Страница 104 из 124
- Он присылает мне пальцы, – громким шёпотом признался Хорнвуд, комкая в руках замусоленную тряпицу, когда-то, верно, бывшую носовым платком. – Понимаете, отрезанные пальцы. Полусгнившие, с кожей и без. По почте.
Крэгга это не впечатлило: по долгу службы случалось сталкиваться и не с таким, а его собственные пальцы уже надёжно обросли пересаженной кожей.
- Если бы ваш любезный зять был жив, то возглавил бы сопротивление в Пайре, а не швырялся из кустов гнилятиной, вы так не считаете?.. – попытка достучаться до чужого разума осталась без ответа, и Крэгг продолжил: – Мне донесли, кто там руководит: остатки Первого и Второго отрядов – личные телохранители Болтонов. Их имена засекречены, но где-то в архивах дредфортской базы наверняка должны храниться досье. Доберёмся до их родни – и бунтари у нас в руках!.. Хорнвуд?
- Да… На ваше усмотрение, – вздрогнув, откликнулся тот – мыслями явно далеко отсюда.
- К поискам досье и к охране архива нужно привлечь исключительно южан, – добавил Крэгг. – Среди местных, судя по утечке информации, окопалась крыса.
- Хорошо, – отозвался Хорнвуд после десятка секунд паузы. – Только оставьте мне поисковый отряд.
- Да взгляните вы правде в глаза! – взорвался наконец Крэгг, стукнув по прикроватной тумбочке; раздражённое после операций горло спазмом стиснул кашель. – Ваша дочь сбежала с ё**рем или просто подальше от вашего контроля! Такое бывает! Хватит расточать силы на подростковые заскоки!
Хорнвуд встал резко и тяжеловесно – так, что со скрежетом отъехал стул: вырос горой над оторопевшим мафиози.
- Не смей так говорить о ней, – исказившееся яростью лицо побагровело так стремительно, что у Крэгга мелькнула мысль: если толстяк, схватив инсульт, рухнет вперёд, то переломает ему кости. – Донелла не могла так поступить! Её похитил Болтон, и я буду искать её, пока не найду, а ты – будешь помогать. Это ясно?!
- Успокойтесь, старина, фирма ваша, и вы у руля, – примирительно приподнял Крэгг шелушащиеся тёмно-розовые ладони. И когда Хорнвуд, нервно сгребя пальто и планшет, уже собрался идти – невзначай добавил: – Вот только приоритеты и в самом деле пора пересмотреть. А то как бы ваш руль окончательно не уплыл из рук…
Если седьмое пекло существовало, то Донелла Болтон оказалась там. Не закуток три на три фута, не загноившееся плечо, не голод зашвырнули её за последнюю черту отчаяния – а мамин крик за стеной. Осознание того, что она не успела.
Донелла трудилась все эти дни не покладая рук – шатаясь от слабости, ловя в страхе каждый звук с улицы, – измученная, но не сломленная. Пока Рамси был в отъезде, она, упираясь спиной в стену, расшатала и выломала из пола унитаз. Труднее всего было отбить от него нужный кусок, не расколотив при этом полностью: Рамси ведь наверняка заглянет через щель в двери! Поставив всё как было и вооружившись осколком фаянса, Донелла принялась пробивать себе путь на свободу. Она ковыряла дверь в месте крепления замка без устали, день и ночь, смены которых не замечала. Пальцы бесконечно ранились и кровоточили, хоть Донелла и обмотала орудие рукавом пальто; есть уже почти не хотелось. Время от времени она, обессилев, забывалась сном – всё более тяжёлым, всё чаще.
А потом Рамси вернулся. Он был хтонически жуток, он рассказывал через дверь ужасные вещи – безмятежным и рассудительным мёртвым голосом. Это был уже давно не тот чудаковатый обаятельный паренёк, за которого Донелла вышла замуж, это был даже не тот тихий псих, который пристегнул её цепями и угрожал, а затем запер в туалете, – это было… Это было что-то окончательно бесчеловечное, и Донелла рыдала от ужаса, когда оно попыталось войти.
Но стоило ему утащиться прочь от двери, она, сломав оцепенение, продолжила – всеми силами стараясь не производить ни звука. Слишком медленно. Опоздала. Опоздала…
Услышав спустя время мамин голос – испуганный, тихий, но разносящийся эхом по каменной башенке, – Донелла принялась долбить дверь, уже не заботясь о пальцах. Оставалось чуть-чуть, совсем чуть-чуть, треть толщины! Она не представляла, чем сможет помочь, – она просто рвалась на свободу, потому что мама в беде…
А потом был последний, страшный крик. И Донелла онемела, похолодев. Она ждала ещё хоть звук – с надеждой, с болью, с ужасом, – но гулкую тишину наполняло только бормотание палача.
«Мама? – позвала Донелла, осмелившись. – Мама?..»
И, не услышав в ответ ничего, кроме проклятого чокнутого голоса, – изо всех сил ударила в дверь плечом. «Мама!!!» – кричала она сипло, заходясь от боли, и била, била, била… Пока не сползла обессиленно вниз.
Ублюдок приходил бормотать свой бред к ней под дверь. Про конец пути и про маму. Про маму… Дрожа всем телом – не от страха, от отчаянной ярости, – Донелла молила Семерых, чтобы в этот раз он вошёл: всадить заляпанный кровью осколок в ненавистное лицо, вспороть ему глотку, и дальше будь что будет… Но Рамси уволокся прочь, и она отключилась.
Вырвавшись из одуряющего тягучего сна, больше похожего на кому, Донелла принудила себя встать и продолжила ковырять дверь. Монотонно, слепо, с тупым упорством зомби. Она больше не обращала внимания на звуки, которые издавал Рамси, – бродил ли он по башенке, подволакивая тяжёлые сапоги, или шуршал пакетами, или бормотал, добродушно беседуя с кем-то неслышным, или страшно орал после пары часов затишья… Рамси тоже больше не уделял пленнице внимания – будто позабыл, что она есть.
Когда истончившийся слой дерева наконец поддался и замок повис на одной дужке, Донелла уже едва ли что-то соображала от истощения. Иначе, наверное, побрела бы к выходу – а не к лежащей на кровати куче чёрного тряпья, в которой она с первого взгляда узнала Рамси Болтона.
Шатко, бездумно, стиснув грязный осколок – уже, казалось, вросший в скрюченные пальцы, – Донелла шажок за шажком плелась к мужу. Убедиться, что ублюдок мёртв, было жизненно необходимо, а если нет… Что если нет – Донелла подумать не успела: замерла в двух футах от цели, уставясь в отощалое измождённое лицо. А в следующий миг чудовище вскинулось – одним стремительным звериным рывком. Запоздалый, заторможенный слабостью замах – Рамси перехватил её руку и вывернул, и осколок фаянса звякнул об пол.
- Как она вылезла? – то ли услышала, то ли вообразила Донелла его неживой отстранённый голос – прежде чем окунулась наконец в темноту.
- Ах ты гад! Документы, сука, тащишь?!
Болтонский молодец в глубоко надвинутом капюшоне – узкоплечий, толстенький – безмолвно и яростно отбивался в темноте от патрульных южан.
Он так и ушёл бы незамеченным: кто станет всерьёз шерстить территорию в такой дождь? – если бы не случайный луч фонаря. Пятно света на двери в архивный корпус, звяк упавших ключей – и чёрная фигура неуклюже рванула прочь, разбивая лужи. Южане догнали быстро, вцепились, как псы; полминуты борьбы, ругани в два голоса – и, с треском порвав куртку, болтонский молодец выскользнул и бросился бежать. К груди он прижимал картонную папку.
Южане были вымотаны и злы, промокли, получили тумаков. Они больше не хотели бегать, имея приказ не церемониться со шпионами. В шорохе дождя грохнул выстрел – и беглец, крутнувшись, упал навзничь. Всё так же молча.
Патрульные подошли ближе, косясь на разлетевшиеся из папки листы: Кога, Круш, Ноздря – расплывались под дождём нелепые заголовки. Капюшон с убитого так и не слетел – только выбилась из-под края тёмная чёлка.
- Да это же баба! – протянул тот, что не стрелял, приглядевшись к неподвижной фигуре и лицу. – Ты бабу порешил. Ещё и на сносях, похоже, глянь, какое пузо… Семь лет теперь удачи не видать, знаешь примету?
- Шпион – всегда шпион, баба или мужик, тут и думать нечего! – Вояка помолчал, мрачнея, поправил ремень; тронул носком сапога раскисшую папку: – Бумажки-то, поди, собрать надо, важное что-то должно быть…
- Да не нашего ума дело… – проворчал второй и принялся торопливо сгребать в папку всё, что ещё не разлезлось.