова писал; соединитесь, соединитесь, бедный человек, все умеете, а нам патрона нада — давай патрона. — И он ругался беспощадно, с украинским акцентом.
— Забирай своих корешков и уходи, будто тебя и не было, — сказал Тарасюк. — Топай назад.
— С ума ты сошел, Степка! — крикнул Луза. — Это ж люди, это ж живые люди, наши ребята!
— В плен их лучше возьмите, — сказала из-за ширмы Надежда.
Ван Сюн-тин, родной, зови всех на нашу сторону, будете жить у нас…
— Такие слова писала: соединитесь, бедный человек, а?.. — теперь уже совсем не стесняясь и царапая грудь, орал Ван Сюн-тин.
— Ах, душа из тебя вон! — Луза отвернулся, махнул рукой и вышел в сени. Потом вернулся и стал молча слушать.
Зверичев также молча глядел на происходившее, прислонясь к печке.
— Или я тебя заберу, или возвращайся назад сей момент, — сказал Тарасюк. — И так незаконно действую, — взглянул он на Зверичева.
Ван Сюн-тин что-то сказал своим партизанам. Те щелкнули языками и пошли вон из хаты.
— Сердись народа, — пояснил Ван Сюн-тин и подал всем по очереди свою узкую грядную руку.
— Живи много, Васика. Живи много, Надя. Живи много, начальник. Сегодня наша кончинка.
Луза рванул рубаху.
— К господней матери! — промычал он. — Уйду, сил нет…
— Хватит! Тебя еще не хватало, — тихо заметил Зверичев.
— Нервов не имею так жить.
— Хватит! — повторил Зверичев. — Никто тебе не железо.
— Уйду партизанить, уйду, жить не в силах.
Надежда взглянула в окно и шепнула:
— Погодите кричать. Слушайте.
— Что такое?
За рекой, на сопках, тонко и зло запели партизаны. Пело много людей.
— Начали, — шепнула Надежда, — дай им бог пробиться.
Луза выскочил к сторожевой вышке.
— Подыми красный флаг! — крикнул он и, не остерегаясь пуль, уже посвистывавших над крышами, бросился к берегу. Зверичев удержал его. Вместе они прошли несколько шагов и остановились у пограничного кустарника.
Ночь быстро уходила, светлело. Бой приближался. Вполголоса охая, хозяйки выгоняли за сопки скотину из плетеных ивовых закут и уносили плакавших детей.
За рекой улицы китайского городка были пусты. Изредка проковыляет женщина в синих штанах, с ребенком на спине, да проползет раненый, стучась в двери безмолвных фанз.
— Возьмут меня теперь в работу! — весело крикнул Тарасюк, подымая коня с места в галоп. — Готовьтесь гостей принимать! — прокричал он, скача к заставе.
Гости появились к обеду. Пулеметы японцев гнали их быстро. Первыми перешли реку женщины, с тюками одеял и ребятами за спиной. Некоторые из них несли по пяти и больше ружей. Но мужчины держались до темноты. Луза велел топить баню и печь на пару пампушки с луком. Когда стемнело, партизаны отправили на нашу сторону первых раненых.
Пограничники торжественно отбирали ржавые ружья Гро, Мурата и Мартини, заряжавшиеся с дула, и сбрасывали их в кучу вместе с ножами, косами, пиками и ручными бомбами в консервных банках.
Пока шла сдача первой партии, человек семьдесят рыли окопы на том берегу и покрикивали, чтобы наши поторопились с приемкой.
Маленький китаец, забинтованный с ног до головы, внимательно следил за движением своих людей на колхозной площади.
Луза шнырял между ранеными, ища Ван Сюн-тина. Было уже совсем темно, он должен был пригибаться к земле, чтобы разглядеть лица.
— Эй, Васика!
Ван Сюн-тина вынесли на одеяле из пожарного сарая, где при свете свечи лекпом накладывал повязки и делал срочные операции. Головастый мальчишка нес деревянное блюдо, на котором лежала, судорожно распялив пальцы, знакомая коричневая рука.