Бизнес ангел

Спустя время она снова вернулась и произнесла довольно жестоко:

– Ну, дорогая моя. Что родила, то родила…

Затем взяла какие-то вещи в моей палате и снова собралась уходить.

Я уже не выдержала и в полнейшем отчаянии стала кричать ей в след:

– Да что, в конце концов, всё это означает, Вы можете мне сказать?! Вы дважды уходите, ничего мне толком не объяснив. Я имею право знать, что с моим ребенком???

Она развернулась и резко подошла ко мне. Ни о каком сочувствии не было и речи. Она просто, разрезая воздух как талое масло, медленно произнесла:

– У ребенка нет обоих глаз. Ну, или, может, одного… Он сейчас очень отекший, и непонятно, есть там второй глаз или нет. Педиатр сейчас его смотрит, она и скажет потом всё подробнее. Но одного глаза нет точно.

– Как это нет глаз???

Не отрывая взгляда, она наклонилась ко мне:

– Я в этом роддоме работаю более 20 лет. Такой же ребенок здесь рождался лишь однажды, это была девочка. И у неё не было обоих глаз и не было век. У твоего хоть веки есть. Родители от неё сразу отказались. Её потом забрала американская семья. Присылали нам фото где-то через год американцы: сидит вся в бантах, в красивом платье нарядном, мы тут всем роддомом умилялись и любовались на неё. Там в семье был свой ребенок слепой, вот ему и взяли такую же сестренку. У твоего сына иначе немного: одного глаза точно нет, а второй либо есть, но маленький и недоразвитый, либо его там тоже нет. Это будет ясно через два-три дня, ну или, может, завтра. Нужно ждать, пока спадет послеродовой отек…

Я почему-то очень отчетливо тогда представила эту девочку в бантах и представляю ее внешне и сейчас… Оглушенная всей этой информацией, я уже не могла придумать, что ещё спросить.

Она снова ушла, и снова, как по какому-то неведомому закону жестокости, еще 40 минут никто не приходил. Наконец, после уже третьих(!) по счёту злосчастных 40 минут пришла другая молодая женщина в белом халате, представилась детским педиатром. У неё на лице и в голосе читалось такое важное для меня в ту минуту сочувствие. Она произнесла дрожащим голосом уже озвученную мне ранее информацию:

– Мамочка, вы только не волнуйтесь… но у ребёночка, похоже, совсем нет глаз. Одного точно нет, по второму непонятно. Он очень отекший, и нужно подождать до утра, отёк спадет и станет ясно, есть второй глаз или нет. Ребёночек жив и даже сам дышит, мы его поместили в инкубатор.

– Как такое может быть? Я же делала во время беременности много раз УЗИ? Даже больше, чем положено…

– Ну, понимаете, глаза же состоят из воды, их и нервной системы, например, не видно на УЗИ. Да и вместо глаза на том месте образовалась киста, она заполнила всё пространство внутри века, и поэтому лицо выглядит симметричным, плюс веки есть. Обычно в таких тяжелых патологиях лицо искривлённое, и по этим признакам на УЗИ становится понятно, что не всё в порядке. У вашего сына лицо абсолютно симметрично. Мы завтра сделаем ему МРТ и посмотрим, что там с мозгом.

Все эти страшные слова оглушали, но мне так не хотелось отпускать этого душевного человека, первого сочувствующего мне в минуту самого большого горя, которое я переживала прямо в этот момент своей жизни.

Поэтому единственное, что мой мозг сообразил придумать, был вопрос:

– А почему он не заплакал?

Она не ответила. Лишь отрицательно помотала опущенной головой и развела руками. После чего спешно удалилась…

Через время меня стали готовить к переходу в послеродовое отделение. Сказали:

– Вставай и пойдем.

Тоже не помню почему, но первый раз роды были проще и меня катили на кресле в палату, а тут просто сказали: «Вставай и пошли…». На подгибающихся ногах я шла за той женщиной, что вела меня в палату, находясь всей душой и мыслями совсем не с ней. Вся моя душа и сознание были прикованы к тому маленькому пятачку этого огромного роддома, который я даже не видела никогда, где в эту же минуту находился мой новорождённый сын. В палату меня поместили с теми роженицами, которым повезло рожать с двумя врачами, а не с моей грубиянкой-медсестрой.

Я попала в палату уже ночью, соседки хоть и крутились с боку на бок, но старались не разговаривать. Свет был повсюду выключен, только слабые ночники коридора и уличные фонари из окон позволяли разглядеть всё, что было в палате. Она была просторной, нас в ней лежало всего трое, хотя помещение позволяло разместить ещё как минимум столько же. Меня уложили на кровать напротив двери и почему-то вперёд ногами. Но ничего этого я тогда не замечала. Стала сразу же искать икону в сумке, которую взяла с собой на роды, стараясь не шуметь. Икону Казанской Божьей Матери. Как потом я узнала, намного позже, это икона, которая покровительствует именно слепым…

Тихо, уткнувшись в подушку, я прорыдала всю ночь напролёт. Мне было дико страшно: за ребёнка, за себя, за всю нашу семью. Меня всю трясло, но я рыдала и рыдала без остановки, лёжа на животе лицом в подушку, сжимая в руках икону и настойчиво моля Бога, чтобы он оставил сына в живых. Пусть будет такой, какой есть:

– «…Пожалуйста, только не умирай…»

Ещё будучи беременной, я купила икону Казанской Божьей Матери в Казанском соборе в Санкт-Петербурге. Приехала на сессию, и мы с подругой решили пройтись по достопримечательностям Питера. В итоге у меня появилась эта красивая, небольшая, формата А5 иконка. Она мне показалась настолько красивой, что очень захотелось её купить, хотя до этого я иконы никогда не покупала. Даже на наше с мужем венчание их покупал кто-то из родственников. А покупая эту икону, я совершенно не предполагала и даже подумать не могла, что она может означать что-то для меня и моей беременности впоследствии. Я вообще оказалась в том соборе в тот момент совершенно случайно. И уж тем более было странным то, что я вообще взяла потом эту иконку с собой в роддом. На первых родах, к примеру, ни про какие иконы я даже не вспоминала.

Всё как в тумане

Мой муж, похоже, обладает каким-то даром предчувствия. Иначе как ещё объяснить то, что происходило на следующий день после родов, – я не знаю. Он приехал на следующее утро. Перед въездом в роддом расположен большой цветочный рынок. И каждый папа новорождённого сначала покупает цветы, а затем едет к новоиспеченной мамочке. Ну даже хотя бы для того, чтобы потом не возвращаться за ними. Так же делал мой муж во время моих первых родов. В тот первый раз даже цветы мне принесли быстрее, чем муж прокричал моё имя под окном роддома.

Сейчас же всё было иначе. Он словно почувствовал, что что-то произошло. Утром Виталий позвонил с работы в роддом и спросил, родила я или нет. По телефону ему бодрым голосом сказали, что всё хорошо, родился сын (перепутали, видимо, с другой счастливой роженицей), и даже назвали вес и рост: 3800 г, 53 см. Я, кстати, до сих пор не уверена, что это были наши данные, потому что моего сына никто не измерял и не взвешивал, его почти сразу унесли…

Муж, несмотря на всю эту счастливую информацию, всё равно сначала проехал мимо цветочного рынка ко мне под окна роддома, чтобы убедиться, что всё реально хорошо, и только потом, после подтверждения, решил, что будет покупать мне цветы. Тогда ещё не было сотовой связи, и о том, что произошло, он ничего не знал. И это сообщить ему, тем более ночью, я никак не могла. Виталий крикнул с улицы моё имя, я выглянула в окно и сильно помотала головой в знак отрицания, моё лицо к утру было сильно зарёванным. Этим жестом я попыталась показать, что то, что случилось, – ужасно. Он кивнул, опустил плечи и дальше всё пошел узнавать уже сам. Его почему-то, в отличие от меня, сразу провели к врачу, который занимался нашим сыном и всё о нём знал. Мне до этого момента, как я ни уговаривала и ни просила, ребёнка показать отказывались и ничего по-прежнему не рассказывали. Просто говорили, пока нельзя к нему, и всё. Через время Виталий вернулся и снова крикнул меня под окнами. Распахнув окно настежь, я услышала с верхнего этажа то, что он мне прокричал: