Страница 22 из 87
Вахтер ответил:
— Двести одно, господин советник.
Вестовые разложили на гребне стены циновки, поставили маленький лакированный столик, принесли чай. Командир полка Хэй Ху медленно поднимался по крутой лесенке на стену. Якуяма сказал ему:
— В вас по крайней мере три пуда неисполненных желаний, три пуда жира.
— Это от моего характера, — ответил командир. — Доброта мягчит.
— Наши потери? — спросил его Якуяма.
Молодой, гибкий адъютант отрапортовал на дурном японском языке:
— Ранеными сто двадцать восемь, убитыми тридцать, отставших одиннадцать.
— В плен взято сто шестьдесят один, — вставил командир полка. — Заметьте, что дело было ночью.
— Солдат не должен знать, что такое день, — поучительно заметил Якуяма. — Это можете знать вы, да и то в частной жизни. Война — это ночь. Постоянная ночь, без луны.
— Для старых, опытных армий, для старых солдат. Мы же молоды, очень молоды, господин советник.
Якуяма взглянул вниз, во двор. Запах соевого масла, кипевшего а жестяных сковородках, щекотал нос. Вахтер вынимал из чувала человеческие уши, похожие на маленькие пампушки с ягодном начинкой, в аккуратно укладывал их в кипящее масло. Уложив, он легонько поворачивал их с боку на бок острой палочкой. Когда на мочке уха взблескивала серьга с цветным камушком, повар осторожно вынимал ухе и извлекал серьгу.
Вахтер стоял возле, с длинным шпагатом и иглой в руках. Как только ухо поджаривалось, он протыкал его иглой и пропускал на шпагат. Связки с поджаренными ушами (чтоб не портились) отправляли в штаб для получения наград.
Вкусно пахло свежим мясом. Запах этот тревожил спящих. Они облизывали губы во сне.
— Мы не можем считать нашу операцию благополучной, — сказал Якуяма, берясь за карту местности, иссеченную синими и красными стрелами и кружками.
Прошлой ночью полк окружил партизан в ущелье между двумя деревнями. Кольцо полка смыкалось. Вдруг третья рота подалась в сторону. До сих пор никто не знал, как это в действительности произошло, но противник выскользнул из охвата и отошел к железной дороге. Полк прошел сквозь деревню и, опередив противника, вышел на грунтовую дорогу с дянем (постоялым двором), в двух километрах от железнодорожного полотна. Слышно было, как в ворота дяня ломились люди. Конная разведка, захватив вахтера с чувалом, тотчас понеслась туда.
— Вечная история, — сказал тогда командир полка. — Пока держим бандитов за горло, они налицо; стоит отвернуться, ничего нет. Эта ваша маневренная война — блеф. Надо воевать, не трогаясь с места, пока есть хоть один живой житель.
Командир так надоел Якуяме, что советник ничего не ответил. Впрочем, сам он был новичком в боевых делах, его привели в полк иные соображения.
Командир Хэй Ху был не плохой офицер, то есть не лучше и не хуже тех молодых людей, которые сначала окончили университеты, а потом, вследствие безработицы, военные школы и армией интересовались до получения службы по ученой своей специальности. Но он был хорош с японцами, храбр в рамках приличия и, в конце концов, если б война приносила ему большой доход, мог вырасти в генерала.
— В такой стране, как ваша, могут воевать лучшие солдаты мира, — сказал ему капитан. — Для всех остальных здешняя война — смерть. На вашем месте, — любезно добавил он, — я бы приказал осмотреть дянь еще раз.
Это была обычная вежливая форма приказа, и командир полка с готовностью принял совет, решив осмотреть постоялый двор лично.
Конная разведка окружила дянь, никого не выпуская и не впуская во двор.
— Мы не бандиты, мы крестьяне! — вопила толпа, окружая подъехавших командиров.
— Выберите из толпы всех детей, — сказал Якуяма унтер-офицеру разведки.
Командир полка улыбнулся советнику:
— Я понимаю правильность ваших действий, но для нервов это ужасно. Детей можно было бы освободить от экзекуции, я полагаю.
— Простите мое мнение, но дети болтливее взрослых, и я на вашем уважаемом месте начал бы именно с них.
Командир не исполнил его совета, и Якуяма, привстав на седле, крикнул:
— К допросу мужчин!
Командиры спешились и вошли в фанзу харчевни.
Людей втаскивали со двора по одному. Переводчик бросал их ударами ноги на колени и спрашивал скороговоркой:
— Сколько человек? Кто? Откуда? Вооружение? Лошадей, пулеметов сколько? Имена?
Японский офицер допрашивал арестованных.
Приведенные на допрос, стоя на четвереньках и испуганно глядя снизу-вверх на допрашивающих, не поспевая за вопросами, невпопад лепетали:
— Восемнадцать. Не знаю. Семь или восемь. Не видел. Я из другой деревни. Четыре. Я не видел. Четыре.
— Что четыре?
— Я из другой деревни…
Человек не успевал сообразить, чего от него хотят, как нож вахтера касался его левого уха.
Раздавался крик, голова на минуту замирала, пригвожденная болью к ножу, но тут человека подбрасывали ударами палок и выставляли за дверь. Волокли следующего. Вахтер бросал ухо в чувал.
Древний старик, в старческой неловкости своей похожий на искусственного человека — так был он неповоротлив, несообразителен и податлив движениям вахтера, — тихо кричал, не слушая никаких вопросов:
— Их триста, ваша дорогая милость… У них семь пулеметов. Все не из наших мест, дорогая милость… Не надо резать мне ухо. Они Хунцзюнь, Красная армия, будь они прокляты!
— Кто главарь? — спросил капитан.
— Не из наших мест, не из наших мест…
— Имя?
— Мое недостойное имя…
— Скотина! Не твое, а его?
— Ваша милость, не знаю.
От дверей, вымазанных липкими отпечатками окровавленных рук, отделилась фигура молодого китайца. Он поднял руку, как бы ораторствуя.
— Чтобы узнать все, что вам нужно, не стоит резать полсотни ушей, — сказал он. — Прошу меня выслушать. Имя начальника красных Ю Шань.
— Откуда вы знаете? — спросил Якуяма.
— Я знаю и ваше имя, господин офицер, — сказал он, пожав плечами.
— И мое? О! Кто сказал?
— Жизнь, господин Якуяма.
— Отметить, — приказал капитан. — Спрячь глаза! — крикнул он. — Они выдают тебя. Выколи их! Вырви язык! Все выдает тебя. Отметить…
Вахтер подскочил к молодому китайцу, занося нож, кровь с которого текла ему за рукав.
— Сделай осторожно, — крикнул вахтеру китаец, — не порть щеки. Вот так.
Он сам бросил в мешок отрезанное ухо, даже не взглянув на него.
— Могу предложить второе, — сказал он, бледнея.
Командир полка встал и, глядя в другую сторону, замахал на него руками:
— Вон, вон!
Китаец выхватил нож из рук вахтера, чиркнул им свое правое ухо и, отбежав к двери, бросил в лицо Якуямы пухлый от крови комок.
— На! Ha днях я получу с тебя.
Пинком ноги в низ живота он отбросил подбежавшего вахтера, раскрыл дверь и пропал в толпе.
Древний старик лежал между тем ничком на полу в харчевне. Лицо его, перемазанное быстро подсыхающей кровью, покрылось струпьями. Он шептал, взглядывая с земли на командиров:
— Дорогая милость, я имею кое-что сказать…
— Ты знаешь этого? — спросил Якуяма, стирая кровь с мундира.
— Да, ваша милость: это недостойный мой сын.
— Ага! Доставить старика в штаб. Пойдемте, — сказал он командиру. — Здесь окончат без нас.
Командир пожал плечами и выразил лицом невозможность встать. Ему было дурно.
— Глупости! — сказал Якуяма. — В рапорте о вчерашнем деле вашей сентиментальности нет места. Я бы на вашем почтенном месте немедленно встал…
Они вышли из фанзы.
— Где вчерашний старик? — спросил теперь капитан, присев к столу.
Старика приволокли тотчас же.
— Стой, говори медленнее. Еще более медленно…
Речь старика шла о том, что в отряде, назвавшем себя Хунцзюнь, то есть Красная армия, все были пришельцами, кроме трех человек. Вот о трех знакомых старик и хотел рассказать.