Страница 50 из 94
Слуги Батыя, обнажив мечи, ждали только взмаха его руки, чтобы искромсать на куски наглых пленников, но лишь крепко сжимал поводья внук Темучина, ожидая, чем закончится побоище с Коловратом.
Хостоврул мигом окружил рязанский полк, да, узрев своё преимущество, дал знак не нападать, а выехал вперёд, желая один на один сразиться с Евпатием, чей остроконечный шлем сразу же отличил от других.
— Сними железный чан с пустой головы да посмотри мне в глаза перед смертью! — выкрикнул по его наущению толмач Коловрату. — Рассердил ты великого хана нашего Батыя, внука бессмертного Темучина, и умрёшь сейчас, как собака!
Снял шлем с головы Евпатий, и серебряные, в одночасье схваченные сединой волосы рассыпались по плечам. И ахнула дружина, ибо, выезжая из Чернигова, красной лентой перевязал свои смоляные пряди боярин. Ему ещё за сорок не перевалило, и морщины едва тронули широкоскулое лицо с глубоко посаженными тёмно-зелёными глазами, а тут будто старик явился перед ними.
Презрительно усмехнулся Хостоврул, оглядев Коловрата. Темник надеялся увидеть молодого крепкого воина, а тут старец восседал перед ним.
— Конец тебе! — проскрежетал монгол, пришпорил коня, полетел стремглав, крутя кривым мечом, на воеводу, а тот даже с места не сдвинулся.
Лишь заставил отступить коня влево на несколько шагов, выбил сулицей саблю из рук Хостоврула, а своим мечом рассёк монгола надвое: от головы до седла. И развалился, как чурбан, в разные стороны темник.
— Крошите супостатов, братья мои! Да не будет им пощады! — проревел, подобно трубе, Евпатий, и рязанцы с гиканьем и свистом кинулись на оцепеневших от невиданного зрелища иноземцев: какой же силищей надо было обладать, чтобы разрубить человека по хребту пополам!
Батый заслышал протяжный гул боя и замер. Тревогой ожгло сердце. Он взглянул на Ахмата. Его посеревшее, стёртое лицо не предвещало удачи. Подъехал Субэдей.
— Их так не одолеть, — помолчав, обронил он. — Кровь убитых нами их родичей удесятеряет силы рязанцев. Они этак половину наших полков искрошат!
Батый не ответил. Подскакал один из дозорных, сообщил о смерти Хостоврула и о том, что русичи уже теснят их.
— Ты молвил, что русич надвое его разрубил? — подивился хан.
Дозорный кивнул.
— Что ты предлагаешь? — помедлив, спросил внук Темучина у Субэдея.
— Надо выставить наши метательные орудия, не вступать с рязанцами в ближний бой, а закидать их камнями, повалить в снег и только потом добивать...
Батый опустил голову. Впервые он принимал решение, которое было чуждо его гордому нраву, впервые он натолкнулся на силищу, с которой не мог справиться в честном поединке. Хан молча кивнул.
Субэдей сам повёл пращников на Коловрата, и первые же удары потрясли боярина. Один из камней угодил в голову, и Евпатий упал. Повалились с ног и его дружинники. Как саранча, с радостным воем налетели степняки добивать раненых, самого Евпатия искололи мечами, приволокли к хану, бросили ему под ноги.
Внук Темучина наклонился и долго разглядывал боярина. Все вокруг молчали. Пленники, ратники Коловрата, опустились на колени, прощаясь с воеводой.
— Хорошо ты меня попотчевал, Коловрат, — неожиданно вымолвил Батый, глядя в раскрытые, застывшие глаза боярина. — Вот уж ни на одном пиру меня так не угощали да с такой храбростью не чествовали. Хороший мёд, не забыть его мне до самой смерти.
Ахмат, глянув на хана, не без удивления отметил, сколь поражён и растроган степной царь, однако ни гнева, ни злобы в его душе не обнаружил.
«Темучин такими благородными порывами себя не питал, всё пережигая через ярость и коварство, — подумал оракул. — И это уже признак слабости...»
— Похороните его с честью, он того заслужил, — приказал своим слугам Батый. — Всех его воинов погребите, как должно везде поступать с героями! А вы хотите служить мне? — промолвил хан, взглянув на пленников.
Те потупили головы. Понимали, что монгольский царь выказывает тем самым своё расположение и даёт им надежду на спасение. Но выступил вперёд один из них, с рассечённой щекой, и, поклонившись, бесстрашно выговорил, не пряча улыбки на губах:
— Послужили бы тебе, иноплеменный князь, да не христьянин ты, вера наша служить тебе не велит, а ещё воеводе нашему поклялись, что будем мы с ним заедино в горе и в радости! Вот и сказ весь. Посему убей нас да похорони вместе с Евпатием, мы тебе признательны будем.
Толмач перевёл Батыю слова пленника, и хан покачал головой.
— Мудро глаголил, рязанец, другого ответа я и не ожидал, а потому ступайте с миром и расскажите всем о храбрости вашего заводчика, он достоин того! — сказал Батый, удивив этим во второй раз Ахмата.
Пленники ещё мгновение не двигались с места, словно не веря толмачу, который перевёл для них слова хана.
— Ступайте, пока наш великий хан не передумал! — презрительно проговорил толмач, и пленники, точно очнувшись, поклонились Батыю, вышли из оцепленного монголами круга и двинулись в сторону родного пепелища. Степняки молча смотрели им вслед, наблюдая и за тем, как высятся горы тел, умертвлённых Евпатием.
— Наших полегло почти пять тысяч, — негромко сообщил Субэдей, приблизившись к хану. — Этак мы и до Владимира не дойдём.
Батый ничего не ответил. Его круглое лицо неожиданно потемнело, приобретя мрачный, почти глиняный оттенок, и в это мгновение он разительно стал похож на своего деда.
— Я заставлю их просить пощады! — в ярости прошептал он.
Когда Всеволод, заслыша тяжёлый гул, выскочил из шатра и глянул вниз на равнину, то на мгновение оцепенел: всё пространство, растянувшись вёрст на пять в длину, было заполнено монголами. Их же две дружины казались горстью жёлтого песка на большом снежном ковре. Батыевы полки, сидя на низкорослых коньках и готовые к бою, с холодным любопытством рассматривали жалкую рать русичей, не решаясь первыми начать бой. Сердце Георгиевича сжалось, пустота, образовавшаяся в груди, неожиданно затвердела, и князь долго не мог вдохнуть.
— Что будем делать? — растерянно пробормотал Роман Ингваревич, усаживаясь на коня. — Такого леса я ещё не видел. Заблудиться можно!
— Биться до победы, что же ещё?! — наконец-то выдохнув, выкрикнул владимирский князь, окидывая безумным взором своих ратников. — Мы либо умрём, либо победим. Но мы победим, братья мои! Победим!
Глава семнадцатая
ЗЛОЙ ГОРОД
Новгород окапывал себя рвами, запираясь со всех сторон, вече во всём покорилось молодому Александру, который подвигнул к работам всех от мала до велика: укрепляли крепостные стены, прокладывали подземные ходы для отчаянных вылазок и внезапного нападения на неприятеля. Работали днём и ночью при свете факелов. Не спал и Александр, ободряя своей решительностью ратников и землекопов.
Шешуня не жалел гонцов, заставляя их денно и нощно отслеживать каждый шаг степняков и сообщать об их продвижении.
— Разгромив Всеволода, Батый взял без боя Коломну и Москву, подошёл к Владимиру. Больше трёх дней владимирцы не продержатся, а оттуда степняки двинутся сюда. Ещё три дня пути. У нас осталась неделя, — Шешуня помолчал и, опустив голову, добавил: — Суздаль Батыевы рати спалили.
Александр нервно дёрнулся, поднялся из-за стола, за которым пил чай с пирогами, но сел снова.
— Всеволод погиб?
— Спасся.
— Великий князь во Владимире?
— Нет, он между Угличем и Бежецком, собирает войска близ реки Сить...
— Значит, Батый пойдёт туда.
— Возможно, тогда у нас ещё неделя.
— Почему от отца нет вестей? Куда он пропал? — беспокоился Александр.
Шешуня молчал. Он посылал в Киев, где княжил Ярослав, уже третьего гонца, но ни один из них не воротился. Можно было только гадать о промедлении Всеволодовича: то ли он собирал объединённую рать всех русских южных князей, дабы всерьёз помериться силами с грозным противником, то ли просто выжидал, пока Батый натешится и сам покинет пределы Руси. Таинник ведал непредсказуемый нрав Александрова отца.