Страница 28 из 94
— Но он не имеет на это права! — взрывался Гийом. — Разве он изучал Гиппократово искусство? Вы поощряете, друзья мои, шарлатанство.
— А ты зрел тех старух, которые называют себя здесь знахарками? — ворвался в спор Пётр. — А я повидал! Так вот, некоторые из них читать не умеют, отличить зверобой от мяты не могут, зато торгуют бойко и крикливо. Мы же с Иеремией кое-какими знаниями обладаем. И не малыми. И каждый день познаем новое, не ленимся учиться у всех. И работаем, и люди нам благодарны, так чего ты каркаешь: сны ему не те снятся, тенёта по углам... Тебе, видно, хочется, чтоб мы только твоими щедротами кормились да тебя восхваляли за них каждый день. А тут перестали оды в твою честь воспевать, ты и обиделся.
— Какая глупость! — вспылил Гийом и даже покраснел от такого обвинения. Ему и в голову не приходило, что друзья могут столь превратно понять его опасения.
— А чего ты покраснел? — нахально спросил Пётр.
— Откуда я знаю, почему краснота выступила на коже? Я не лекарь и не знахарь.
— А я знахарь, — не унимался Пётр. — И вижу, что тебе стало стыдно, ибо мы угадали твои тайные намерения снова подчинить всех нас своей воле...
— Нехорошо приписывать мне то, о чём я никогда даже не задумывался, — ещё больше покраснев, с обидой промолвил Гийом. — Пока люди выздоравливают, вас будут благодарить и славить, но как только кто-нибудь один умрёт, все вины и проклятья падут на нас. Даже если вы будете в том невиновны. Мы чужестранцы, стоит о том помнить. И мы сделали много ошибок. Дурных сплетен больше, чем правды. Кому какое дело, что мы изгнанники, что у нас с русичами одна вера...
— Мы же творим много добра, — произнёс Пётр.
— Люди никогда не помнят добра, — тихим голосом выговорил Гийом. — Одна капля дёгтя портит бочку мёда. Впрочем, вы всё это знаете, зачем я вам объясняю...
На мгновение в келье, где они спорили, повисло молчание, и все посмотрели на Иеремию как главного виновника спора. Он за всё это время не проронил ни слова, сидя за столом с невозмутимым лицом. Неожиданное его возвышение среди местных жителей и бремя как славы, так и материальных выгод его резко переменили. Обычно живой, разговорчивый, даже болтливый, Ерёма, как все ласково его звали, старался каждому помочь добрым словом, а то и снадобьем, он неплохо в них для непосвящённого разбирался и легко угадывал любую человеческую натуру. Посмотрев на ребёнка, он мог тотчас сказать, каким тот вырастет: праведником, лентяем, разбойником, воином или ремесленником. Карту будущего человеческого нрава он прочитывал и по руке, и по линиям ступни, и другим важным знакам, разбросанным на теле. Он не мог предвидеть будущего, как Гийом, или прочитать человеческую судьбу по 6обам, ракушкам, другим гаданиям, как Иоанн, но свой раздел волхвования знал назубок. Один Пётр в этой четвёрке дара волхвования не имел, прибился к ним случайно, но прижился и стал родным.
— Что скажешь, Ерёмушка? — ласково проговорил Пётр, обращаясь к другу.
— Feci quod potui, faciant meliora potentes, — помолчав, изрёк Иеремия.
Заважничав и приобретя славу знахаря, он перестал попусту болтать да веселить всех, завёл при своём детском личике глубокомысленную мину, каковой более всего подходили старые древнеримские максимы. Вот и сейчас он выкопал из памяти классический афоризм: «Я сделал что мог, кто может, пусть сделает лучше». Этой фразой когда-то древнеримские консулы передавали власть друг другу. Иеремия и походил ныне на маленького властелина, не желавшего никому уступать сей титул.
— Ну вот! — поддержал друга Пётр. — Делайте лучше нас, а мы уж будем по старинке, как умеем...
«Если Бог хочет кого-то наказать, он того лишает разума, — подумалось Гийому. — Как верно подмечено! И вроде каждый сознает опасность, да лаком кусок, который в рот лезет. И как ещё мне их убедить?»
Лишь Иоанн, всегда уважавший божий дар Гийома, нахмурился. Он понял, что произойдёт с ними, если Иеремия с Петром ошибутся. Они здесь чужаки, а кроме того, византийцы возбудили зависть местных знахарей. Конечно, этого может и не случиться, а иметь кошель серебра в дорогу совсем неплохо. И крепкую одежду. И лошадей. Тогда долгое путешествие назад, в родные места, станет ещё приятнее. А надежда на Гийома не так уж велика. Вернётся из похода Ярослав, каковой недолюбливает монаха, прогонит его со двора, и им тогда придётся снова на пустой монашеской похлёбке перебиваться. А от неё Иоанн уже отвык, не говоря о Петре, который такого просто не выдержит.
— Ладно, будем собираться потихоньку, — вымолвил Иоанн. — Мы не дети, чтоб не понимать смысл того, о чём нам Гийом глаголит. И я чую неладное. Гадкие слухи, как воронье, вокруг нас кружат. Мы своё дело сделали. Александр родился, подрастает и добрым рыцарем становится. Теперь он и без нас в силу пойдёт. Значит, мы своё свершили. За месячишко поднакопим сухарей, одёжку подлатаем да двинемся. Вот такое моё слово...
Пётр с Иеремией молчали. Трудно было им согласиться со столь суровым решением. Лекарские опыты так захватили двух монахов, что они мыслили даже при храме святой Софии учредить нечто вроде лечебницы. И посадник с боярами их затее потакали. А тут взять да сбежать. Пётр порозовел лицом, отрезал себе кусок грибного пирога, стал шумно жевать, но первым выступить против Гийома и Иоанна не решался, ждал, что Иеремия скажет.
— Что молчишь, Иеремия? — не выдержав, спросил Иоанн. — Мы не неволим никого. Останетесь здесь, ваша воля, а мы с Гийомом уйдём. У меня одна с ним судьба, другой не будет.
Детское личико знахаря дрогнуло, он заволновался, едва представив себе, что может лишиться близких друзей.
— Разве мы больше не одно целое? — хриплым голосом вымолвил он. — Ведь мы с Петром ради всех стараемся. И родная сторона у нас одна. Беда заставила странствовать да сюда забросила. Вместе ушли, вместе и вернёмся. Согласен с Гийомом: хулы и завистников хватает, но и доброхотов немало, кто готов помочь нам с Петром лечебницу открыть. И у меня совсем другие предчувствия, я тоже кое-что понимаю и в звёздах и в приметах, но ничего погибельного я для нас пока не вижу...
— Семь лет прошло и три месяца, — будто в горячечном бреду, раскачиваясь на лавке, забормотал Гийом. — Три лишних месяца мы уже здесь, и промедление более невозможно. Поверьте моим мукам, которые терзают мне душу. Я бы собрался да завтра же на рассвете покинул город. Ушёл бы, не дожидаясь купеческого обоза, с пустой сумой на боку.
Он взглянул на Иоанна, как бы уповая на его поддержку, но тот опустил голову.
— Уйдём с дырами на задах да с ковригой хлеба? — усмехнулся Пётр.
— Через месяц покинем святую Софию новгородскую! — поднявшись, повторил Иоанн. — И более никаких сомнений и переносов. Да будет так!
Он перекрестился на икону, висевшую в углу, и поклонился Спасителю.
Гийом на следующий же день объявил княгине, что через месяц они покидают Новгород. Господь призывает их вернуться на родные пепелища.
— Византия возродится, верьте мне, ваша светлость, и наша святая обязанность употребить свои последние силы на возрождение колыбели греческой веры. Потому хоть и с горестью для себя, но принуждены мы пуститься в обратный путь, — волнительно вымолвил он. — Но, покинув сей благословенный город, мы никогда не забудем вашей милости и заботы, что призрели нас в самый тяжёлый миг нашего жития.
Гийом поднялся и в пояс поклонился Феодосии.
— Я хочу тоже поклониться вам за всё, что вы сделали для моих сыновей, пестуя их вместе с Якимом и наполняя юные души знаниями. На Руси не так много учёных монахов, которые бы полнились познаниями об окружающем мире, — склоняя голову и ласково улыбаясь, проговорила княгиня. — Скажите, чем я могу отблагодарить вас, отец Геннадий?
— Право же, ваша милость, вы и без того наградили меня сполна, и мне больше ничего не нужно, — Гийом выдержал паузу. — Я буду жалеть, что не смогу более увидеть ваших сыновей, к которым привязался всей душой. Они оба...