Страница 4 из 9
Эра математических открытий миновала – как миновали когда-то эры великих открытий географических, биологических, химических. Творцов принципиально новых направлений не будет уже никогда. Но зато небывалую роль играют ученые, посвятившие жизнь систематизации знаний, разработке новых взглядов, выявлению общих связей между разным областями математики – деятельности, приближающей науку к жизни.
Из подобных мне приходят на ум Фихтенгольц, Канторович… наш современник Кремер.
Денис Артемьевич Владимиров еще в 1969 году (когда издание своих сочинений требовало не денег, а ума) выпустил монографию под названием «Булевы алгебры».
(Эта книга, доступная сейчас в Интернете, имелась в маминой библиотеке.)
Не буду говорить, кем был тот самый Буль (его имя обезличенно, звучит в информатике) и какие алгебры (типы множеств с определенными свойствами элементов) он ввел в рассмотрение. Скажу лишь, что книга доцента Владимирова является учебником, хоть и весьма специализированным.
Выше я упомянул целый ряд профессоров. Денис Артемьевич был только доцентом, даже не пытался защитить докторскую диссертацию. Хотя по своему интеллектуальному уровню в сравнении с «профессорами» 21-го века он был действительным членом всех Академий мира.
(Сам я профессором бывал; целых 15 минут.
Когда заведующий кафедрой «ВЭГУ» – уфимской шарашкиной «академии», где мне пришлось поработать, вывесил на дверь список сотрудников, неправильно указав титулы.)
Почему он не стал писать докторскую, имея задатки?
Об этом попытаюсь сказать в следующих главах.
Здесь отмечу парадоксальность личности своего героя: он был, пожалуй, самым русским человеком из всех известных мне евреев.
Именно русским евреем, имея черты обеих великих наций.
Еврейство его – с годами проявлявшееся сильнее – выражалось в качествах, которые видел Ремарк, вкладывая в уста своих героев слова о том, что «еврей рождается старым».
Денис Артемьевич в молодости был красив, как Ростислав Плятт; я видел его на маминых, ныне утерянных фотографиях. Но и на них он выглядел слегка уставшим от жизни.
Когда я познакомился с ним, он был старым и по образу поведения.
Несмотря на непрерывные заботы жены Валентины Борисовны (его бывшей студентки, имевшей внешность актрисы Евгении Дмитриевой из фильма «Заза») всегда ходил черт те в чем.
Однажды зимой в Ленинграде мы с мамой встретили Дениса Артемьевича на улице. Впервые увидев старого друга в новые времена одетым по холодному сезону, она пришла в ужас:
– Боже мой! Денис! Что у тебя на голове?!
– Это шапка,
– спокойно ответил доцент Владимиров так, будто кто-то мог предположить, что на голову он надел валенок.
И улыбнулся своей привычной улыбкой, точь-в-точь такой, как на обложке:
– Она называлась «гоголь», мне не нравилась. Я ее перешил.
Мама молчала; даже мой великий дед (вырезавший для удобства языки у новых кожаных ботинок) не поднимался до высот превращения классической шапки в нечто среднее между феской из каракуля и прошлогодним вороньим гнездом.
-…Вот и Ляля ругается – говорит, я не знаю на кого похож. А мне так удобно, понимаешь?
Этот довод был главным.
Стиль поведения Дениса Владимировича являлся не эпатажем, а оптимальным образом жизни.
На работе он часто появлялся в какой-нибудь уютной вязаной кофте с застежкой на пуговицах – ума не приложу, как фотограф сумел уловить Дениса Артемьевича в костюме. Из аудитории выходил в таком виде, будто не читал лекцию о знакопеременных числовых рядах, а работал на фабрике, прессующей мел из порошка; даже нос его бывал белым.
(Попутно отмечу, в своей шапке доцент Владимиров напоминал автора «Исповеди» (по портрету из Шотландской национальной галереи, в меховом горшке на умной голове) – даром что Руссо звали Иваном Яковлевичем, а Денисом был другой мыслитель, Дидерот.)
Говорил он, мягко картавя и не заботясь, все ли понимают слушатели.
Любил вздохнуть и посетовать, ненавязчиво побрюзжать, в поздние годы – лечиться от болезней, какие были и каких быть не могло.
Во время застольной беседы то и дело утихомиривал жену – веселую и болтливую – программной фразой, всегда одной и той же:
– Ляля! Не галди!
И делал это с таким выражением, будто вокруг работали отбойные молотки.
(А мне ужасно нравилась нетрадиционное сокращение имени, которое использовал Денис Артемьевич.)
Впрочем, усталость от жизни была объяснима, о чем я тоже напишу.
И в то же время мой старший друг был одним из самых светлых людей, кого мне довелось знать. Оказавшись рядом, не хотелось покидать его теплое поле.
А относительно русскости скажу, что при словах «классический русский барин» я всегда вижу перед собой Дениса Артемьевича Владимирова.
Причем не только из-за того, что по отцу ему досталась замечательная фамилия – простая звучная, одна из самых благородных.
Хотя, увы, счастья быть барином ему не выпало – равно как автору этой книги.
5
Моя мама родилась 8 ноября 1930 года в городе Ленинграде.
Ее дом (дореволюционный, бывший доходный, принадлежавший акционерному обществу гвардейских офицеров) на улице Красной Связи пощадили бомбежки; мама показывала те места во время первой поездки на берега Невы. Сообщение о войне настигло маму на дачной платформе Ольгино. Осенью 1941 она была эвакуирована в Уфу. Томимая памятью о детской среде обитания, после войны мама поехала учиться в Ленинград. Она могла, остаться там навсегда: ее жених был ленинградцем. Ленинградцем мог стать и я, не умри мамин избранник от рака мозга между 4 и 5 курсами…
Но все произошло как произошло; по окончании ЛГУ и аспирантуры мама с Ленинградом простилась, в Уфе от отчаяния вышла замуж за бывшего одноклассника.
(О том, что возврат в Уфу рождает в душе лишь отчаяние, я писал много где.)
Отсутствие любви в браке безвременно уничтожило отца, да и сама мама до конца дней не была счастлива. Воистину судьбы людские находятся в руках не доброго существа.
Денис Артемьевич Владимиров родился в 1929.
Увы, во времена возможностей я ничего не узнал о его глубоких корнях. Помню лишь, что в роду у него кто-то был художником. И происходил он из семьи такой, что слово «интеллигент» у меня ассоциируется с именем старшего друга.
(Позже в моей жизни появился еще один человек, тоже ставший символом высшей пробы.
Им оказался мой сокурсник по Литинституту, петербуржец драматург Юрий Ломовцев.
Я наслаждался его обществом как источником светлой, чистой, разумной силы. А теперь понимаю, что даже внешне имелось сходство между Юрой и тем молодым Денисом Владимировым, какого я не успел застать.)
В Денисе Артемьевиче сконцентрировались лучшие черты мудрого русского интеллигента. Эти черты видятся мне прежде всего в отношении к среде обитания.
Было во Владимирове – как в любом умном человеке – некое, я бы сказал, латентное фрондерство.
Например, переселившись в Старый Петергоф после того, как мат-мех факультет переехал на станцию «Университет» (по Балтийской железной дороге между Старым Петергофом и Мартышкино), при отлучке в Ленинград он всегда говорил, что едет «в Петербург».