Смерть во спасение

   — Владимир Святой тоже воевал против брата своего Ярополка и убил его, — напомнил Александр.

   — Но сие до крещения было! — возразил Гунда.

   — Выходит, некрещёным можно Каинами становиться, а крещёным нельзя? — усмехнулся князь.

   — Поймали, поймали, ваша светлость! — как дитя, завизжал от восторга Гунда. — Ах, как хорошо сказано! Как же мне не хватало вас! О скольких вещах мы не переговорили! Но татарва — это же кара. Кара Господня!

   — Может быть, и кара, но возмездие грянет, в это я свято верю и сам меч из рук не выпущу, пока хоть один ордынец будет ходить по нашей земле. Ни здесь, ни там! — посерьёзнев, произнёс он.

   — До переселения туда, княже, ещё далеко, — весело отозвался дьяк. — Мы дождёмся ещё освобождения от Орды! Ты уж поживи на благо всех нас, Ярославич. Тебе Господом не велено помирать!

Но утром князь встать уже не смог. Ноги не слушались. Его вынесли облегчиться. Слуги уже хотели занести обратно в возок, но Александр остановил их. Снег белым ковром покрывал степь. Вдали синел лес. Ещё теплом дышала на прогалинах земля. Зима только начиналась.

   — Версты четыре, и пойдут родные места, — прошептал дьяк. — Там и дышать легче.

Александра занесли в возок, уложили.

   — Чем же ты разболелся, княже? — удивлялся Гунда, осматривая его. — Вроде и жара большого нет, и кожа сухая...

   — Отлежусь, устал, Гунда. Не тревожь себя понапрасну, — улыбнулся князь.

К вечеру он вдруг встал на ноги. Даже велел остановиться, вышел в лес и, прижавшись к берёзке щекой, долго стоял не шелохнувшись. Вскоре приехали в Нижний Новгород. Гунда настаивал созвать местных знахарей, чтобы совместно с ними определить недуг, поразивший князя. Ходил он с трудом, при помощи слуг, а есть ничего не мог, только пил отвары. Но князь наотрез отказался:

   — Домой! Тут день пути. Я хочу увидеть жену!..

   — Но, княже, я в ответе за тебя! — возмутился Гунда. — И не хочу столь тяжкий грех...

   — Молчи. Делай, как сказал. Я князь пока!

Они выехали. Но, добравшись до Верхнего Городца, князь приказал, чтоб его отвезли в монастырь.

   — Совсем худо, княже?

Он кивнул. Александра отвезли в Феодоровский монастырь.

   — Хочу иноком умереть...

Пришёл игумен, обрядил князя в чёрную схиму, срезал волосы на голове, произвёл обряд посвящения и нарёк Алексием. Ярославля держался.

   — А теперь прощайте все, — проговорил он. — Закончив один путь земной, начну другой, небесный.

Гунда со слугами залились слезами.

   — Отойдите, вы только сердце растравляете своим плачем!.. — сердито проговорил новоиспечённый инок, и дьяку показалось, что в голосе князя вовсе нет скорбных ноток, а наоборот, присутствует некое нетерпение. Гунда даже реветь перестал.

Через полчаса Александра Невского не стало. Душа его, освободившись от тела, тотчас полетела во Владимир, в родной дом, и князь, увидев жену, долго смотрел на неё. Потом пришла кормилица, сын уже ходил, крепко схватившись за её руку. Ему так и хотелось прижать его к себе, но Васса тотчас что-то заподозрила и взглянула на мужа с такой оторопью, словно он и впрямь был рядом с ней.

   — Что-то с Сашей случилось, — прошептала она.

Он готов был разрыдаться, и угол, в котором он стоял, стал светлеть. Князь выскользнул из дома, влетел в храм, где читал вечернюю молитву для прихожан митрополит Кирилл. Ярославич заслушался, но когда святой отец упомянул о нём как о кротком Давиде, который поможет им сбросить с себя ярмо рабства, тут герой Невский не выдержал и, сам не ожидая, высветился так, что митрополит его увидел. Он неожиданно умолк и, не отрываясь, смотрел на князя. И сразу же всё понял.

   — Зашло солнце земли Русской... — прошептал он, и огромный храм Успения, заполненный людьми, замер.

Губы первосвятителя дрогнули, и слёзы выкатились из глаз. Люд владимирский подался вперёд, душой прозревая, что случилось что-то страшное.

   — Чада мои милые, знайте, что ныне... — голос Кирилла сорвался, — что ныне благоверный князь великий Александр преставился...

На мгновение настала жуткая тишина. Гундарь, стоявший в первых рядах, запинаясь, вымолвил:

   — Как же так?.. Как же мы без князя?..

   — Погибнем, — прошептал Шешуня. — Погибнем без него лютой смертью!

И этот последний шёпот услышали все. Зал точно очнулся, и хор стенаний, воплей и безутешных рыданий обрушился на невидимого уже Александра. Если б он знал, что доставит такое горе своим приближённым, Ярославич бы сбежал из Орды. Он взмыл под купол и полетел обратно, чтобы вернуться в безжизненное тело. Его уже везли во Владимир. Он присел на крышу возка и стал смотреть на холмистую низину, открывшуюся перед ним. В самом низу петляла речка, скованная льдом, и мужики ставили плетённые из ивняка «морды», как назывались корзины-ловушки для ловли рыбы. Солнце только выкатывалось из-за деревушки, рассыпанной вдали на угоре, зажигая огненными искрами снег на склоне. Князь странным зрением впитывал утреннюю картину земного пробуждения, осознавая, что видит всё это в последний раз. Он уже не чуял ни холода, ни запахов, ни дорожных рытвин, ни бега реального времени. Но пока ещё видел и памятовал. И молил Бога оставить ему зрение и память. И Господь смилостивился.

ЭПИЛОГ

анним утром 6 сентября 1380 года великий князь Дмитрий Иоаннович, стоя на коленях, молился в своём шатре. Ещё не всходило солнце, и лишь утлая походная лампадка перед иконой Христа рассеивала тяжёлый предутренний мрак. Лёгким дуновением ветра распахнуло полог, и он снова захлопнулся. Точно кто-то вошёл. Московский правитель оглянулся, но шатёр был пуст.

— На тебя уповаю, Спаситель наш, ты нам прибежище и сила, не дай покорить ворогу, столь много лет он поганит нашу землю, пьёт кровь нашу и костьми твоих рабов устилает победный путь свой. Доколе терпеть зло, дозволь очистить от него поля и дороги наши, подсоби, и мы прогоним его!..

Мигнул огонёк в лампадке, и внезапно посуровел лик Христа. Князь вдруг ощутил чьё-то прикосновение, будто кто-то стоял за его спиной. Он хотел повернуться, но не смог.

— Господь помнит о тебе, князь, и постоянно скорбит о твоих бедах, и в будущей битве ключи победы будут в твоих руках. Распорядись только ими, Дмитрий, разумно. Поверь мне, в сём деле чувства надобно поумерить и холодным рассудком измерить каждую сажень будущей битвы, каждый час её...

Глуховатый, похожий на шелест голос звучал за спиной. Иоаннович несколько раз в страхе перекрестился, но огонёк в лампадке яростно замигал, точно запрещая это делать.

— Не бойся меня, князь, я не призрак, прячущийся по углам, я дам на себя взглянуть, когда уходить буду, а пока слушай. Вчера воеводы твои спорили, переходить Дон или нет, да так ни к чему и не пришли. Если так и сражение вести будешь, то проиграешь. Ты первоначальник, ты и командуй, а не слушай, что остальные болтают. Дон перейдёшь тотчас же. Туман выпал, он скроет переправу, брод рядом. Не мешкай! Встанешь на берегах Непрядвы. В бой ринешься первым, пусть все узреют, кто их повёл. Перед битвой ободришь полки, всех осени крестом. Начав бой, отойди назад, чтобы другие видели, что великий князь жив и направляет ход победы. Засадный полк выведешь через три часа. Через три, не раньше. Я велел Сергию Радонежскому прислать тебе несколько иноков: Пересвета, Ослябю, они внутри дружин будут поднимать дух ратников... — Голос за спиной на мгновение умолк, потом послышался тяжёлый вздох. — Солнце встаёт, я должен уходить. Ты всё запомнил, княже?

   — Да...

   — Не забудь. Ты должен победить. Я верю в тебя!

Послышался шорох, шелестение одежд. Струя утреннего света пролилась в шатёр.

   — Я могу взглянуть на тебя?

   — Да.

Князь обернулся. В роящемся ярко-светлом луче стоял закованный в латы и с мечом у пояса высокий рыцарь. Его лицо скрывал тяжёлый остроконечный шлем. Воин снял его, открыв узкий лик с тёмной бородой. Дмитрий Иоаннович вгляделся, и дыхание перехватило.