Город теней

– Нам сюда, – Марк кивнул в ту сторону, откуда слышались выстрелы.

В этом заключалась их работа – идти туда, где опасно, чтобы сделать сенсационный репортаж, чтобы рассказать зрителям или читателям о том, что происходит, когда ведутся боевые действия.

Марк решительно зашагал по узкой улочке, которая уходила к Зелёной площади. Вадим последовал за коллегой. Они свернули за угол и через мгновение увидели огромную толпу повстанцев, некоторые из них держали в руках флаги оппозиции. Красно-чёрно-зелёные стяги с полумесяцем и звездой, те, что использовались в период, когда Ливия была королевством. Мятежники ждали решающей битвы. Битвы за Триполи. Разъярённая толпа скандировала лозунги, люди желали смерти Муаммару Каддафи. Сродни цунами, после сильного подземного толчка, безжалостная волна сметала всё на своём пути. Мятежники шагали по Зелёной площади – сердцу ливийской столицы. И сердце это отбивало барабанную дробь, отсчитывая последние часы существования режима, ставшего ненавистным.

Вадим огляделся. Они были всего в километре к югу от Баб-аль-Азизии, резиденции Каддафи, за которую упорно сражались повстанцы. Баб-аль – Азизия – последний оплот режима полковника в Триполи. Там ещё развеваются зелёные флаги Джамахирии, истерзанные ветрами и пулями. Штурм был в самом разгаре, раскатами грома слышались отдалённая стрельба и удары авиационных сил.

– Как думаешь – сегодня всё кончится? – спросил Вадим, перекрикивая шум толпы.

Марк пожал плечами и с улыбкой полной иронии сказал:

– Аллах ведает. А теперь за работу, история сама себя не напишет и не сфотографирует.

Смешавшись, с бушующей, словно штормовое море, толпой, военкоры щёлкали затворами фотоаппаратов, выхватывая самые яркие кадры. Фотограф не должен принимать ничью сторону, фотограф – это летописец, бесстрастный наблюдатель. Вадим придерживался этой аксиомы. Он смотрел на объект съёмки несколько отстранённо, словно со зрительской скамейки на захватывающий матч. Его снимки всегда отличались строгостью и выверенностью композиции, однако в них было мало эмоций. А Марк изобретал собственные правила. Скрупулезно документируя реальность, он растворялся в толпе, становился частью события, жил и дышал вместе с участниками мятежа. Непостижимым образом он умел проникнуть в стан противника незамеченным.

Телевизионщикам приходилось сложнее – камеры, микрофоны и жилетки с надписью "PRESS" были заметны, поэтому журналисты устроились для записи стендапов чуть поодаль. Их синие жилеты порой становились чем-то вроде красной тряпки для бешеного быка.

Сторонники полковника Каддафи вступили в ожесточенное противостояние с повстанцами, скорее походившее на предсмертную агонию. Начался безумный хаос, Вадим, поймав несколько удачных кадров, собирался ретироваться. Атмосфера накалялась, его теснили в сторону.

Марк в центре толпы делал снимки. Это было опасно – Ланской редко носил бронежилет и каску. Он предпочитал работать с маленьким беззеркальным фотоаппаратом, который было легко спрятать, что позволяло быть неприметным. Ланской не любил быть сторонним наблюдателем. Без тесного соприкосновения с происходящим трудно сделать хорошие снимки. Фотограф должен подойти настолько близко, насколько это позволяют обстоятельства; не пострадать, максимально наполнить фотографии чувством; заставить кадры рассказывать истории, чтобы они вызывали сопереживание. Непременный зрительный контакт с объектом – вот то простое правило, которое фотокорреспондент "Утренней звезды" выработал для себя, снимая в экстремальных условиях. Хотя Марк и отрицал, но каждый конфликт, запечатлённый им, оставлял на его душе неизгладимые следы. Маленькие, тонкие раны, которые уже никогда не затянутся.

Повстанцы, подхваченные сатанинской пляской смерти, рвали зелёные флаги Джамахирии и топтали портреты Муаммара Каддафи. Танцевали с автоматами и стреляли в воздух, некоторые из мятежников взбирались на крыши автомобилей.

–Аллах Акбар! Аллах Акбар! – неслось отовсюду.

Мятежники верили в лучшую жизнь, которую им обещали. Они почувствовали ветер свободы. Но Вадим не ощутил ничего кроме запаха гибели, витавшего в воздухе. Напоминая обезумевших от запаха крови, шакалов, сепаратисты раздирали страну на части.

Адреналин большими порциями выбрасывался в кровь, разливаясь по телу, горячей волной. Вадим огляделся в поисках коллеги, но Марк словно растворился в озверевшей толпе.

Вадима теснили со всех сторон, не давая выбраться на тротуар. Повстанцы кричали на арабском проклятия Каддафи. Вадим успел сделать несколько снимков. Важнейшие моменты истории фиксировались на карте памяти фотоаппарата. Это своеобразная цифровая летопись. После потомки рассудят – кто прав, а сейчас есть лишь один шанс и его нельзя упустить. Вадим, забыв о композиции и выдержке, вырывал у судьбы острые моменты. Вооружённые бунтовщики организовали большой костёр и передавали друг другу портрет полковника Каддафи. Они всячески выражали своё презрение, плевались и грозили кулаками, а затем бросили портрет в огонь, и улыбку полковника сожрало пламя. Вадим сфотографировал самого неистового мятежника, стараясь быть незаметным. Но тот услышал щелчок затвора.

– Отдай мне фотоаппарат! – по-арабски потребовал один из повстанцев.

Воцарилась напряженная тишина, которую тут же взорвали недовольные возгласы. Кто-то схватил Вадима за ворот рубашки, кто-то пытался отобрать камеру. Сразу несколько десятков рук вцепились в него. Вокруг слышались возбуждённые крики. Вадим не владел арабским, но понял, что эти люди, почти потерявшие человеческий облик, требовали расправы над ним. Ещё миг и его разорвут на клочки.

– Что вы делаете! – орал Вадим по-английски. – Я фотограф! Пресса! Пресса!

Его голос полный отчаяния утонул в яростных воплях толпы. Внезапно рядом рванула граната со слезоточивым газом, на секунду, оглушив Вадима. Окружавшие его люди, подобно тараканам, кинулись врассыпную, но этого Вадим почти не видел. Всё вокруг заволокло дымом. Резало глаза, к горлу подступил комок, фотокорреспондент едва мог дышать.

– Вот чёрт, пропадите вы все, – выругался Платонов, вытирая навернувшиеся слёзы.

Вадима толкали в сторону тротуара. На секунду он растерялся, ощутив головокружение. Казалось, он попал в гибельный водоворот, который затягивал его.

– Осторожнее! – сказал мужчина, появившийся, словно из воздуха.

Он схватил Вадима за локоть и помог ему выбраться из человеческой свалки. Незнакомец был высок ростом, и заметно выделялся из толпы кареглазых смуглых повстанцев белой кожей и пронзительными голубыми глазами. Акцент выдавал в нём подданного Французской Республики.

– Вы в порядке? – спросил он.

Вадим утвердительно кивнул. Незнакомец в тот же миг растворился, будто мираж в пустыне. Вадим сел на бордюр и несколько минут глубоко дышал, возвращая самообладание. Ещё никогда смерть не подходила к нему так близко. Сердце билось о рёбра, как отчаянная птица о прутья клетки. Успокоившись, Вадим осмотрел фотоаппарат. Больше всего он боялся потерять или разбить свой рабочий инструмент. С этой камерой он побывал во множестве горячих точек планеты и отовсюду возвращался живым и невредимым, сделав удачные снимки. Он бережно положил фотоаппарат в кофр, потом порадовался, что надел тёмные брюки – никто не заметит тонкую струйку мочи, стекавшую по ногам. Он ощутил, как адреналин отступает, оставляя нервную дрожь и усталость. Раньше Вадим думал, что боятся только слабые, трусливые люди, но позже, оказавшись на линии огня, осознал, что страх – естественная реакция, которую не все могут побороть. Только человек наделённый отвагой может противостоять страху.

Облако слезоточивого газа рассеялось. На площади царила суматоха – мятежники хватали "каддафистов" и уводили в неизвестном направлении. Вадим растерянно озирался в поисках Ланского, но в такой сутолоке не смог его найти. Бывало, Марк пропадал надолго, но всегда возвращался с великолепными снимками.

Асфальт был усеян гильзами, иногда слышались редкие далёкие выстрелы. Оставаться здесь невероятно опасно, поэтому Вадим отправился в Lamma cafe, где по обыкновению собирались сливки журналистского сообщества.