Страница 37 из 100
Клипер «Изумруд» направился к Филиппинским островам. В России с возрастающим любопытством и нетерпением ждали возвращения отважного путешественника. Однако его не прельщал заслуженный триумф. Сообщил секретарю Географического общества: «После трудного, но небезуспешного начала я более чем когда-либо намерен продолжать начатое и надеюсь в продолжение этого года направиться снова на Новую Гвинею».
Матери он пишет: «Хотелось бы мне очень хотя бы на короткий срок повидать Вас, но придётся ещё подождать. Неужели Вы бы захотели, чтобы я начатое бросил, захотели бы, чтобы оправдалось мнение многих: что русский человек хорошо начинает, но у него не хватает выдержанности, чтобы так же кончить. Как только смогу — сейчас же к Вам! Слова никогда не забываю».
Деловое письмо председателю Географического общества он завершает так: «Моим исследованиям и путешествиям я не предвижу ещё конца и не предполагаю вернуться в Россию ранее нескольких лет, когда моими научными исследованиями я докажу себя более достойным оказанной мне помощи и сочувствия».
Своему другу со студенческой скамьи князю А. А. Мещёрскому признается: «Мне делается совершенно ясным, что мне не придётся жить больше в Европе, и это по двум причинам. Природа, воздух, обстановка жизни под тропиками мне положительно более по характеру и вкусу. Вторая причина и ещё более непреодолимое препятствие жить в Европе будет невозможность устроить себе там независимую и комфортабельную жизнь...
Закабалить себя кафедрою, связать с каким-нибудь захолустьем, хотя бы и Петербургом, — на то у меня не было и не будет никакого желания».
Независимость — вот что требуется ему. Комфортабельная жизнь? Что она означает для человека, привыкшего долгие месяцы проводить в хижине со всеми возможными неудобствами? Он даже удивился собственной непритязательности, когда, собирая вещи для доставки на клипер «Изумруд», вдруг убедился, что одна из корзин, служащих ему кроватью, была на два дюйма ниже другой.
Если бы он обнаружил это раньше, то без особого труда выровнял корзины, подложив под одну доски или палки. Но он так уставал за день, что валился на неудобную постель и засыпал, вполне удовлетворяясь имеющимся «комфортом».
Природа под тропиками действительно роскошнее, чем в Европе, но разве он забыл уже об ужасах тропической лихорадки? А что касается «обстановки жизни», то можно подумать, будто у него был рай в шалаше, а не жизнь, полная напряжения, забот и постоянной нелёгкой работы. И это лучше, чем «закабалить себя кафедрой» где-нибудь в Петербурге.
Как тут не задаться вопросом: можно ли считать человека с такими представлениями о счастливой жизни и комфорте вполне нормальным? Ответ представляется очевидным: безусловно, он ни в какой мере не отвечает той норме, которая характерна для подавляющего числа культурных европейцев. С позиции цивилизованных мужчин и женщин, у которых отмерло, атрофировалось чувство свободы, независимости, которые старательно вытравляют в себе роковой вопрос бытия о смысле жизни, взгляды Миклухо-Маклая — сущая нелепица.
Так кто же прав? С одной стороны — миллионы, а с другой — считанные единицы. Или у таких личностей, как Миклухо-Маклай, болезненно развитое стремление к оригинальничанию, экстравагантности, желание жить не как нормальные люди?
Но вовсе не исключено, что все так называемые нормальные люди, подобно кастратам, лишены чего-то очень важного, без чего, однако, вполне можно существовать, и даже комфортно. Ведь и домашние собачки, лишённые независимости, ничуть не страдают от этого. Более того, эта самая свобода для них страшнее неволи стократ.
...Миклухо-Маклай и Ульсон, словно странники во времени, были заброшены на десяток тысячелетий в прошлое, к людям первобытной культуры. Это был эксперимент не только над туземцами, но и над двумя европейцами. Один из них — швед Ульсон — был более или менее заурядным обывателем с вполне стандартными представлениями о «нормальной» жизни. Удалось ли ему достойно пройти выпавшие им на долю испытания? Был ли этот цивилизованный европеец хотя бы в чём-нибудь лучше, чем едва ли не все «дикари», среди которых ему довелось жить?
Впрочем, можно вспомнить Робинзона Крузо, тоже цивилизованного европейца — предприимчивого, деловитого, преуспевающего в борьбе за существование, достойного представителя эпохи раннего капитализма. Хотя тотчас приходит в голову мысль: а может быть капитализм, развиваясь, стал превращать незаурядных робинзонов крузо в зауряднейших ульсонов? Вариант весьма правдоподобный.
Впрочем, лучше перейти от образа литературного героя к его прототипу, реальному английскому моряку Александру Селькирку. За какую-то провинность или слишком независимый нрав капитан пиратского корабля высадил его на один из необитаемых тропических островов, где, надо учесть, водилось множество одичавших коз, а также оставались давно заброшенные овощные плантации. Когда у него кончились патроны, он наловчился ловить коз.
За четыре года одиночества Селькирк физически окреп, хотя почти разучился говорить, не имея общения с другими людьми. Впрочем, он и сам со временем стал избегать встреч с теми, кто временами высаживался на его остров (это были преимущественно пираты). Когда его забирали с острова, причём капитаном корабля был его знакомый знаменитый мореплаватель Дампир (тоже, кстати сказать, нередко промышлявший пиратством), Селькирк не выказал радости и благодарности. Словно ничего особенного не случилось, а он был готов и дальше продолжать своё одинокое существование.
Не правда ли, это похоже на поведение Миклухо-Маклая, который прибывшим его спасать заявил, что ещё не решил, надо ли ему покидать свой берег. А Селькирк в беседах с журналистами признавался (если только это не журналистские преувеличения), что на острове он впервые почувствовал себя по-настоящему свободным и счастливым.
Спору нет, одиночество на необитаемом острове — слишком тяжёлое испытание для большинства людей. Человек — существо общественное. Вопрос только в том, какое это общество и какой человек. Во все времена одинокий человек вне общества не мог существовать, оставаясь самим собой. Общение — обязательное условие его становления, воспитания, умственного развития.
Но чем прочнее становятся социальные связи, тем безнадёжнее сковывают они личность и в конце концов превращают в крохотный винтик мощного механизма цивилизованного общества. Оно обеспечивает комфортные условия существования (если не каждому, то многим), но и плату за это требует немалую: отказ от независимости.
Миклухо-Маклай не мог предполагать, что жизнь среди «диких» окажется более интересной, полноценной и достойной, чем существование среди «цивилизованных». Дело, конечно, не в отдельных людях. Спору нет, беседы с умным и добрым другом князем Мещёрским несравненно интересней, чем общение с Туем или Саулом. Однако среди папуасов он был предельно независим: над ним не было начальников, у него не было подчинённых. Анархия!
Нет, он не стал приспосабливаться к жизни туземцев. Он оставался самим собой, человеком русской и более широко — европейской культуры. Однако ни в России, ни в Западной Европе он не мог пользоваться такой свободой, как среди людей первобытной культуры. Оказалось, что для него более всего подходит жизнь на границе двух доселе обособленных миров: «дикости» и «цивилизации», словно сразу и в настоящем и в далёком прошлом человечества.
Долго это продолжаться не могло. Цивилизация неуклонно наступала. Даже тропическая лихорадка не могла оградить папуасов Новой Гвинеи от неё.
Глава 3
РОМАНТИКА
На полярных морях и на южных.
По изгибам зелёных зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель.
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель.