Страница 17 из 22
Чучела, десятки чучел из коллекции Эриха фон Клокке. Они заполняли пространство стен, выглядывали из темных углов, свисали с потолка. Юстас не смог закричать.
Эрих стоял прямо напротив них, обняв за талию жену, которая казалась неестественно юной в дрожащем свете свечей. Анастасия поднесла трехрогий подсвечник к лицу Фердинанда и приложила тонкий когтистый палец к улыбающимся губам. Глаза герцога были еще живыми.
– Тсс! Нельзя кричать в моем доме, нельзя…
– Мальчикам стоило поучиться у меня, но они не захотели, – бормотал Эрих и качал головой.
– Не захотели, не захотели, – вторила супругу Анастасия.
– Их дело – молчать и слушать…
– Слушать и учиться…
– Теперь будут послушны…
– Будут умнее…
– Станут полезными…
Они прильнули друг к другу, точно молодые любовники, но вместо поцелуя принялись кромсать зубами губы и языки, и черная кровь потекла по их подбородкам. Все головы смотрели на них холодно и безразлично. Юстас не мог ни вырваться, ни закричать. Дергаясь в плену проволочного каркаса, он изо всех сил пытался привлечь внимание патрона, но тот не оборачивался. Глаза герцога постепенно меркли, пока не превратились в два шлифованных кусочка синеватого стекла.
– Тсс! Не шуми, мальчик, – хором обратились к нему хозяева. – Пан гусак любил покричать… Га-га! Что с ним стало, мальчик?
Юстас, холодея, посмотрел в другую сторону – и увидел голову незнакомого мужчины, седого и бородатого, совершенно высушенную, точно мумия.
– Пан гусак был задира, га-га… его ощипали и сварили…
Когтистые пальчики панны Анастасии принялись быстро-быстро выдирать пух из белой тушки гуся.
– Ощипали, ощипали…
Пух начал кружиться в воздухе, свиваться вихрями, взмывать и падать дрожащим ковром. Он залеплял Юстасу глаза, набивался в рот, мешал дышать. Стена позади вдруг стала вязкой, как трясина, и потянула его вовнутрь. Как он ни вырывался, ее хватка становилась все сильнее.
Наконец маслянистая поверхность болота сомкнулась над ним, и Юстас очнулся, хватая воздух пересохшим ртом.
Простыни под ним были настолько мокры от пота, что можно было выжимать. Юстас кубарем скатился на пол с кровати, попутно отирая лицо от приставшего тополиного пуха. Лохматые белые клубки, точно живые, ползали вдоль стен. Зря он не закрыл на ночь окно, но ведь тогда можно было задохнуться.
От увиденного кошмара его колотила такая дрожь, что стучали зубы. Ассистент герцога поднялся на ноги и подошел к окну. Ночь была искристо-звездная и лунная – столько звезд не увидеть над задымленным Хестенбургом, но ему было не до поэтических восторгов. Омерзительные образы, созданные его подсознанием, были слишком живыми, чтобы просто отмахнуться от них.
Ему доводилось читать труды ученых, занимавшихся тонким устройством души человека. Точнее, они утверждали, что души нет, есть лишь недремлющий мозг и его порождения. Они-то и отражались во снах, помогая человеку осмыслить произошедшее.
Но то, что он только что видел, что пережил… Это казалось сюжетом бульварного романа или сценарием дешевой пьесы из тех, что развлекают пустые умы, голодные до чужой грязи. Юстасу это было чуждо и дико.
Но было что-то узнаваемое в этом гротескном маскараде, что-то близкое к реальному миру. Ни один человек, даже с заслуженными лаврами ученых степеней, не смог бы разгадать тот шифр, который Юстас Андерсен адресовал сам себе. В этом он был уверен.
В остатках воды в стакане плавали вездесущий пух и мелкая плодовая мошка, поэтому он сделал несколько жадных глотков прямо из графина.
Если отбросить всю мишуру, то суть сна становилась прозрачной: ни он, ни герцог не желали оставаться трофеями, бессловесными и бесправными орудиями в руках фон Клокке. Но какой бы сложной ни казалась ситуация, даже у такого опытного манипулятора были слабые стороны. Только выявив их, Юстас получит шанс обыграть его. Нужно быть очень осторожным, чтобы булавка слов нашла уязвимую точку и вошла в нее по самую шляпку.
Андерсен прикрыл окно и перебрался на кривоногую софу, набитую жестким конским волосом. У него было достаточно времени до восхода солнца, чтобы подумать.
Человек, полагающий, что уже одержал очередную победу, становится снисходительным к побежденным: от этого вкус триумфа не ослабевает, а, наоборот, переливается новыми пряными оттенками. Таков был и Эрих фон Клокке. Почуяв скорую капитуляцию Фердинанда, он вновь надел уже приевшуюся добродушную личину.
После ужина он пригласил его и Юстаса сыграть на бильярде.
Несомненно, в этой светской игре он был если не профессионалом, то страстным любителем: каждая деталь бильярдной была продумана до мелочей и дышала некоей франтоватостью. Дубовый стол с высокими бортами был не слишком велик, всего около трех метров в длину, и обтянут шерстяным сукном вишневого цвета, словно подчеркивая отличие от привычных зеленых столов. По бортам струилась резная вязь северного орнамента – обязательная дань эмигрантской тоске. Карманы под шестью лузами были сплетены из вощеного шнура, а пронумерованные костяные шары, уже выложенные в рамку пирамиды, были желтовато-белыми, точно неокрашенными, кроме гагатово-черного битка.
Разумеется, кроме всевозможных аксессуаров для игры – полированной стойки в форме драккара для киев, доски для счета и мраморных блюд с мелом, – там заманчиво блестела внушительная коллекция бутылей и графинов. Из каждого угла щерились невозможно уродливые чучела.
Юстас вытер ладони о брюки, надеясь, что проделал это незаметно.
Хозяин занял живописную позицию напротив входа, чтобы дать вошедшим увидеть его в центре этого холостяцкого рая, и торжествующе покачивался на мысках, заложив руки за спину.
– Ну-с, что скажете? – Каждая морщина на лице Эриха лучилась довольством. – Это, – он любовно похлопал по борту стола, – ручная работа, выписал из лучшей мастерской. А это, обратите внимание, из александрийского палисандра кии. Не сборные новомодные «удочки», вот уж увольте. – Старик фыркнул в усы. – Монолит!
Выражение лица Фердинанда удивительным образом балансировало на грани почтительного внимания и ядовитого презрения. Не было сомнений, что он видел во всем этом кичливость и ребячество.
– Браво, браво, – протянул он, опробовав гладкость красного сукна двумя пальцами. – Вы и впрямь из тех людей, что учитывают каждую мелочь. – В его тоне не было ни грана фальши.
Юстас тоже произнес обязательный комплимент вкусу хозяина. Говорят, что вежливость – оружие слабых. И зачастую оковы сильных.
Но хозяину одобрение гостей показалось недостаточным. С видом ребенка, получившего на Йоль игрушку мечты, он выкатил из-за расписной олонской ширмы настоящую диковинку: инкрустированный перламутром механизм с широким серебряным раструбом, напоминающим цветок дурмана.
– Граммофон! Революция не во всем пошла нашей стране на пользу, – заметил он, устанавливая круглую эбонитовую пластинку и заводя механизм до упора. – Одна оперная дива, фрау Варрен, кроме платьев, увезла за границу еще и мужа, маститого изобретателя. А у того давно была, скажем, идея фикс – запечатлеть голос супруги навечно. И уже в Малых Землях нашлись толковые люди…
Граммофон разразился сначала бульканьем, а потом чуть надтреснутыми звуками известной увертюры.
– …которые дали делу ход! – Последние слова фон Клокке пришлось почти прокричать, так как он стоял у самого аппарата.
Под ледяным взглядом герра Спегельрафа Эрих сделал два полутанцевальных шага в сторону бара и начал возиться с напитками, громко подпевая музыке. К тому моменту, когда Эрих вручил гостям их бокалы, граммофон стал звучать почти приемлемо, чтобы не приходилось повышать голос. Видимо, чуть расслабилась взведенная пружина или что-то в этом духе – Юстас не особенно разбирался в механике.
На первую партию Эрих вызвал герцога, предоставив ассистенту наблюдать и вести счет. Игра шла размеренно, с большими паузами между сыгранными шарами: патрон и фон Клокке не торопясь обходили стол, примеряясь и отступая, высчитывая наиболее выгодную позицию и угол удара. Увертюра тем временем отгремела последним возвышенным аккордом.