Страница 20 из 65
Отпустили. Запомнилась даже дата: было это под старый Новый год в 1943-м. Забегая вперед, скажем: через месяц или чуть позже Анищенков был арестован.
У них был еще разговор:
— От тебя не отстанут, — говорил Николай Степанович, — а я, может случиться, не смогу помочь. Надо скрываться, уходить из Ялты.
— Куда?
— В лес. К партизанам.
Анищенков дал справку, что Полотняненко, работник Ялтинской городской управы, по состоянию здоровья едет на родину, в село Тавель, и даже договорился, что Леню довезет до Мамут-Султана (Доброе) шофер из Массандры, который ходил в форме и не подлежал проверке на контрольных постах. В феврале Полотняненко скрылся из Ялты и уже вскоре был в 6-м партизанском отряде, где воевал до самого освобождения Крыма. Ушла из Ялты и Клара. Ей сделали липовые документы.
Подводя итог беседе, я спросил: так что же в общем было сделано Анищенковым?
Вот ответ: он спасал людей.
В Ялте оставалось свыше десяти тысяч жителей, среди них много жен и детей фронтовиков, стариков. Голод свирепствовал с такой силой, что в феврале 1942 года, к примеру, ежедневно умирало от него в среднем двадцать человек. Надо было срочно добыть хотя бы какое-то минимальное количество продовольствия. Этим Анищенков и занялся в первую очередь. Из брошенных нашими отступающими войсками машин был создан парк в пол сотни грузовиков, переоборудованных большей частью на газогенераторы.
Машины находились в частных руках, но Анищенков находил способ контролировать дело, и к апрелю удалось открыть несколько столовых для населения. Продолжали понемногу промысел рыбаки под вывеской «рыболовецкой общины». Часть улова сдавалась горуправе — рыба шла в столовые и распределялась по карточкам.
Под предлогом нужды в специалистах он спас из концлагеря «Картофельный городок» и из лагерей военнопленных немало людей. А кое-что из того, к чему он подталкивал — скупка горючего, продовольствия у оккупантов, — было, по существу, актами саботажа.
Но и Полотняненки уверены, что Анищенков имел задание… Хороший человек — вот их оценка.
Тут я прошу внимания. Вернемся к разговору о ниточке, которая связывала Трофимова, Анищенкова и Чистова, допуская, что кто-то из них мог и не знать Осамом существовании такой связи. Была ли эта ниточка? Была. Когда Леню выпустили из полиции, за ним приехала легковушка горуправы. За рулем сидел другой доверенный шофер Анищенкова, знавший, где прячется Клара. Это был приемный сын Трофимова — Степан. К тому времени он, как доподлинно известно, уже выполнял важные и рискованные поручения Андриана Чистова.
ГЛАВА 10
О случае, резко изменившем его жизнь, Андриан Иванович рассказывал четверть века спустя очень коротко. Потому, наверное, что еще живы были другие товарищи, которые могли все припомнить более интересно и подробно. А им этот эпизод, по-видимому, не показался таким уж и заметным — их волновали события более драматические и масштабные. С Чистовым же все было ясно и надежно. Железный мужик. С Чистовым с самого начала и до конца все было нормально — без неожиданностей и провалов. Вот и дошли до нас только несколько фраз: «…Приходит ко мне Гузенко. Саша Гузенко пришел не с пустыми руками, а с приемником и передатчиком…»
Оговоримся сразу: передатчика не было. Если Александр Гузенко, один из тех, кто в то время по крупицам собирал, создавал южнобережную подпольную организацию, и говорил о передатчике, то, несомненно, лишь для того, чтобы придать себе в глазах новичка, каким был для него Чистов, больше веса.
Что же касается приемника, то на него пошли, лампы, добытые самим Чистовым. До этого Гузенко пользовался случайными приемниками, которые приносили ему на ремонт немцы. Но вернемся к их первой встрече, превратившей Андриана Чистова из кустаря-одиночки и вольного, так сказать, стрелка в члена коллектива и солдата. Гузенко, как я понимаю, был «заводной мужик», в котором странным образом уживались противоположные качества: умение трезво анализировать, взвешивать обстановку, принимать правильные решения и способность неожиданно, против своей воли взрываться. Думается, правда, что эта его «неуправляемость» имела причиной положение, в каком оказался командир Красной Армии в оккупированной врагом Ялте. Пришел сюда после окружения и нескольких неудачных попыток пробиться к своим. На первых порах метался, по мелочам и когда подворачивался случай вредил немцам, а настоящего применения, дела себе не находил. Отсюда и срывы, о которых сам потом вспоминал с сожалением, но, поскольку все кончалось благополучно, то и с юмором. Был, скажем, такой случай. «Не помню даты… — рассказывает Гузенко. — Днем я был на набережной. Толпа народа приблизилась к парапету, а из толпы беспрерывно кто-то выкрикивал:
— Господа, не напирайте! Господа, не напирайте! Хватит всем! Оказалось, что частник организовал рыбную ловлю и торгует на набережной. На его окрик — „Господа, не напирайте!“ — я шутки ради сказал:
— Здесь не все господа, есть и порядочные люди. Что тут поднялось! Частник кинулся ко мне с криком:
— Держите его! Это — коммунист! Я посмотрел на него в упор, говорю:
— Коммунист ли я — ты не знаешь, а то, что ты негодяй, — я знаю…
Повернулся и ушел. Сзади еще раздавались крики в мой адрес, но я прибавил шагу, жалея, что ввязался в этот скандал. Надо уходить, и как бы еще не увязался „хвост“…»
Эти сожаления и опасения были, нужно сказать, тем более уместны, что Гузенко уже попадался на глаза фельджандармерии. Дважды у него был обыск и не понять: случайность это (иногда они переворачивали вверх дном целый дом, а то и квартал) или он на заметке?..
Однако рос круг доверенных людей, и возрастали осмотрительность, осторожность.
Все же к Чистову Гузенко явился не совсем обычным образом. До этого, видно, присматривался и расспрашивал. Это ведь очень не простое дело — прийти к человеку и заставить его раскрыться. Риск обоюдный — раскрываться надо и самому.
Возник в мастерской неожиданно — за окном вроде бы ничего не мелькало, а человек, который шел в мастерскую открыто, должен был мелькнуть в окне.
Глянул: верстак для слесарных работ, стол для ремонта часов. За верстаком — хозяин. В углу играет с куклами, что-то шепчет, напевает про себя маленькая девочка…
Улыбнулся холодно, сказал (видно, это должно было означать шутку):
— «Ножи, ножницы точим, ведра, выварки чиним, паяем…» Здоров, хозяин! У тебя и помощница есть?.. Предчувствуя что-то, Чистов вздрогнул, крепче сжал отполированную мозолями ручку тяжелого молотка: тоже оружие.
— …Пойди погулять, дитё. Мне с папой поговорить надо…
— Никуда она не пойдет, — сказал Чистов. Чувствовал: должен что-то возразить, показать собственную твердость и то, что он здесь хозяин. И все-таки тут же объяснил: — Нельзя ей на улицу после болезни. Девочка сидела в одних чулках на пестрой, связанной из лоскутов подстилке. Гузенко подошел ближе к верстаку.
— Кастрюли чиним? А этим не интересуешься? Он откинул полу пиджака, и Чистов увидел заткнутую за пояс гранату. Чистов отложил молоток, встал, подошел к двери, позвал:
— Мама! Зашла старуха.
— Возьми Верочку, ей поспать нужно.
Девчушка надулась. Возразить, однако, не посмела, видно, и ей передалось что-то от напряженной атмосферы, воцарившейся в мастерской. Когда остались вдвоем, Гузенко из какого-то потайного карманчика достал много раз свернутый листок бумаги и протянул Чистову. Тот разворачивал его с прежней настороженностью, но развернул и увидел: переписанная от руки вчерашняя сводка Совинформбюро. Вчерашняя! Конечно, и это могло быть ловушкой, провокацией, но надо же когда-то и поверить! Чистов сказал:
— Садись. Он вернул ему сводку, но Гузенко в свою очередь сказал:
— Можешь оставить себе. Будешь в моей группе. Работы хватит, но с сегодняшнего дня — никакой самодеятельности.