Страница 55 из 65
— Это скоро пройдет. Так я надеюсь. Захвати эту мелочь, а то у меня слишком большой сверток получается… Ты раньше ее видела? Трофимов как-то неожиданно для самого себя спросил об этом. Для девочки неожиданность была тем большей. Да и вопрос, который требовал простого, однозначного ответа, был совсем не прост. Трофимов даже пожалел, что спросил об этом. В глазах у Веры мелькнула растерянность, и это, собственно, было ответом. Врать дяде Мише она не могла, но ведь и говорить о папиных делах ни с кем не следовало. Смышленая девчушка — сразу поняла, что речь идет о папиных делах…
— Можешь не отвечать, я понял. Тогда тем более никому не говори. И приятеля своего попроси об этом.
— А что просить — скажу и будет молчать.
Как не велико было напряжение, Трофимов, глядя на девочку, мимолетно улыбнулся.
Он давно уже научился принимать все происходящее как некую данность. Удивляться и роптать — бессмысленно и бесполезно. Да он и не роптал никогда, но удивляться приходилось. Да вот хотя бы этому — взрослости секретов, в которые оказались посвященными дети. А его собственная роль! Думал ли, что на старости лет придется принимать роды, да еще так вот, тайком! Хорошо, что хоть Лизы нет. Помочь все равно не сможет, а переживаний и волнений добавилось бы…
Однако надо спешить. Он наклонился и поцеловал белобрысую головку.
— Пошли, дружок. «Сентиментальным стал.
Действительно, видимо, старею…» А через час ребята увидели его снова. Михаил Васильевич выскользнул из развалин со всеми предосторожностями, но при этом улыбался, и это было так неожиданно…
— Мальчик родился, — сказал он. — Мальчик! Как хочешь назвать его? — спросил у Веры. Она потупилась, помолчала и наконец ответила:
— Гариком.
— Прекрасно! — Трофимов глянул на стоящего рядом мальчика и теперь вспомнил, как его зовут. — Прекрасно! Это как же полностью? Игорь, наверное? Отличное имя. Пусть будет Игорь. А теперь бегом отсюда, ребятки, и никому ни слова…
Они удалялись, однако, не спеша. Две гибкие, тоненькие фигурки. И даже в неторопливом шаге девочки было что-то танцующее.
ГЛАВА 27
Зеленая суша, голубое море, невысокие, симпатичные горы… И везде значки-символы: то аккуратные домики, а рядом с ними колосья пшеницы, груши, яблоки, виноград, то корабли, рыбы…
На обложке — пестренький легковой автомобиль и стоящая возле него пара. «Он» задумчиво смотрит вдаль, «она» фотографирует открывающиеся красоты.
Такие туристские карты-схемы Крыма сотнями тысяч раскупаются в курортный сезон.
Однако экземпляр, который лежит передо мной, — особый. Я рассматриваю его не знаю уже который раз, и наш полуостров в зависимости от ракурса кажется похожим то на клешню краба, то на зазубренный топор со странно коротким топорищем.
Не в этом, впрочем, суть. Схема расчерчена расходящимся пучком линий, у основания которого — Ялта. Попробуем разобраться в них.
Ялта — Гаспра — Алупка — Симеиз. Самая короткая линия. Рейс нынешнего пригородного автобуса.
Ялта — Новые Шули. Эта уже подлинней. Чуть-чуть не дотягивается до Севастополя.
Ялта — Евпатория — Татарский Мойнак — Ак-Мечеть. Неблизкий путь с Южного берега на Тархан-кутский полуостров…
Ялта — Симферополь — Фрайдорф. Линия утыкается в сердце, можно сказать, степного Крыма.
Ялта — Курман — Джанкой…
Ялта — Карасубазар…
Ялта — Отузы — Судак… Странный кружной путь! Но именно так доставлялась «Крымская правда» в Судак человеком, о котором я знаю только одно: связной Александра Цузенко.
На полях схемы указаны десятка три адресов, примерно, столько же фамилий и дан кой-какой комментарий. Такой, скажем: «Алушта — связной Хачатурян вручал Ткачеву К. (рыбак дядя Костя)».
Скуповато, не правда ли? К сожалению, в некоторых случаях нет и фамилий, просто говорится, что газета вручалась шоферу, связному, родственнику… Кто эти люди? Как жаль, что в свое время по разным причинам к этому не был проявлен интерес, и сам вопрос сегодня звучит во многих случаях почти безнадежно.
Надо сказать, что в Крыму существовали и другие организации, выпускавшие свои печатные издания. Но происходило это во второй половине сорок третьего года и они были связаны с Большой землей, им помогали, о них знали. (Ялтинцы, как, кстати говоря, и севастопольцы) оказались в особом положении…
Однако карта-схема все же существует и есть бесценные записи бесед с некоторыми участниками событий, сделанные хоть и не по свежим следам, но все-таки еще в пятидесятые годы, есть отрывочные воспоминания, письма. Все это — трудами главным образом двух женщин.
Мне кажется, я могу даже проследить, как одна из них — Мария Сергеевна Борцова — «вышла» на эту тему, заболела ею. Приехала в Ялту через десять лет после окончания войны, поступила работать в краеведческий музей — тихую, спокойную обитель, где все сложилось, устоялось, всему найдено свое место: это — в экспозицию, а то — в запасники, в фонды. В экспозицию для всеобщего обозрения — главное и бесспорное. Музейная экспозиция — это ведь признание, высокая степень признания. И благодарность, и память. Второстепенное, а тем более сомнительное, — что в фонды, в архив, а что на рабочий стол…
Все было до прозрачности ясно. В правом приделе бывшего костела, отведенном для Великой Отечественной войны, все казалось незыблемым и стояла холодновато-торжественная музейная тишина. Логическая постройка экспозиции выглядела вполне завершенной и такой же прочной, как каменная кладка стен этой церкви. Ни малейшего зазора, ни щелочки. Цитаты, портреты, пояснения, документы, оружие, личные вещи… — продуманно использован каждый квадратный сантиметр площади.
Ничто не располагало к переменам, и все-таки они произошли. Вдруг обнажился некий временной провал примерно в год — с лета 1942-го, когда, как мы знаем, был оставлен Севастополь, до лета 1943-го, когда в Крыму с новой силой вспыхнула партизанская борьба. Собственно, он всегда существовал, этот провал, только его обманчиво заилило, а тут опять: что же происходило в этом промежутке?
Вся страна воевала, и ее титаническая борьба отразилась в словах: Сталинград, Курская дуга, Северный Кавказ. Было известно о тяжелейших испытаниях партизан и подпольщиков этого периода в горных лесах и степных районах, в Симферополе, Феодосии, Севастополе… Но неужели на нашем южном побережье царили в это время тишь да гладь?
Не могло быть такого! Да такого и не было. Но что же было? Это бывшее возникало сперва как-то размыто, бесформенно и странно. Приходили люди, которые говорили о подполье, о борьбе, а сами порой не имели даже медали «За победу над Германией». Речь шла о благородстве и подвигах, о молчании под пытками, об арестах и казнях, которыми гитлеровцы пытались сломить сопротивление наших людей, но так и не смогли этого добиться. И все это в самый трудный период войны, за сотни километров от фронта, в зеленом курортном городке, уютно расположившемся на берегу красивой бухты. Назывались имена, показывались странные удостоверения, скрепленные еще более странной самодельной печатаю с надписью — «Орггруппа ЮБК»…
Что за орггруппа? Кто ее создал? Кто ею руководил?
Оказалось, что «иных уж нет, а те далече»…
Но ни одна встреча, ни одна беседа не проходила впустую. Наполнилась записями, фамилиями, адресами сначала одна общая тетрадь, потом вторая, третья. Полетели письма-запросы, начали приходить ответы. Стала наконец вырисовываться общая картина, все чаще повторялось одно имя — Казанцев.
Не буду судить — хорошо это или плохо, но Мария Сергеевна начисто лишена амбиций. Это милый, доброжелательный, домашний, я бы сказал, человек. Она не совершала открытий, а всего лишь делала свое дело: встречалась, выслушивала, записывала. Будущий исследователь, может быть, посетует на неполноту и обрывочность записей, на противоречия, которые встречаются в них, но в рабочем материале это неизбежно. Для меня ее записи оказались бесценным подспорьем. И если стоит о чем-либо пожалеть, то лишь о том, что М. С. Борцова оставила эту работу. Что поделаешь!