Страница 32 из 94
Всё остальное палача не занимало. Он и без того мучился, размышляя, как, не пролив ни капли, влить содержимое пиалы в рот наложницы. Вот уже две недели, как только Темучин перестал вставать, он пытался разрешить эту трудную загадку. Предложить принцессе выпить самой? Но она может заупрямиться, а хуже того, выплеснуть драгоценную жидкость. Тогда Темучин вернётся с того света и отрубит ему голову. Влить силой тоже нелегко. Бабы подобны диким кошкам, совладать с которыми порой невозможно. А убивать нельзя. Вот как тут быть?..
Потому, войдя в юрту и наблюдая, как Лейла в страхе отпрыгнула в сторону, Улай помрачнел. Сбывались его наихудшие предположения: сейчас она будет метаться по юрте, как лисица, поймать которую, держа в руке пиалу с ядом, невозможно. Палач стоял у входа и молчал. Не приученный размышлять, он не знал, какой найти выход и что ему предпринять.
Молчание затянулось.
— Надо выпить, — не выдержав и показав на пиалу, промычал он.
— Нет! Темучин обещал нам свободу! — выкрикнула Лейла. — Он дал слово. А слово великого хана — закон.
— Надо выпить, — чувствуя, как страх расползается по телу, повторил Улай.
— Нет! — ещё яростнее выкрикнула она.
У палача потемнело в глазах от злобы и отчаяния. Он уже чувствовал, как тревожно заныла у него шея, ощущая прикосновение острого кривого меча. Но именно это отчаяние и вернуло его памяти прежнюю картину: обнажённая Лейла осыпает поцелуями оракула. И шевельнулась тихая догадка. Он вытащил кинжал, подошёл к Ахмату, приложил лезвие к его шее.
— Если ты не выпьешь, я перережу ему горло, — тихо вымолвил палач.
Принцесса окаменела. Улай сверлил её глазом, понимая в глубине души, что нашёл выход.
— Что там? — спросила она.
— Там то, что омолодит тебя. Великий хан просил вернуть тебе твою красоту. Он сказал, что обещал это сделать. А я не могу не выполнить его последней просьбы...
Палач даже не понял, откуда у него взялись эти мудрые слова. Но они подействовали. Наложница набросила на себя шёлковую рубашку. Она ещё не сделала и шагу, держась настороже, но первый страх у неё прошёл.
— Выпей, иначе я убью его! — повторил он.
Ахмат сидел, застыв, как статуя. Лейла смотрела на него, и сомнения боролись в ней. Она не верила палачу.
— Говорю в последний раз, — угрожающе прорычал Улай. — Сейчас кровь хлынет из его горла. Хочешь полюбоваться?
Убивать оракула он не имел права. Угедей такого разрешения не давал, но другого палач придумать не мог.
— Хочешь? — выкрикнул он.
— Нет, — прошептала Лейла.
— Тогда выпей.
Держа в одной руке кинжал, а в другой пиалу, он подошёл к ней, протянул яд. Принцесса дрожащими руками приняла его.
— Не пролей! — предупредил Улай. — Пей!
Лейла взглянула на Ахмата.
— Что мне делать? — спросила она у прорицателя на их языке, которого палач не знал.
— Я не знаю, — прошептал он.
— Ты же всё знаешь, Ахмат, — заплакав, промолвила она. — Скажи мне! Я хочу быть твоей...
— Молчи! — Улай подскочил к оракулу и приставил кинжал к его горлу. — Пей, или я заставлю тебя вылакать всю его кровь до последней капли. Пей!
Глаз палача распух, выдавился от ярости из глазницы, из царапины на шее прорицателя уже сочилась кровь, и Лейла, кивнув, поднесла пиалу ко рту, выпила яд. Он был сладок и приторен, как халва, но ещё и горек. Через мгновение глаза её остекленели, ноги подогнулись, и она рухнула на землю.
Палач издал странный звук и засунул кинжал за пояс. Он подошёл к наложнице, легко подхватил её гибкое тело, двинулся к выходу. Но, прежде чем раздвинуть полог, обернулся.
— Что она тебе говорила, звездочёт?
— Спрашивала, что ей делать.
— И что ты ответил?
— Я сказал, что ей надо выпить твою чашу.
— Хорошо, — кивнул Улай. — Я твой должник и замолвлю за тебя словечко перед великим ханом.
И он вышел из юрты. Из тангутских гор властителя перевезли в Каракорум, степную столицу, которую он основал. Всем объявили, что прах великого хана будет сожжён, а золу развеят в неизвестном месте, чтоб ни один ворог не смог нанести вред властителю даже после его смерти.
Палач пришёл той же ночью и таинственно сообщил, что оракулу разрешено присутствовать на похоронах великого хана.
— Это рядом, на берегу Орхона...
Ахмат надел толстый кафтан, сшитый из овчины, такой же треух и двинулся за Улаем.
— Я сказал Угедею, что ты помог мне справиться с девчонкой, — с сожалением проговорил палач, и по его шумному выдоху оракул понял, что его судьба, как и Лейлы, решена: он умрёт. — Я сказал, но у Угедея есть свои звездочёты. И свой палач, Тырджи. Правда, в последний раз он промахнулся. Отрубил голову, задев первый позвонок. Великий хан очень рассердился и, скорее всего, отправит его в забойщики скота, а я займу его место. Если мне доведётся казнить тебя, то не сомневайся, боли ты не почувствуешь, и смерть будет лёгкой...
Они подошли к гробнице, куда в нарядных одеждах положили восьмидесятидвухлетнего великого хана, его любимую лошадь и последнюю наложницу. Лейла выглядела так, словно только что заснула: щёки её розовели, а сквозь прозрачный шёлк проглядывало гибкое смуглое тело. Ахмат не мог оторвать глаз от её прекрасного лика. Теперь даже там, на небе, она будет принадлежать дикому и кровожадному монголу, а оракул следовать за ними безмолвной тенью.
На тайных похоронах присутствовали только сыновья и верные слуги, преклонив колени и опустив головы в скорбном молчании. По их лицам текли слёзы. Точно скорбя вместе со всеми, приутихла и метель, снег падал медленный и печальный.
Наутро Угедей призвал к себе оракула. Он занял юрту отца, восседал на его царском месте и даже непроницаемый жёсткий взгляд перенял от своего великого родителя. Хан не пригласил его сесть, и это был дурной знак.
— Отец доверял тебе, Ахмат, и отмечал твой дар, но у каждого из нас свои звездочёты и оракулы, ты это знаешь. И ныне же твоя голова слетела бы с плеч, однако мой племянник Батый хотел бы переговорить с тобой...
Угедей бросил взгляд на слугу, тот прошёл в другую юрту, и оттуда вскоре вышел десятилетний мальчик в нарядной расшитой монгольскими узорами рубашке и в жёлтых сапожках. Крепкий, коренастый, с. большой головой и круглым лицом, он важно прошествовал за слугой, поклонился великому хану и обратил свой хмурый взор на бухарского оракула.
— Мне дед рассказывал, что ты русичей знаешь? — тотчас спросил Батый.
Ахмат русичей не знал и на византийцев вышел случайно, поэтому вопрос внука Темучина застал его врасплох. Но прорицатель мгновенно сообразил и другое: судьба давала ему редкий шанс выжить, и грешно было им не воспользоваться.
— Да, знаю, — уверенно ответил оракул.
Батый посмотрел на дядю, и тот прикрыл веки в знак согласия.
— Будешь служить мне! — проговорил племянник великого хана. — Через десять лет мы обязательно пойдём войной на Русь. К этому времени я должен знать, сколько у них княжеств, кто великий князь, какое войско, как обучено, чем вооружено и сколько я могу собирать дани. Будешь рассказывать мне всё о русичах. Я должен подготовить своё войско и покорить этот лесной народишко за полгода, верно, дядя?
Угедей кивнул головой.
— Начнёшь рассказывать о русичах прямо с завтрашнего вечера. Вместо этих глупых сказок про богатырей, сражающихся против драконов! — нарочито громко рассмеялся Батый.
Он вёл себя так, словно ему, а не Угедею Темучин завещал своё ханство. У Ахмата снова заныли шейные мышцы. Этот мальчишка далеко не глуп и сразу раскусит, что оракул ничего не знает о неведомых русичах, и прикажет отрубить ему голову.
— А правда, что наложница, которую положили вместе с дедом, была дочерью хорезмшаха Мухаммеда? — неожиданно спросил Батый, заставив удивиться даже Угедея.
Ахмат взглянул на великого хана, и тот милостиво разрешил ему ответить.
— Да, это так, — ответил оракул.