Страница 75 из 100
Наиболее крупная из его первых работ, также не утратившая научного значения, посвящена сравнительной анатомии мозга рыб. Обстоятельные и чёткие описания сопровождаются превосходными зарисовками. Накопленные факты он не только по-своему классифицирует, но и делает некоторые теоретические выводы. По его мнению, строение мозга акуловых рыб можно считать исходным, сочетающим в себе признаки (зачатки) более специализированных форм у костистых рыб, с одной стороны, и амфибий — с другой.
Идея логична и помогает находить исходные формы организмов, постигать законы эволюции. Ведь органические формы меняются не только от простого к сложному, от меньшего разнообразия частей к большему. Усложнение организации порой может привести и в тупик. И всё-таки вопросы происхождения видов не могут быть решены только сравнением уровней организации мозга. Скажем, мозг дельфинов развит значительно лучше, чем у высших обезьян, но человек с последними объединён в одно семейство приматов, тогда как его родство с дельфинами весьма отдалённое.
Сравнительные исследования мозга и сейчас имеют колоссальное значение. Им посвящаются многие работы, хотя движущие силы цефализации («мозговитости») всё ещё не выяснены до конца. Как удалось природе из простейших комочков однородной, но живой и трепетной протоплазмы за миллиардолетия создать удивительно сложную конструкцию головного мозга человека, наш с вами «орган мысли»?..
Первоначально, планируя свои исследования в Тихом океане, Миклухо-Маклай намеревался ещё более углубиться в изучение беспозвоночных и рыб, специализироваться в экологии животных. Путь к академической карьере лежал через ущелье узкой специализации. Надо было ограничить свои исследования одной конкретной темой, публиковать соответствующие работы и завоевать авторитет в научных кругах.
Однако он отчётливо сознавал, что его призвание — не научная карьера, а поиски истины. Не решение частных задач, интересующих несколько десятков коллег, а переход на иной уровень познания, к тем проблемам, которые помогают людям жить по-человечески, что им так плохо удаётся.
Преградам наперекор
В середине XIX века антропология, обогащаясь фактами, быстро переходила из области философии в отрасль науки. Например, в России в 1867 году увидела свет крупная работа молодого учёного А. П. Богданова «Материалы для антропологии курганного периода в Московской губернии». Автор первым в стране провёл крупные археологические раскопки с обмером черепов древних россиян. Открылась в Москве первая этнографическая выставка, и шла подготовка к выставке антропологической.
Всё это укрепило Миклухо-Маклая в намерении сопровождать зоологические исследования изучением человеческих племён и рас в юго-западной провинции Тихого океана, которую человек осваивал сложными и не вполне выясненными путями. Такая работа помогла бы понять, с каких исходных рубежей начиналась цивилизация на планете, как произошли и развивались человеческие расы.
Для того чтобы добиться признания своего проекта и помощи влиятельных лиц, он заводит знакомства в высшем обществе и даже с представителями царской фамилии. Тем не менее вице-президент Русского географического общества Ф. П. Литке заявил: «Нам должно быть осторожными с этими бедовыми людьми с учёными, к которым принадлежит господин Миклухо... Какой его авторитет в науке?» (Между прочим, Томас Гекели в одном из писем сказал об этом же молодом учёном: «Я достаточно близко его узнал и был поражён его замечательным способностями и энергией»).
Учёный секретарь РГО блестящий географ П. П. Семёнов поддержал намерение Миклухо-Маклая. Однако в ответ на его рекомендательное письмо авторитетные биологи А. М. Бекетов и К. Ф. Кесслер заявили, что Миклухо-Маклай «недостаточно заявил о своей учёности».
Впору было отчаяться и переменить планы в соответствии с реальными возможностями. Географическое общество согласилось ассигновать 1200 рублей, если он займётся изучением фауны русской северной части Тихого океана. Это предложение Николай Николаевич решительно отверг:
«Хотя получение суммы 1200 р. мне было бы приятно, но я с удовольствием откажусь от неё, если её получение идёт наперекор разрешению моих научных задач. Я убеждён, что разрешение этих задач, хотя даже не полное, может принести немалую пользу нашим знаниям, и я им не изменю ради нескольких грошей, если бы даже гроши превратились в рубли».
Заявление сбивчивое и писалось, вероятно, в большом волнении. Прежде он не выходил из бедности. 1200 рублей были для него огромной суммой, а поручение Географического общества вводило в академическую науку. Почему бы не согласиться? Но не в его характере было приспосабливаться к обстоятельствам. Маклай избрал путь преодоления. И в конце концов победил.
Надо отдать должное тем представителям высшего света и Русского географического общества, которые поверили в него, позволив совершить плавание на «Витязе». Ведь пришлось, помимо всего прочего, серьёзно изменить маршрут военного корабля. Недаром капитан Назимов был недоволен своим пассажиром — сугубо штатским субъектом со странной фамилией и дерзкими планами исследований среди дикарей-людоедов.
Может показаться странным и непонятным решение Миклухо-Маклая, человека вольнолюбивого и мечтающего о народном государстве, оставить Западную Европу и работать в царской России. Ему определённо не нравилось государственное устройство Российской империи, хотя во многом устраивало русское общество с его гуманистическими традициями. А на Западе при более значительных политических свободах было немало такого, что вызывало у него отвращение. Он убедился, что здесь, по словам Герцена, «распоряжается всем купец», а духовная жизнь тускнеет.
Впрочем, ещё раньше Пушкин проницательно подметил: «С изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме, в её жестоких предрассудках, в её нестерпимом тиранстве. Всё благородное, бескорыстное, всё возвышающее душу человеческую, подавлено неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort)...» Сказано это было про Северо-Американские штаты, но Западная Европа с торжеством буржуазного духа являла собой то же самое.
Николай Миклухо-Маклай постоянно помнил о своей родине ещё и потому, что оттуда, прежде всего от его близких, он получал и материальную, и моральную поддержку. Свои первые путешествия, так же как учёбу, он смог осуществить только благодаря помощи семьи. Его родные во многом отказывают себе ради этого. Мать была практически разорена. Сестра Оля, ставшая художницей, болела туберкулёзом, но не могла уехать лечиться на курорт. Незадолго до своей смерти она написала брату:
«Дорогой Коленька! Ни в чём себя не вини. Как и все мы, я жила гордостью и любовью к тебе. Пусть в ночи над тобой всегда будут ясные звёзды, а днём — солнце без пятен. Я знаю дело, которому ты служишь, отдавая всего себя, — дело человечества. Ты войдёшь в память людей великим учёным и героем. Я благодарна судьбе, что была твоей сестрой».
Она уже пишет о себе в прошедшем времени, не сомневаясь, что брату суждено бессмертие в памяти человечества. А учёный, конечно же, не мог не винить себя в тех лишениях, на которые обрекал семью. Самому ему приходилось несравненно труднее. Когда вернулся в Сингапур после второго пребывания на Берегу Маклая, то был изнурён и истощён до крайних пределов. Надо было расплатиться с долгами и лечь в больницу. Пришлось заложить все научные коллекции и материалы. Вырученных таким образом денег оказалось недостаточно. Его выдворили из больницы.
Николай Николаевич проводил время в сингапурском порту, едва передвигаясь и порой теряя сознание. Положение его было безнадёжным. Надеяться было не на что. Спасла счастливая случайность: его увидел и узнал итальянский географ и ботаник Бекари, который написал Александру Мещёрскому:
«Возможно, не совсем прилично говорить подобное о таком человеке, но он верно походил на истерзанного тропической лихорадкой бродягу. Не будь его характерной бороды, я бы его не узнал. Благодарение Господу, он лежал на каких-то досках лицом вверх. Я подумал, он спит, но скоро понял, что ошибся. Это был обморок. Как потом выяснилось, голодный.