Страница 12 из 15
Однажды, в самом начале, я поймал взгляд этой маленькой озлобленной на весь мир девочки и испугался, что дал ей оружие. Девочка была похожа на сжатую до упора пружину, готовую сорваться в любой момент, но пистолет уже был у неё в руках, и я не счёл возможным отбирать его. Пистолет был наградой девчонкам за их помощь всему отряду, и, отобрав его, я оскорбил бы «Фею» и опустил бы доверие к себе как к командиру отряда ниже плинтуса.
На следующее утро после Сарьи я категорически запретил всем мужикам подходить к девчонкам и даже смотреть запретил не по делу, а один игривый даже удостоился ласкового шлепка от «Старшины». Ничего, что он вторым глазом смог смотреть на мир только через пять дней, зато практический урок для всех остальных.
Затем, по ходу дела, я дал чёткие инструкции Виталику, «Погранцу», «Старшине» и «Сержу». Тогда, ещё при строительстве первой базы, мы начали использовать девчонок только в дозорах и сразу начали учить их. Они жили, ходили в дозоры, питались, мылись и учились только вместе. Я отгородил их от всего остального мира, дав простой и понятный выход: возможность убивать врага. Лучше смотреть на мир в прицел оптики, чем есть самого себя и окружающих тебя людей. Однажды, когда «Фея» мылась, Вера заменила ей её «Вальтер» на точно такой же «Вальтер». Только её новый «Вальтер» не стреляет. Совсем – у него спилен боёк.
У поломанного психологически, а тем более физически человека наглухо съезжает голова. У всех, кто прошёл через Сарью, в той или иной степени «поехала крыша». Более-менее готов к Сарье был «Серж», потом я, «Старшина» и все, кто прошёл через концлагерь, а Веру жизнь пожевала до этого.
Именно по этой причине я разделил людей на небольшие группы. Самое простое и понятное чувство человека – это месть. Я дал людям обычную, обыденную работу, выдал оружие и связал им ноги. Они сварились в собственном соку, и уже после постройки базы с ними можно было работать, а потом нам удачно попались упыри. Это была очень хорошая психологическая разрядка, с практическим применением. Если бы упыри не попались, их пришлось бы придумать или найти других, но здесь это несложно. Мы на днях этим как раз и займёмся.
– Теперь следующее. До наступления холодов нам надо построить базу за озером. С послезавтрашнего дня занимаемся только этим, разумеется, учёба и тренировки по графику. На боевую работу ходим я, «Серж» и «Погранец», с собой берём одного или двух снайперов. Для снайперов это практическая учёба. Все остальные только то, что я сказал, и работа с «Третьим», но он сам будет выбирать, что и от кого ему надо. Будет много нового оборудования, одежды и тактических приёмов. Вам надо будет всё осваивать, учиться и учить других.
И вот опять. Я слушал, что говорит этот человек, и недоумевал. Сказать, что я поражен, это не сказать ничего. Я уже давно перестал называть его капитаном даже сам с собой. Он не был капитаном и никогда не служил в НКВД. Такой человек никогда не выжил бы в нашей системе. Всё, что он делал, шло вразрез с той установкой, которая была в органах, да и во всей стране.
Он берёг людей. Для него люди были величайшей ценностью. Любой мальчик или девочка в нашем отряде были для него дороже и ближе, чем безумно дорогие золотые изделия с драгоценными камнями, которые он, походя, просто подарил людям, и люди отвечали ему тем же. Он брал простой булыжник, держал его в руках, укладывал в мозаику, и оказывалось, что это именно тот фрагмент, которого так не хватало.
А решение с гранатами? Этот человек – гений! Я тоже до самого последнего момента и не подозревал о такой возможности, а ведь это так просто. Просто и, как всегда, красиво. При этом он говорит, что это не все новинки. Он использовал выражение «тактические приёмы», но это уровень академии генерального штаба, а он говорит это вчерашним школьникам. Он говорит, что вот этот тихий и незаметный человек специалист, но при этом этот ценный специалист тоже ходит на боевые операции, и это в их среде норма поведения. Я уже устал думать, кто они и откуда пришли. Я просто ничего не понимаю.
Она любила этого человека. Каждый его жест и улыбку. То, как он говорит с людьми и просто сидит и смотрит в листы карт или какие-то бумаги. То, как приказывает и просит. Как учит на занятиях и даёт задания инструкторам. Как объясняет и ругает «Погранца», а «Погранцу» достаётся больше других, но и хвалит тоже, и награждает, говоря добрые слова. И даёт боевые имена. Вот её назвал «Фея». Назвал сразу, ни на секунду не сомневаясь, и все приняли это, и она это приняла. А немцев и полицаев теперь все называют упырями, и это самое мерзкое слово в отряде. Любила за всё. За то, что он есть в её жизни.
А подарок! Господи, какой это был подарок! Как можно такую красоту выкинуть в озеро? Перед собранием он подошёл к ней и попросил протянуть ему обе руки и закрыть глаза, а потом положил ей на одну ладонь что-то, накрыл другой её ладонью и, держа её ладошки своими большими, сильными руками, сказал:
– Это тебе вместо ордена. Пусть у тебя будет память обо мне. – Она раскрыла ладонь и увидела бабочку. Нежную, воздушную, ажурную, золотую бабочку с блестящими камешками вместо глаз и заколкой на брюшке. Бабочка была настолько красива, что у неё на мгновение захватило дух.
А ведь сначала она хотела его убить. Убить всех и в первую очередь его. Не прошло и получаса после того, как она решила его убить за это очередное унижение, она увидела то, ради чего это было сделано. Она увидела убитых на посту немцев. Увидела, как свалили эти изломанные смертью куклы в одну большую кучу и как где-то там, в середине, под толстого немца он аккуратно, объясняя всем, положил гранату без чеки.
А потом он сделал то, что привело её в восторг. Это было невозможно, немыслимо и перевернуло всю ее. Он распорол штаны на верхней кукле, пристроил большой куст ромашек прямо между ягодиц и объяснил, что теперь немцы знают, кто убивает их солдат, и будут его искать, а значит, и её, если она будет рядом.
А ещё он дал ей в руки оружие, сказал ей спасибо и повернулся к ней спиной. И это его доверие к ней раздавило её. Это потрясение было больше, чем случилось с ней утром, и пришла в себя она много позже. Потом был полицейский, которого они повесили на берёзе, – и это тоже сделал он.
Произошло всё это в один-единственный день, и она не сразу осознала всё это. Слишком быстро в спокойное, мирное течение её жизни ворвался беспощадный военный кошмар.
Её жизнь изменилась сразу же. В её жизни появился смысл. Смысл всей её дальнейшей жизни: убивать немцев и полицаев. Ей дали винтовку и учили её, и она воспринимала это как должное, но была одна вещь, которую она поняла много позже. Поняла и поразилась, как сразу он понял её. Ей никто с того времени не смотрел в глаза. Кроме него и «Дочки». Никто и никогда. Даже те, кто постоянно общался с ней, их инструктора, никогда не делали этого. Они смотрели на оружие, на её руки, на местность и вообще куда угодно. «Дочка» только однажды сказала ей:
– Командир запретил, – и ещё она сказал тогда: – Командир сразу запретил к нам приближаться, сказал расстреляет. – Много позже она узнала, что однажды «Старшина» ударил парня из их деревни. За то, что пытался подойти к их палатке. Ударил так сильно, что парень два дня не мог встать.
Всё, что происходило с ней до сегодняшнего дня, было настолько странно и необычно, что она не сразу осознала это. Никто и никогда в прошлой жизни её так не защищал. Забота командира ощущалась во всем. В боевой учёбе, в постоянном присутствии «Старшины», в повседневной жизни и даже в вечерних посиделках и ответах на их бесконечные и часто бессмысленные вопросы. Но их новые учителя отвечали на эти вопросы, учили их, тренировали и заботились о них как о собственных детях, и со временем это стало для всех привычным.
Вот и сейчас командир говорит простые и понятные вещи. Говорит так, как будто рассказывает смешную историю. Историю, как они будут убивать упырей, а значит, и она. И очень скоро она пойдёт с ним на работу. Ту работу, которой он её учил: убивать упырей. И она не подведёт.