Страница 8 из 19
«Дальше начались проблемы с идентификацией. Ведь у нас, мужиков, как? Что в женщине на первый раз увидишь, тем она навсегда для тебя и остаётся. Именно поэтому приставать к жене на пятом году брака со своими сексуальными фантазиями чревато. Но вместо девушки, растрепавшей Волосы Вероники по Млечному Пути, я к тому моменту наблюдал рядом с собой Центавра в женском платье, да и сам периодами стал ощущать себя Гидрой в рыцарских латах. Со временем это приобрело настолько изощрённые формы, что меня стало уже интересовать, что ощущает Вселенная, имея дело со столь вожделенным мной? Захотелось новых ощущений, появилась тяга познать ещё не деланное и сделать ещё не познанное. И хотя такие мысли казались мне и несколько противными, но они, признаться, подспудно манили».
«Некоторым кажется, что им что-то кажется», – решил разрядить изрядно поднапрягшуюся от внезапно нахлынувших на Космоса воспоминаний обстановку Голос с потолка, – «Иногда им кажется, то что им совсем не кажется, а другим вот не кажется, они, даже не крестясь, считают первых странными. Странные люди в странном мире. Купание строго запрещено! Значит, если делать это ласково, нежно, мягко и добродушно, то – «полный вперёд!» – купайся сколько влезет. Хотя, куда это «купайся» может влезть и откуда потом вылезть, вот в чём вопрос…»
На самом деле любой нормальный мужик, заходя в помещение, где присутствуют голые мужики, будь то баня или общественный туалет, свой первый взгляд бросает на их мужские достоинства. Не потому, что не прочь немного «поиметь с ними дело», «свести концы с концами», но потому, что подсознательно хочет убедиться, и его достоинство достаточно большое и мощное. «Моё мужское достоинство круче твоего мужского достоинства», – он всегда закомплексован на этом, и именно этой неуверенностью объясняется его любопытство к превосходящим его размеры мужским причиндалам. Любопытство, из-за которого, хоть на долю процента, но он допускает в себя ощущение своего непротивления немного поиметь с ними дело. Пытливость, продиктованная не влечением к чужому половому члену, но исключительно мужицкой тягой первооткрыть – ощутить, познать, сделать так, как ещё не было, попробовать по-другому, а не так, как уже есть сейчас и если отмотать ситуацию на момент «до того».
Тем временем, пока Голос толкал свои умиротворительные речи, в просветительских целях, со стороны прихожей что-то ухнуло, бухнуло и покатилось. Ничем иным, кроме как стряхиванием с хвоста задремавшего прохвоста-Оказии таки добравшимся до берлоги Мефа Филином, это быть никак не могло. Оправившись с дороги, гости струсили с себя дорожную звёздную пыль и постарались, как можно более незаметно подсесть к столу. Надо сказать, это им очень даже удалось, ибо никто из увлеченных диспутом собутыльников их прибытия в тот момент не заметил. «И вот, когда я всё чаще и чаще начал ловить себя на мысли, что я, Космос, не прочь почувствовать себя Вселенной с другим Космосом или Космосом и другим Космосом», – в очередной раз промочив горло портером продолжил Космос, – я вспомнил себя «до того» – юношей вьюным, для которого даже колебания на эту тему были не возможны. Потом, посмотрев на себя, сформировавшегося – мужика, с нормальным набором хромосом, без проблем с потенцией и женским вниманием, но с потребностью в новых ощущениях и действиях, я понял, наши отношения с Вселенной стали очень похожи на супермаркет «Всё для счастья и любви», любви по закону о правах потребителей. Закону, по которому я могу потреблять, кого и как мне заблагорассудится, но меня могут потреблять абсолютно точно те же и точно также. С тех пор Вселенная и любит Человека, а Андромеда – меня. И всё это – нормально, хотя и палку перегибать тоже нельзя…»
Нельзя перегибать палку, ибо настоящее неминуемо станет прошлым, а палка отскочит в лоб тебе уже в будущем. Если человек твой, то его неминуемо должно хотеться распять. Или раз шесть. А в оставшееся время четвертовать и третировать. До двоения в глазах и полного единоначалия. В любом ином случае – ставить на зеро. Многие ошибочно принимают жизнь за рулетку. Не играет ставка на «красном», подфартит на «чёрном». Можно допустить, что такие игроки знают в жизни многое, но никогда не учитывают, что сумма всех ячеек рулеточного колеса равна шестистам шестидесяти шести. Хочешь понять себя – слушай голоса в своей голове. Они плохого не посоветуют. Хотя бы из-за того, что крайне не заинтересованы лишиться своего обиталища. Ведь кроме тебя, по большому счёту, они никому не нужны. Да и ты, если призадуматься, тоже.
«Так мы можем договориться до того, что любой чужой хрен редьки своей зализанной может быть слаще, господа хорошие. Своя, она и на чужом дворе хороша. Особенно на чужом, я бы даже сказал», – вышел из онемения от услышанного Гусляр-самодур. «Ты, Фодя, меня, конечно, извини, но мне время потребуется, чтобы всё, что Космос сейчас тебе про сны твои навязчивые провещал, переварить и усвоить. Так что ты налей и отойди, от греха подальше. Я, когда пьяный, невсебяемый случаюсь. Не приведи Господь, втебиться могу. Кулаком. Любя, конечно, но всё же.... Вы лучше, чем разговоры щепотливые вести, за портером бы в прихожую прошествовали, да наливали уже за встречу долгожданную. Авось, там сумка с чёрным зельем вновь появилась, время всё же, как-никак…» Чутьё Гусляра не подвело – у входной двери стояла не понятно откуда в очередной раз материализовавшаяся потрёпанная временем хозяйственная сумка, битком набитая пузатыми бутылками тёмного стекла.
«Бабы у тебя давно не было, Мефодий», – тоном знатока примирительно заключил Оказия, – «А та, что была, не баба, ей Богу, а дурой дура. Отсюда все ноги из ушей и растут, кому как не мне знать-то! Я вот тоже исподнее мужское да ношенное Филина подговаривал тырить в интересах срамных да собственных, а уж что творил с ним потом и вспоминать непечатно как-то. Фил раз за это от Аглаюшки, по пьяни попавшись, так получил, что на покой с работы почтовой увольняться привелось. Но вот, как появилась в жизни моей содомитской Зинаидушка – свет моих очей, оно само по себе как-то и рассосалося, в самом натуральном смысле этого слова. Так что баба тебе нужна, а не дура, хоть и эмансипированная. Да, Филя-Филимон?» «Истину глаголешь, подъесаульник в отставке. Ну, что стоим, кого ждём?» – с ехидцей ухнул за их спинами Филин, – «Разобрались – пора и честь знать да за встречу пить! Айда к столу, а то заждались нас там уже, авось-на-небось».
«Насилья над собой с рожденья не терплю, особенно когда я сам себя насилю…», – с непередаваемым пафосом продекламировал полупризнанный поэт вселенского масштаба. В отучневших от выпитого глазах внимавших его вдохновению собутыльников одномоментно вспыхнул немой вопрос. «Хоть не складно и не ладно, а бельишко не прохладно!», – ничтоже сумняшеся заявил довольный собой Космос, – «Ну, «в общем», «как-то так», и «вы меня поняли»!»
Впрочем, понимание озарило лица исключительно коренных жителей Засторонья и примкнувших к ним толмачей. Меф уже с час как безмятежно спал.
Терапевтический эффект беседы с Космосом, усиленный несколькими кружками портера, имел место быть, и «страшная Вы женщина, Мефодий» более не беспокоила. На смену ей пришёл детский калейдоскоп из цветных стекляшек, который кто-то неведомый плавно вертел под сомкнутыми веками Мефа подобно рычагу шарманки Папы Карло. Образы складывались разные, но тревожности не приносили, а посему спал Фодя размеренно и чинно. Внезапно, сквозь круговорот фракталов, до слуха Мефодия полузабыто донеслось: «…Мефодий, где же ты, однопомётный мой?». Почему-то сразу возник образ позапрошлогодней кассирши с распродажи, но Мефодий сделал над собой усилие, и морок развеялся. На смену ему прислали изображение темно-зелёного стекла бутылки муската в изящной женской руке. Задником ей почему-то служила усатая морда флегматичного сома. Внезапно рыба сделала сальто назад, плеснув хвостом так, что даже сквозь сон до лица Мефодия долетели брызги холодной аквариумной воды. «Аглая?», – только и успел прошептать Меф, и проснулся.