Смерть во спасение

Кровожадный монгол, похожий на высеченную из гранита статую, дал себя рассмотреть и не спеша прогарцевал по красной дорожке. Вся толпа старейшин почтительно расступилась, склонив головы, ожидая, что завоеватель сам остановится, слезет с коня и подойдёт к ним. Эмир даже подумал, что придётся принимать это грязное животное в своём дворце и пожертвовать несколькими лучшими наложницами. Хватило бы одних золотых монет, чтобы он убрался без следа.

Наместник шаха уже изобразил сладкую улыбку на белом рыхлом лице, приготовившись вручить ключ от городских ворот, но Чингисхан ловко бросил аркан, не останавливаясь, по-хамски вырвал его из пухлых рук эмира и, даже не взглянув на него, въехал на коне в пустую мечеть, с презрением оглядывая её дорогое убранство.

«Они придумали себе богов и божков, создают в честь них храмы, отливают из золота их статуи, усердно молятся им, каждый считая своего Бога самым лучшим и самым мудрым, надеясь, что тот им поможет в час опасности. Ну где же ты, Аллах, приди и помоги рабам твоим, твоему разлюбезному хорезмшаху, его глупому эмиру, все они ныне в тебе нуждаются, приди, и я сражусь с тобой!» — затаив дыхание, прошептал про себя Темучин.

Но ни слабого отзвука, ни шороха, ни потаённого знака в ответ.

— Ну приди же! — требовательно выговорил вслух Чингисхан.

И снова тишина. Лишь толстый шмель, нечаянно залетевший в мечеть, с громким жужжанием носился меж колонн под высокими сводами. Хан проследил за его кругами и легко сбил кнутом на лету. Шмель упал на пол, и, тронув повод, Темучин заставил своего конька растоптать жужжащую тварь.

Темучин увидел огромную книгу, раскрытую посредине, испещрённую непонятными крючками и точками. В обложке из хорошей тонкой кожи с золотыми застёжками, книга лежала на укрытой бархатом подставке. Через мгновение властитель догадался, что это и есть та священная книга Аллаха, которую мусульмане называют Коран и где прописаны все великие истины. Темучин помедлил, толкнул ногой подставку, и книга с грохотом упала на пол. Он заставил своего конька копытом наступить на открытую страницу и лишь после этого, удовлетворённый, повернул назад, решив дальше в город не заезжать. Он стал ему противен.

У входа в мечеть его поджидал Ужеге. Правитель взглянул на слуг, погрузивших последний мешок с золотом на верблюда, и на мгновение прикрыл глаза.

Темник терпеливо ждал приказа властителя, зная, что самому ничего спрашивать не следует.

   — Город сжечь, всех жителей умертвить, — помолчав, негромко проговорил Чингисхан.

По лицу темника пробежала пасмурная тень. Повелитель недоумённо взглянул на слугу.

   — В городе осталось ещё столько же богатств, мой господин, сколько эмир смог собрать нам за полтора дня... — поклонившись, объяснил тот.

Темник встретился с жёстким, немигающим взглядом правителя, и его острый кадык судорожно дёрнулся.

   — Я всё исполню, мой повелитель, всё, как ты сказал!

В словах темника прозвучали страх и растерянность, он пришпорил своего конька и направился к сотникам, его поджидавшим. Послышались его резкие гортанные выкрики, которыми он каждой сотне отдавал свои распоряжения.

Темучин же не спеша двинулся к городским воротам, не обращая внимания на эмира и придворных, уже объятых тревогой. Чингисхан с грустью раздумывал о том, что люди быстро стареют и их приходится менять чаще, чем этого бы хотелось. Вот и век его расторопного Ужеге закончился, ибо он задал совсем ненужный вопрос. Но разве это пустяк? Стоит каждому из его сотников, тысяцких, темников задать по такому вот вопросу, и войска уже нет. Темник, начавший задумываться, уже не темник, а значит, он не в состоянии вести за собой тьму. Ибо что такое думающий воин? Он похож на несчастного, изъеденного проказой изгоя.

Хан выехал из города, железные ворота с тяжёлым скрипом закрылись за ним. Ужеге всё исполнит как положено, без всяких промедлений. Но всё равно жаль его, ибо после этого он умрёт. Они воевали с ним бок о бок семь лет, и Темучин всегда им гордился. Темник, как коршун, налетал на врага, и все уступали его дикой ярости. Но, видимо, запас его сил истощился. Жаль Ужеге.

Самарканд брал сын Чингисхана, Джучи, вместе с двумя его верными цепными псами Чжебе и Субэдеем. Они взяли с города двести тысяч золотых монет, совсем не плохо, умертвили тридцать тысяч жителей, остальных забрали в рабство. Но Джучи, дабы позабавить себя и своих воинов, приказал согнать всех женщин в долину, разделил их на два войска, каждой вручил по кривому мечу и приказал, чтобы они сражались друг с другом. Двадцати сильнейшим будет дарована жизнь.

Самаркандские девы долго не хотели драться, и всё же нашлись среди них несколько кровожадных бабёнок, затеявших невиданную сечу. Больше часа Джучи развлекал себя и свой кошун кровавым бабьим побоищем. Потом ему это надоело, и он приказал всех уничтожить, а город сровнять с землёй. Казалось бы, что из того?

Чингисхан, узнав об этом, вызвал сына к себе и, едва тот вошёл в шатёр, схватил плётку и стал охаживать ею Джучи, приговаривая: нельзя превращать войну в балаган! Нельзя сечей развлекать себя и воинов! Нельзя исполнять приказы, отданные свыше, как вздумается, на свой лад!

— Ты здесь такой же воин, как Чжебе, Ужеге и другие! — в ярости кричал властитель. — И моё слово одинаково священно для всех, кто бы он ни был!

Темучин бил его до тех пор, пока руку не заломило. Потом лекари едва выходили сына, но в сражении нет родственников, которым может быть позволено чуть больше, чем другим. А на месте этих самаркандских кобылиц, получивших сабли, Чингисхан бы набросился на завоевателей и порубил бы их в клочья, преподав дуракам хороший урок: воюя, думай не о себе и собственном удовольствии, а делай так, как выгодно битве, а она не терпит забав и продолжительности. И Темучин хотел, чтоб эта истина, которую он постоянно твердил сыну, была бы для него первой заповедью. Он же через неё переступил. Любого другого ждала бы смерть, но раз Джучи остался жив после такой яростной расправы, значит, так угодно Небу и звёздам. Только они измеряют человеческий путь.

Через полчаса Бухара занялась огнём. Обратились в пыль башни минаретов и купола мечетей, но несколько дворцов, возведённых из больших мраморных глыб, всё же останется, его воинам растащить их будет не под силу.

Какое-то время отчаянные вопли ещё доносились из-за крепостных стен, но вскоре всё стихло. Ужеге старается. Но всё равно ему больно видеть, как полыхают тюки шёлка и бархата, плавятся в огне золотые кувшины, превращаются в песок изумруды, лалы и яхонты. И Темучин не сможет этого простить своему темнику.

Правитель вызвал одноглазого Улая, одного из своих палачей, и приказал ему ночью, перед тем как им выступить, умертвить Ужеге. Пусть он останется здесь, вместе с теми, кого сам в это мгновение лишает жизни. Так будет справедливо.

Палач поклонился и вышел из шатра, не произнеся ни слова, хотя когда-то именно Ужеге порекомендовал Улая на эту должность. С одним глазом вести сотню в бой храброму воину стало затруднительно, а сотник он был безудержный и храбрый. И Темучин прислушался к совету темника. Но устроителя тайных казней при правителе вылепили совсем из другого теста. Для него не существовало ни друзей, ни родственников. Наивысшим законом для Улая всегда оставался один Чингисхан.

Властителю исполнилось уже семьдесят четыре года. Никто не давал ему больше сорока, время словно остановилось для него, и, лишь оставаясь наедине с собой и чувствуя непомерную усталость, он понимал, что срок его жизни заканчивается.

Что-то зашуршало в тёмном углу шатра, Чингисхан вздрогнул, в одно мгновение выхватил саблю и отпрыгнул в сторону, приготовившись к схватке. Но, приглядевшись, он узрел худенькую девочку с горящими чёрными глазами и усмехнулся. То была семилетняя дочь хорезмшаха. Правитель даже забыл, что велел отослать её к себе.

   — Подойди! — сказал он и жестом призвал её к себе.

Девочка выпрямилась, закрывая половину лица тонкой накидкой, но осталась на месте. Темучин сам подошёл к ней.