Ссудный день

Чарли знал наверняка, что в Ссудный день шурин будет очень полезен. Только не проболтался бы. Если узнает сестра – все пропало, она уж точно всем раззвонит. К тому же она была как раз из тех попугаев, которые превыше всего ценят стабильность и готовы до самой смерти гоняться за пятерками от учителей, тоже всю жизнь гонявшихся за пятерками.

Ее длинный язык может погубить всех. Пойдут слухи, хуже того – по уставу нарушивший тайну должен быть уничтожен вместе с тем, кто его пригласил. А это значит, что и Чарли, и сестру, и ее мужа уберут еще до Ссудного дня и не останется после них ни династии, ни наследия, и все их родичи будут исключены из сферы власти. А Гаррет Доусон, бедный Гаррет Доусон со стыда провалится за то, что остановил свой выбор на таком недоумке и предателе. Доусон, который поставил на кон собственную жизнь, предположив, что Чарли достоин доверия и справится с назначенной ему ролью в великолепном новом будущем. И вот из-за Чарли его клан будет отброшен на шаг назад, пока другие продолжают множить свои ряды.

С некоторыми кланами такое уже случалось. Кто-то донес, двоих пришлось убрать, тот, кто был в цепочке над ними, выбрал еще раз, и клан пошел множиться дальше. Но те кланы, что развивались без таких спотыканий, насчитывали уже многие сотни. Они-то и выбьют больше всего целей.

Ради блага клана Чарли был обязан выполнить свой долг. Пройти первое испытание. Гаррет Доусон прямо сейчас наблюдал за ним из дальнего угла цеха. Чарли поместил резиновую прокладку в пресс. Положил фланец, продел болт. Нажал на педаль, скрепил детали.

Жизнь в замке не делает человека королем. Полеты на частном самолете не делают его астронавтом. Похвальба мускулами не доказательство силы, как трофейная жена не доказательство триумфа. Всю жизнь Чарли мечтал об атрибутах власти, не понимая, что властью является лишь власть. Храбростью может считаться лишь храбрость. Только реальные действия идут в зачет. Так говорится в книге. Книгу Гаррет Доусон ему тоже вручил. Вместе с обязанностью выбрать следующее звено клана.

Другие кланы преумножались день ото дня, час от часа, а Чарли все медлил. Застыл в нерешительности. Если он выберет ненадежного человека, то подпишет себе смертный приговор. Если не сделает выбор, то подорвет силы клана, подведет людей, которые на него положились. А самое ужасное – если ему не по силам этот риск, много ли толку от него будет в Ссудный день?

Иссиня-черная обложка бросалась в глаза, как бритая голова. Книга была большая, в карман не спрячешь. Золотые буквы заголовка служили знаком отличия для тех, кто открыто нес ее по улице, кто читал ее в транспорте. Знак героев. Чтение стало актом мятежа, совершаемым у всех на виду – но понятным лишь другим мятежникам с такой же книгой.

К примеру, если полицейский тормозил кого-то за превышение скорости и замечал на пассажирском сиденье книгу, дело обходилось без штрафа. Если женщина видела в руках мужчины книгу и начинала расспрашивать, а мужчина уходил от ответа, он немедленно становился для нее более привлекательным.

Как объяснял доктор Бролли, у всякого «молодежного бугра» есть свой текст. Книга, которая оправдывает действия. У конкистадоров была Библия. У бойцов Мао – книга его изречений. У нацистов – «Майн кампф». У американских радикалов – Саул Алинский.

Учителя и родители были в восторге, что пацаны в кои-то веки что-то читают.

Пацаны и молодые мужчины, которые в жизни по доброй воле не домучили ни одной книги до конца, часами глотали страницу за страницей.

Книгу получали только мужчины, приглашенные в тот или иной клан, и обсуждать ее могли только между собой. И они обсуждали – до тех пор, пока книга не была заучена наизусть.

Читать ее на людях было действием политическим. Неприкрытым нахальством. Сигналом для посвященных. Демонстрацией статуса. Идейным заявлением для единомышленников.

Книги Толботта Рейнольдса не было ни в одной библиотеке. Не продавали ее ни в одном магазине.

Она сразу бросалась в глаза. Держатель ее становился героем в глазах тех, кто о ней знал. Ее специально носили при себе, чтобы привлечь внимание своих. Чтобы показать друг другу, как многочисленны их ряды, и укрепить решимость. Книга в руках была свидетельством, что владелец ее избран храбрейшими из храбрейших и принят ими как равный. Ее носили с собой всегда и везде, как солдаты несут знамя в битву.

Как и все самые важные книги человечества, эта книга имела смысл только для тех, кто уверовал. Как и в случае с Кораном, Книгой Мормона или Манифестом коммунистической партии, прочитавшая текст случайная особа ничего бы в нем не поняла и, махнув рукой, с досадой отложила бы.

Случайные люди не могли дочитать книгу до конца, адепты же бесконечно перечитывали, всякий раз обретая в ней новые и новые озарения.

Носители книги устали быть потребителями и поглощать блага. Они желали, чтобы их самих поглотило нечто большее. Не они выбрали себе призвание, но призвание выбрало их. И призыв этот получился куда многочисленней, чем объявленный правительством.

Мать в конце концов поймала Терренса – вошла, когда он читал. Он читал иссиня-черную книгу с тех пор, как в очередной раз полежал в больнице. Эту книгу ему передал отец – через сердобольную медсестру, которая согласилась ни слова не говорить матери. Сам отец к нему не зашел, зато написал на обложке своей рукой: «Сыну. Очень скоро мир станет другим. Будь сильным». И еще в книге некоторые строки были подчеркнуты карандашом.

Терренс понимал, что от матери книгу надо прятать. Заныкал ее в вещах и увез домой, когда выписался. Врачи снова ничего у него не нашли – ничего такого, что могло бы объяснить его приступы. На всякий случай они просто в очередной раз увеличили дозировку сертралина, преднизона, бета-адреноблокаторов и коллоидного серебра.

Неизвестно, зачем отец передал ему книгу, но она стала для Терренса все равно что Библией. Он начинал читать на рассвете сразу после пробуждения – в единственное время, когда он был в состоянии воспринимать текст. После утреннего приема таблеток разум затуманивался, и Терренс не мог удержать в голове даже сюжет мультиков по телевизору.

Сегодня, к примеру, он прочел:

Счастливое прошлое делает людей калеками. Они цепляются за воспоминания, потому что им некуда больше идти. Им не к чему стремиться.

Как ни шерстил Терренс память, от отца в ней остался лишь запах бриолина. Напоминающий ланолиновую мазь и чернильные ленты для старых пишущих машинок. И еще то, как отец проводил гребенкой по его голове, делая пробор. На воскресную проповедь они с ним всегда шли с одинаковой прической. А вот лица Терренс вспомнить так и не смог. Больше вообще ничего – только запах бриолина и гребенка, ведущая черту по коже головы.

Прямо как этот карандаш. Как плуг. Терренсу нравилось представлять, как отец подчеркивал для него слова в книге – длинными уверенными росчерками. Внимательно и вдумчиво выбирал он самое важное для своего сына. В каждом абзаце скрывалось откровение. И на полях тут и там было выведено тем же убористым почерком, что и надпись на первой странице: «Сказать Терри». С полей книги на Терренса глядело доказательство того, что отец о нем заботится.

Следующий подчеркнутый абзац гласил:

Никто не заинтересован в том, чтобы вы раскрыли свой истинный потенциал. Слабые не хотят находиться в обществе сильных. Инертные не переносят тех, кто готов развиваться.

Терренс шептал эти слова себе под нос, заучивая их наизусть.

Боль и недуги всегда будут вашими спутниками. Выбирайте их сами – будь то боль от физического труда или болезнь от перенапряжения. Рассчитывайте свою боль. Наслаждайтесь ею. Используйте ее, чтобы она не могла использовать вас.