Страница 274 из 287
Молодая женщина ничего не ответила. Она взяла стул и села в уголку, около огня.
— А горох? — продолжала Сара. — Ведь вы еще не вылущили его?
Аннабель продолжала молчать.
— Вы, может быть, объясните почему? — раздался недовольный голос Сары.
В очаге зажглось маленькое полено, побелело и покраснело. Аннабель не сводила с него глаз.
Гуинетт положил книгу на стол и спросил своим важным, прекрасным голосом:
— Что случилось, дорогая Сара? Что у вас там?
— Случилось то, — сказала она, — что мадам, — и она указала на Аннабель, — еще один раз не сделала того, что ей следовало сделать. Мадам очень нравится садиться за стол перед дымящимся блюдом. Но сварить его — это другое дело.
— Успокойтесь, дорогая Сара, успокойтесь, — сказал Гуинетт. — Анна, несомненно, первая жалеет об этом… Не правда ли, дорогая Анна?
Аннабель взяла кочергу в руки и принялась разбивать маленькие гранатовые угли.
— Пусть она вылущит горох, — сухо сказала Сара. — Что касается меня, то я пальцем не пошевельну. И во всяком случае мы будем обедать сегодня не ранее восьми часов вечера.
— Мы будем обедать, когда поспеет обед, — со спокойной покорностью сказал Гуинетт. — Анна должна быть достаточно наказана мыслью, что она причина этого опоздания. Настаивать на большем, дорогая Сара, было бы немилосердно. Передайте ей миску, пусть она кончит то, что начала.
Сара повиновалась. Аннабель все еще не трогалась с места.
— Ну, что же! Что вы делаете? — внезапно вскричал Гуинетт.
— Она с ума сходит! — взвизгнула Сара.
Аннабель совершенно спокойно опрокинула над очагом миску, в которой был уже вылущенный горох.
Сара кинулась на нее, но у нее едва хватило времени отскочить в сторону: миска, задев ее висок, разбилась о стену.
— Анна! — закричал Гуинетт, омерзительно побледнев.
Он схватил ее за левую руку, но тотчас же отпустил ее.
Он получил со всего размаху самую полновесную пощечину, какой когда-либо был пожалован здесь на земле служитель Всевышнего!
— Сумасшедшая, сумасшедшая! Я это говорила, она сумасшедшая, — выла Сара.
Аннабель стояла, прижав ладони к вискам, и, молча, смотрела, как оба они бесновались. Затем разразилась нервным хохотом, которому, казалось, конца не будет.
Глава восьмая
— Это ты, Бесси! Ты…
Аннабель присела на своей постели. Похудевшей рукой проводила она по лбу своей сиделки.
Ничего не изменилось в светлой и пустой комнате. Только маленький столик у кровати был уставлен флаконами с желтоватыми лекарствами.
Аннабель повторила жалобным голосом:
— Каким образом ты здесь, Бесси?
Молодая женщина, стоя на коленях, целовала прозрачную руку выздоравливающей.
— Я тебя несколько раз видела, Бесси. Теперь я припоминаю. Я не знала, что это ты. Я не могла знать. Я была очень больна; не правда ли?
— Очень, очень больны, — сказала Бесси.
— Но теперь мне лучше, я чувствую. Дай мне зеркало.
Бесси сняла с гвоздя маленькое круглое зеркальце и поднесла его Аннабель. Та, улыбаясь, смотрела на свое худое, бледное лицо.
— Мне отрезали волосы, Бесси. Скажи, пожалуйста, мне их отрезали, или они сами вылезли?
— Они сами вылезли, госпожа.
— Сами вылезли. Чем же я была больна? Тифом, может быть?
— Воспалением мозга!
— А воспалением мозга! Тогда тебя попросили, чтобы ты ухаживала за мною, и ты сейчас же пришла, как и в первый раз, правда, дорогая Бесси?
Бесси налила в чашку какой-то отвар.
— Выпейте, — дрожащим голосом сказала она.
— Как и в первый раз, помнишь, Бесси, на вилле? Роза не знала, что со мною, еще меньше знал Кориолан. А отца д’Экзиля не было. Это было в марте, не правда ли?
— Да, в марте, — сказала Бесси.
— А теперь у нас ноябрь, я думаю?
— Сегодня 4 декабря.
— 4 декабря! В таком случае закрой окно. Теперь я понимаю, почему такой холод в этой комнате.
Бесси повиновалась. Снаружи, под серым небом, виднелась, вся ставшая черной, пахотная земля.
— 4 декабря, Боже мой! — продолжала Аннабель. — А я заболела в ноябре, кажется?
— 7 ноября.
— Месяц уже, значит! Хорошо ли тебе было здесь по крайней мере?
— Да, хорошо, — тихим голосом сказала молодая женщина.
— Так же хорошо, как у меня?
— Да, так же хорошо.
— В таком случае, я счастлива. Так же хорошо, как у меня, это кое-что значит. Я хотела сказать: так же хорошо, как на вилле. Потому что здесь, видишь ли, я тоже у себя. Это целая история, Бесси. Но ты, может быть, уже знаешь ее?
— Я знаю ее, — сказала Бесси, наклоняя голову. — Но не волнуйтесь. У вас еще лихорадка. Не говорите. Постарайтесь заснуть.
— Я послушаюсь тебя, Бесси. Поцелуй меня, я тебе позволяю. Правда, я спать хочу. Не правда ли, я выздоровела? Поцелуй меня.
Бесси робко поцеловала бледный, бескровный лоб и поправила единственную подушку. Аннабель уже закрыла глаза. Отдельные слова еще шевелились на ее сухих устах. Потом губы стали неподвижны.
Тогда скромная Бесси села на свое место у изножья кровати и принялась за штопку.
День начинал клониться к вечеру, и Бесси с трудом уже штопала, когда Гуинетт вошел в комнату.
— Ну, что? — спросил он.
Бесси поднялась с места.
— Она говорила, — сказала она, — и не бредила. Это в первый раз. И меня она узнала.
— А! — сказал, улыбаясь, Гуинетт.
Он взял Аннабель за руку.
— Пульс спокоен, — сказал он, — жар спал. Завтра можно будет начать кормить ее. Могу ли я, однако, просить вас, дорогая Бесси, продежурить еще эту ночь около нее?
— Я не оставлю ее, пока она не будет совсем вне опасности, — сказала молодая женщина.
— Сегодня очередь Сары дежурить, я знаю это. Но так как наша Анна начинает приходить в сознание, то я предпочел бы, чтобы она, когда проснется, увидела около себя вас. Вы — святая и достойная супруга, Бесси, супруга, отвечающая видам Господа.
Он повторил:
— Супруга, отвечающая видам Господа.
И, обняв, он два раза поцеловал ее; затем вышел. В комнате стало совершенно темно.
Шаги Гуинетта затихли в конце коридора. Тогда послышался голос Аннабель, приказывавшей:
— Зажги лампу.
Бесси, дрожа, повиновалась.
— Подойди поближе, — скомандовала Аннабель.
Бесси опять повиновалась. Она дрожала.
— Какая ты красная, Бесси! У меня лихорадка, а ты красна.
— Госпожа, — прошептала несчастная.
— Госпожа! — сказала Аннабель. — А называла бы ты меня так, если бы он был еще здесь, в комнате, и мог бы слышать тебя? А, ты отлично знаешь, что нет, потому что он не позволил бы этого.
Наступило молчание.
— Миссис Гуинетт номер третий, — очень кротко сказала больная, — не будете ли вы так добры, не дадите ли мне напиться?
Она напилась, потом отдала чашку Бесси, глаза которой избегали встречи с ее глазами.
— Бесси, — сказала она тогда, — как могла ты согласиться сделать то, что ты сделала? Разве ты не помнишь того, чем ты мне обязана?
Бесси молчала, как немая.
— Надо ли напомнить тебе, Бесси? Ты отлично знаешь, что никто в этом ужасном городе не хотел дать тебе работу. Говорили, что деньги, которые нужны тебе на прожитие, ты легче заработаешь, если пойдешь вечером к гостинице, подождешь там пьяных извозчиков и уведешь их…
Бесси закрыла лицо руками.
— Я не слушала их, Бесси. Ты приходила ко мне, когда хотела. Платье, которое ты сейчас носишь, тоже, это вероятно, одно из моих платьев. И ты согласилась стать моей соперницей? Бесси Лондон — моя соперница!
— Я люблю его, — глухо сказала Бесси.
— Ах, в самом деле! — со смехом сказала Аннабель. — Ты любишь его?
Она взяла маленькое зеркало с кровати и протянула его ей.
— Взгляни на себя, несчастная девушка, да взгляни же!
Круглое стекло отразило жалкую физиономию и редкие белокурые волосы, честно разделенные посередине пробором.
— Взгляни на себя! И взгляни на меня. А ты хорошо знаешь, что и на мне-то он женился из-за моих денег. Знаешь также, что любит он другую. А если он взял тебя, несчастную, то ты знаешь почему, ты это хорошо знаешь…