Страница 5 из 94
У Ярослава холодок осел под сердцем: как он раньше не разгадал эту обманную западню! Всеволодович взглянул на воеводу. Растерянность царила уже и в ратных рядах. Ударь сейчас Мстислав с тыла, ратники дрогнут и кинутся врассыпную.
Гундарь послал лазутчиков проверить, что происходит за их спинами. Но те вернулись через полчаса ни с чем: дороги свободны, перелески пусты.
— Они что, наше терпение испытывают? — обозлился Георгий.
— Тогда мы начнём наступление!
— Не стоит, ваша милость, — предупредил Гундарь. — Они могли за ночь выкопать заградительные рвы, и мы как раз в них угодим! Мстислав опытный стратег, его стоит опасаться!
Ярослав скривился. Его наизнанку выворачивало, когда при нём хвалили тестя. Но Георгий, более спокойный и рассудительный, согласился с Гундарем:
— Да, они явно нас в силки заманивают. Надо поостеречься.
Прискакал Шешуня. Он имел в новгородской дружине своего дружка, тоже десятского, который был обозлён на Мстислава, и вызвался узнать через него, что замыслили во вражеском стане.
Ярослав простил его. На следующий день после заточения таинника в узилище тот запросил о встрече и, явившись перед князем, во всём признался. За два дня до происшедшего Шешуня узрел у себя в доме слугу тысяцкого, который под угрозой смерти рассказал, что уже полгода сводничает между Ольгой и Гориславом. Дважды они встречались и были близки. Весть о столь подлой измене молодой жены затуманила разум десятского, он хотел тут же порешить любовников, но, взяв себя в руки, придумал, как легко и без всякого ущерба извести обоих.
— Я сбежал, чтобы через два месяца явиться к тебе, мой господин, и служить до конца своих дней верой и правдой. Я и не предполагал, что моё мнимое убийство заставит вас, ваша милость, бросить вызов новгородцам. Моя честь была растоптана этой изменой, и я не видел выхода... Прости меня, княже!..
Шешуня не смог сдержать слёз и опустил голову. Ярослав, ещё утром жаждавший повесить подлого обманщика, с теплотой в голосе вымолвил:
— Я прощаю тебя!
Через полчаса князь уже угощал таинника медком.
— Но, если б ты вернулся, от тебя бы попросили доказательств того, что неизвестные пытались тебя убить, а ты чудом выжил, — усмехнулся Всеволодович. — Хоть об этом-то подумал?
Шешуня поднялся, сбросил с плеч кафтан, задрал рубаху, обнажив грудь и живот. Четыре ярких рубца кроваво горели на его коже. Ярослав оторопел.
— Что, сам себя полосовал?
— Я же понимал, что иначе мне не поверят.
— Но ты мог и убить себя...
— Я старался неглубоко себя резать. Потому месяц и пришлось отлёживаться у одного старика в скиту. Но чудо случилось в другом: душевная боль угасла, точно я и впрямь сполна расплатился за своё злодеяние...
Ярослав после этого ещё больше зауважал Шешуню. В этой дикой выходке таилась немалая сила нрава. А за что ещё можно уважать на Руси дружинника?
— Ну что, нашёл своего дружка? — спросил Ярослав у появившегося на ратном лугу таинника.
— Нашёл. Они залезли на Юрьеву гору.
Георгий переглянулся с братом.
— И что? — не понял владимирский князь. — Они хотят, чтобы мы их атаковали?
— Кто их знает, — пожал плечами Шешуня. — Сказывают, они укрепились там. Но Мстислав ещё желает кончить дело миром. Так дружина судачит...
— Ну что ж, тогда мы успеем перекусить, — сказал Георгий, и первым двинулся к белому княжескому шатру.
Наступало утро 21 апреля. С реки Липицы, протекавшей неподалёку, наползал белый туман, пробирая ознобом ратников. Юрьева гора стояла напротив Авдовой, но сейчас её укрывала плотная белая пелена. Меж ними протекал небольшой незамерзающий ручей Тунег, и Ярослав, бросив взгляд вниз, на болотистую низину, поморщился: биться на ней отважатся только безумные. Однако другого выхода не было.
Ярослав с Георгием и Святославом не успели опрокинуть по медовой чаше, пытаясь согреться, как прибыли с белым флагом воеводы новгородские. Один из них был тот же тысяцкий Григорий Абыслов. Видно, Мстислав его уважал.
— Князья наши, кровники ваши и родичи, не считают вас своими врагами и миром хотят унять сечу, — поклонившись да осенив себя крестом, неторопливо заговорил он. — Погрозили друг другу, и будет! Мы не хотим проливать родной крови русской, лиходеев и без того хватает, от кого надлежит обороняться. Внемлите, мужи разумные, наши слова — и кончим дело мировой!
Абыслов даже посветлел лицом, точно против его доводов других не найти.
— Что, ещё меч в руки не взяли, а уже портки обмочили! — рассмеялся Ярослав.
Поддержал его радостным смехом и младший, Святослав. Георгий лишь усмехнулся. Тысяцкий промолчал, решив не отвечать на эту грубую шутку, однако второй посол, видимо из Константиновой рати, посуровел лицом и сдержать себя не смог.
— Я и Григорий Юрьевич по двадцать лет уже воюем, — выступив вперёд, задиристо ответил он. — Всего навидались и ничего не боимся, а вот перед Богом совестно на безвинных соседей своих меч поднимать. Мы, ратный люд, худого вам, Всеволодовичи, ничего не сделали, а если вины наши князья имеют, то сочтитесь поединком друг с дружкой до малой крови да мировую потом выпейте, как издавна на Руси все розни решались, и все справедливость вашу оценят по достоинству!
— Это тебя князь надоумил так молвить или ты свои прибаутки речёшь? — спросил Ярослав.
— Наши князья храбрые той же веры-совести держатся, что и вся дружина! — не выдержав, дерзко ответил ростовчанин, и эти слова только распалили Ярослава.
— Ваши князья скоро на погосте будут царствовать, так им и передай! Убирайтесь-ка, лизоблюды, подобру-поздорову, пока я вас на первом же суку не вздёрнул! — зашёлся он в ярости.
Воеводы помрачнели, холодно поклонились и ушли.
— Псы смердящие! — прошипел им вслед Ярослав.
— А может быть, и вправду на мировую пойти? — помолчав, задумчиво отозвался Георгий.
Новгородец бросил на брата резкий взгляд.
— Так, может быть, на брюхе через болото поползём вины свои зализывать? — еле сдерживая гнев, изрёк Ярослав. — Я перед тестем, ты перед Константином, да заодно ему Владимир отдашь, а я своему Новгород! Вот тогда самый худой дружинник будет иметь право плюнуть нам в лицо. Ибо мы поступим как последние трусы, а не как честные мужи, которые в бою свою судьбу решают. Заодно брату нашему младшему путь постыдный укажем.
Святослав, присутствовавший при беседе братьев, в смущении опустил голову.
— А то, чую, он не ведает, что истинная отвага в том и состоит, чтобы зады супротивнику показывать. Мудрец мой тесть. Сам труса праздновать не хочет, но желает, чтобы мы за него сплясали. Вот ведь к чему все эти уговоры о мире. Без единой капли крови они получают всё, чего добивались. Да ещё станут посмеиваться над нами: мы-де на них такого страха напустили, что те тут же мира запросили.
В первый раз Ярослав говорил столь гладко, заразительно и вдохновенно, что даже Георгий, знавший о его косноязычии, был поражён глубинному смыслу и правоте его слов. Они лишаются всего, а Константин с Мстиславом победители!
— Ведь нас с тобой из отцовских уделов хотят выгнать! — добавил в сердцах Ярослав. — Константин ещё при жизни отца под свою руку все княжества прибрать стремился, ты же помнишь, и сейчас ради этого на брань вышел да Мстислава в союзники подбил. Вот как оно по совести выходит.
Георгий особой горячностью не отличался. Запала храбрости хватало дня на два, а потом рассудок брал верх. Видимо, Константин с Мстиславом на это и надеялись, ибо основу противного войска составляла владимирская рать и от великого князя зависело, состоится или нет будущее сражение. И речи послов оказали своё влияние. Георгий уже хотел со всей твёрдостью заявить Ярославу, что отказывается от братоубийства, но речь, произнесённая новгородцем со столь ярким азартом, его поколебала. Он посмотрел на младшего Святослава, чей взор уже зажёгся, и все заранее придуманные слова рассыпались сами собой, как пеньковая труха. Напоминание же об отце, его посмертной воле, которую рвался перечеркнуть Константин, вышибло из памяти тот простой довод, что вся рознь началась с бегства Ярослава из Новгорода и ссоры, затеянной им с вольными жителями северного града.