Страница 17 из 41
Мы с Эльмо переглянулись. Гоблин и Одноглазый встревожились. Как, наши до сих пор не возвратились? Фургоны должны были приехать еще до полудня. Я-то думал, что парни давно отсыпаются. Тот, кто побывал в «турнепсном патруле», до конца дня больше не работник.
– Я думал, они уже давно здесь, – сказал Эльмо.
Гоблин махнул рукой в сторону кучи. Его карты мгновение плясали в воздухе. Он давал нам понять, что отпускает всех.
– Проверю, как у них дела.
Карты Одноглазого поползли по столу, сгибаясь и распрямляясь на манер пяденицы.
– Нет, я проверю, карапуз.
– Я первый вызвался, жабий дух.
– А я старше.
– Сделайте это оба, – предложил Эльмо и повернулся ко мне. – Я собираю взвод. Пойди скажи Лейтенанту. – Он бросил карты и направился к конюшне, выкрикивая на ходу имена.
Копыта вздымали пыль, непрерывно выбивали рокочущую дробь. Мы ехали быстро, но осторожно. Одноглазый вынюхивал неприятности, однако колдовать на скаку нелегко.
Все же он почуял врага вовремя. Эльмо торопливо дал команды жестами. Мы разбились на две группы и вломились в высокие придорожные заросли. Оттуда выскочил мятежник – прямо нам в руки. У его глотки не было ни единого шанса.
Через пару минут мы двинулись дальше.
– Надеюсь, никто из местных не задумается, почему мы всегда узнаем об их намерениях, – сказал мне Одноглазый.
– Пусть считают, что среди них наши шпионы.
– Разве может шпион так быстро передать весточку в Сделку? Наше везение становится неправдоподобным. Нужно, чтобы Капитан убедил Душелова вывести нас отсюда, пока мы еще на что-то годимся.
Он верно говорил. Едва раскроется наш секрет, мятежники нейтрализуют колдунов Отряда своими. И тогда конец везению.
Впереди показались стены Весла, и я запоздало испытал сожаление. Если честно, Лейтенант не давал добро на эту вылазку. Ужо Капитан накрутит мне хвост. От его ругани сгорает щетина на подбородке, и я успею состариться, пока не закончатся наложенные на меня взыскания. Прощайте, уличные красотки!
Сам виноват, что погорячился, – ведь я наполовину офицер.
Зато Эльмо и его капралов явно не смущала перспектива делать дальнейшую карьеру в Отряде, будучи уборщиками конюшен. Казалось, ими овладела лишь одна мысль: «Вперед!»
Вперед, ради славы Отряда! Даешь!
Они не были тупицами, просто не боялись ответить за неподчинение.
Когда мы въехали в Весло, идиот Одноглазый даже запел. Песня его собственного сочинения была сумбурна и исполнялась голосом, принципиально не способным выдерживать мелодию, – если эти вопли можно назвать мелодией.
– Заткнись, Одноглазый! – рыкнул Эльмо. – Внимание привлекаешь.
Впрочем, его приказ не имел смысла. Мы слишком очевидно были теми, кем были, и столь же очевидно пребывали в скверном настроении. В город наведался не «турнепсный патруль». У нас чесались кулаки.
Одноглазый довыл песню и начал следующую.
– Заткнись, тебе говорят! – загремел Эльмо. – И займись своей проклятой работой.
Когда мы свернули за угол, копыта лошадей окутал черный туман. Из него высовывались влажные носы, втягивали зловонный вечерний воздух и морщились. Следом показались миндалевидные глаза, сверкающие подобно адским лампам.
Шепоток страха сметал зевак с тротуаров.
Они поднимались над туманом все выше и выше – десять, двадцать, сотня фантомов, родившихся в яме со змеями, которую Одноглазый называет своим разумом. Они потоком хлынули вперед – быстрые, зубастые, гибкие черные существа, бросавшиеся на горожан. Перед ними катилась волна ужаса, и через минуту на улицах остались только мы и призраки.
В Весле я оказался в первый раз. Признаться, таращился по сторонам, словно деревенский олух, въехавший в город на телеге с тыквами.
– Эй, посмотрите-ка сюда! – воскликнул Эльмо, когда мы свернули на улицу, где обычно останавливался «турнепсный патруль». – Это же старина Миляга!
Я слышал раньше это имя, но не был знаком с его обладателем. Миляга держал конюшню, где всегда останавливался «патруль».
Старик, сидевший возле конской поилки, встал.
– Слышал, как вы едете, – сказал он. – Я сделал все, что смог, Эльмо. Только вот лекаря не удалось для них найти.
– Мы захватили своего.
Хотя Миляга с трудом поспевал за Эльмо, тот не замедлил шагов.
Я принюхался и уловил слабый запах пожарища.
Миляга заторопился вперед и свернул за угол. Черные призраки мелькали у него под ногами, словно прибой, разбивающийся о валун на берегу. Мы пошли за стариком и увидели источник дымного запаха.
Кто-то поджег конюшню Миляги, а потом напал на наших парней, когда они оттуда выбегали. В небо все еще поднимались струйки дыма. На улице перед конюшней лежали убитые. Легкораненые, перекрыв улицу, направляли движение в обход.
К нам, хромая, подошел командовавший «турнепсным патрулем» Леденец.
– С кого мне начинать? – спросил я.
– Самые тяжелые лежат вон там. Но лучше начни с Ворона, если он еще жив.
Мое сердце дрогнуло. Ворон? Он казался неуязвимым.
Одноглазый пустил своих питомцев по окрестным улицам. Теперь ни один мятежник не подберется к нам незаметно. Я пошел следом за Леденцом туда, где лежал Ворон. Тот был без сознания, лицо белое как бумага.
– Он самый тяжелый?
– По-моему, единственный, кто не выживет.
– Ты все сделал правильно. И шины наложил, как я учил. – Я осмотрел Леденца с головы до ног. – Тебе тоже лучше бы лечь.
Я занялся Вороном. Спереди у него было около тридцати ран, некоторые глубокие. Я вдел нитку в иглу.
Быстро проверив выставленные патрули, к нам подошел Эльмо.
– Плох? – спросил он.
– Наверняка не скажешь. В нем полно дырок. Потерял много крови. Передай Одноглазому, пусть сварганит зелье.
Одноглазый варит по своему рецепту супчик из трав и курятины, способный вселить надежду даже в раненого, стоящего одной ногой в могиле. Колдун – мой единственный помощник.
– Леденец, как это произошло? – спросил Эльмо.
– Они подожгли конюшню и напали, когда мы выбежали.
– Я так и понял.
– Грязные убийцы, – пробормотал Миляга.
У меня, однако, создалось впечатление, что он больше скорбит о сгоревшей конюшне, чем о наших ребятах.
Лицо Эльмо скривилось, словно он куснул неспелую хурму.
– И ни одного погибшего? А Ворон ранен тяжелее всех? В такое трудно поверить.
– Один погибший, – поправил его Леденец. – Старик из той деревни, приятель Ворона.
– Трофей, – рыкнул Эльмо.
Старику не разрешалось выходить из крепости в Сделке – Капитан ему не доверял. Но Эльмо проглядел нарушение приказа.
– Кое-кто пожалеет, что затеял это. – Голос прозвучал совершенно бесстрастно, таким тоном Эльмо мог назвать оптовую цену на ямс.
Я подумал о том, как воспримет новость Рассол, – он очень привязался к Трофею. Душечка будет потрясена, ведь старик приходился ей дедом.
– Им нужен был только Ворон, – сказал Миляга. – Вот почему он так сильно пострадал.
– Трофей заслонил собой Ворона, – добавил Леденец. – А это, – он повел рукой вокруг, – из-за того, что мы не остались в стороне.
Эльмо задал вопрос, который меня удивил:
– Почему мятежникам приспичило убить Ворона?
Пузо, слонявшийся рядом и ждавший, когда я обработаю резаную рану на его левом предплечье, ответил:
– То были не мятежники, Эльмо, а вонючий капитанишка из деревушки, где мы подобрали Трофея и Душечку.
Я выругался.
– Костоправ, шей, не отвлекайся, – сказал Эльмо. – Ты уверен, Пузо?
– Конечно уверен. Да ты Весельчака спроси, он тоже видел капитана. На нас напала уличная сволота. Мы ее покрошили в два счета. – Он ткнул пальцем в сторону уцелевшей при пожаре стенки конюшни, где, словно поленья, лежала дюжина тел.
Я смог опознать только Трофея. На остальных была драная местная одежка.
– Я его тоже видел, Эльмо, – подтвердил Леденец. – Но всем заправлял даже не он, а другой хмырь, что держался в тени. Как только мы стали побеждать, он смылся.