Страница 7 из 17
– Да, – тихим нежным эхом отозвалась Лариса. Шатков невольно погрустнел – будет ли голос этой женщины таким же нежным, когда он уснет и в квартиру беззвучно войдут двое амбалов?
Минуты через три появилась Нэлка, неся резной поднос с тремя черными обливными чашками и блюдцем, на котором тесно гнездились крохотные бутербродики с сыром и колбасой.
– Твоя чашка – вот, – показала Нэлка Шаткову на чашку, находящуюся у нее под рукой, – я тебе чуть покрепче сделала – ты мужчина, тебе можно, – а нам с Лариской чуть послабее… Бери.
У Шаткова перед глазами мигом зажегся красный предупреждающий огонек – не подмешала ли чего Нэлка в кофе? Он снова обвел пространство рукой, специально задержался на гипсовых слепках.
– У вас, Нэля, самая удивительная квартира из всех, которые я когда-либо видел, – сказал он вежливо. Нэлка, радостно улыбнувшись, заскользила глазами вслед за его рукой, остановилась на гипсовых слепках. Шатков взял чашки с подноса и поставил на стол. Ту чашку, которую Нэлка приготовила для него, он поставил перед Ларисой.
– Есть коньяк, есть водка, есть ликер, – сказала Нэлка. – Что будем пить?
– Мне немного коньяка, – попросил Шатков.
– Ликер!
– И я – ликер. Что-то на сладкое потянуло, – игриво произнесла Нэлка. – С чего бы это? А, подружка? – Она потеребила Ларису за плечо, разлила ликер по крохотным, украшенным серебряным кантиком стеклянным стопкам, достала бутылку коньяка, налила Шаткову. Его стопка тоже была крохотной, ликерной.
– Я из наперстков не пью, – сказал Шатков.
– Что так?
– Детская посуда.
– Гордость не позволяет?
– И гордость не позволяет тоже.
Нэлка налила Шаткову коньяка в стакан, с интересом глянула на гостя, словно бы хотела засечь в его лице что-нибудь порочное, темное. Шатков усмехнулся.
– Посмотри, посмотри на мое честное открытое лицо! – сказал он.
Вместо ответа Нэлка подняла свою крохотную стопочку.
– Будем! – произнесла она по-мужски. – За то, чтобы завтрашний день был не хуже нынешнего.
Выпили, потом опустошили чашки с кофе. Лариса вдруг, не стесняясь Шаткова, зевнула.
– Приустала я сегодня что-то…
– Да ты что, подруга? У нас же гость!
– Сегодня я не в форме.
– Вот те раз! – Нэлка бросила быстрый взгляд на Шаткова. – Ты уж извини нас. Любовь втроем может не получиться! – Повысила голос, потеребила подругу за плечо: – Что с тобой, Ларис?
– Не знаю, ничего не знаю-ю, – вяло протянула Лариса. – Глаза слипаются, тело чужое, ничего не хочется делать, никого не хочется любить… Спать хочется, – она вновь зевнула и закрыла глаза.
«Один – ноль, – удовлетворенно отметил Шатков. Все было правильно: его хотели опоить, лишить долларов, лишить родных деревянных тугриков и в чем мать родила отволочь на берег моря. – Такие девушки, как Нэлка с Ларисой, мне и нужны».
Важно только, чтобы Нэлка не догадалась, что он поменял чашки. Нэлка гневно сощурила свои светлые глаза, лицо у нее сделалось узким, темным, она с досадою ударила кулаком о кулак.
– Ты же не спать сюда пришла, Лариса! – голос у Нэлки стал трескучим, мальчишеским.
– Спать, только спать… – вяло пробормотала Лариса и отключилась.
Шатков взял бутылку коньяка и, не спрашивая разрешения Нэлки, налил себе, выпил.
– Вот чертовка! – в сердцах воскликнула Нэлка, добавила несколько резких слов. Слова были матерными, никак не вязались с нежным обликом Нэлки.
– Хороший напиток! – похвалил коньяк Шатков. – Сейчас такого не найдешь. Кончились те времена.
– Из старых запасов, – пояснила Нэлка. – Можешь налить себе еще.
– Не откажусь. – Шатков улыбнулся, снова налил себе коньяка в стакан, потом, подумав, перелил в стопку: – Проведу эксперимент, выпью из стопки.
– Ты же не любишь пить из стопок.
– Не люблю, – подтвердил Шатков, – мелкую посуду всегда хочется обернуть куском хлеба. Иначе из рук выскальзывает.
Им словно бы завладели некие иные силы, пришедшие невесть откуда – то ли из прошлого, то ли из будущего, – силы, которым Шатков должен будет подчинить самого себя, – всего, без остатка, – он будто бы сейчас перевоплощался, становился другим, – и в этом новом состоянии в нем на первое место должен был выдвинуться зверь – да, именно зверь с его обостренным чутьем, с бесшумной походкой и кошачьими мягкими повадками – если Шатков не станет таким, он проиграет не только свое дело, проиграет самого себя…
– Может, еще кофе? – предложила Нэлка.
– Спасибо, я кофе пью мало, – отказался Шатков. – Сегодня я принял недельную норму кофе, это перебор.
Нэлка заметно поскучнела. Шатков потянулся к ней и, едва касаясь пальцами, погладил по плечу.
– Я тоже, как и твоя подружка, притомился что-то, – сказал он и прикрыл рот рукой. – В природе, похоже, что-то происходит… – он заметил, как посветлели, сделались обрадованными глаза у Нэлки: он допустил просчет, и Нэлка засекла это. Впрочем, какой просчет? Никакого просчета. Он ведет себя так, как вел бы любой богатый клиент – особенно долларовый. А долларовые клиенты, они – капризные.
– В природе сплошные дыры, – сказала Нэлка, выпрямляясь, – вместо космоса – рванье, образованное крупными летательными аппаратами.
– Да ну?
– Это я в газете вычитала. – Нэлка подошла поближе к Шаткову и прижалась к нему бедром. У того на минуту шевельнулось что-то в душе – не железный же он, а обычный, такой же человек, как и все, – мясной, костяной, сработанный из нервов, жил и прочей плоти, – он с грустью посмотрел на себя со стороны и в ответном движении потянулся к Нэлке.
Время убыстрилось. Шаткову было слышно, как где-то за стеной, совсем рядом, суматошно застучал часовой маятник – «так-так-так», на несколько минут стих и снова застучал. Прислушиваясь к нему, Шатков неожиданно ощутил себя усталым, предельно выжатым, пустым, пусто было даже в голове, он потянулся, сбросил с себя одежду и лег на тахту. Накрылся пледом.
Нэлка легла рядом, положила голову ему на согнутый локоть. Голова ее была легкой, почти невесомой, словно Нэлка была не женщиной, а ангелом небесным.
– А ты сильный, – прошептала она. Губы у нее были безвольными, слипающимися. – У тебя сильные мышцы…
Он не ответил.
– Ты спишь? – также шепотом, правда, чуть более громким, чем в первый раз, спросила Нэлка.
Шатков не ответил, и тогда Нэлка осторожно опустила ноги на пол, выбралась из-под одеяла, внимательно посмотрела на Шаткова.
Тот даже не шевельнулся: у него был вид человека, уснувшего быстро и крепко, до самого утра – дыхание ровное, глубокое, чистое, никаких всхлипываний и храпа, сонного бормотания, вздохов. Нэлке захотелось даже погладить Шаткова, она потянулась было к нему рукой, потом остановила себя, встала с постели и на цыпочках прошла в прихожую. Открыла дверь.
Шатков сразу почувствовал, что квартира наполнилась людьми. Сколько их? Двое? Трое? Четверо? Чем больше – тем лучше. Только мешать друг другу будут. Он стремительно натянул на себя джинсы, сунул ноги в кроссовки, запечатал их липучкой – хорошо, что застежки были на липучке, не надо возиться, – вновь накрылся пледом, превращаясь в безмятежно спящего человека.
Он лежал неподвижно до тех пор, пока не услышал шепот:
– Хорош гусь! Развалился, как Ленин на Красной площади. Может, ему наволочку на голову накинуть?
– Тратить еще на него наволочку… Не надо.
Шатков чуть-чуть разжал веки – ровно настолько, чтобы через сжим увидеть белые плоские пятна лиц. Пришедших было двое – оба давешние, те, что сопровождали Нэлку с подружкой в кафе. Обычные качки. Сама Нэлка, приложив руку ко рту, стояла в проходе.
Когда первый качок приблизился к Шаткову, наклонился, Шатков, резко приподнявшись на тахте, накинул ему на голову плед и рванул к себе, подставляя под удар колено. Нападавший всем лицом, носом, ртом, губами насадился на колено, Шатков даже услышал, как у качка хрустнули кости носа – сломалась нежная перепонка, – отбил качка от себя ногой и снова рванул плед – несчастный во второй раз насадился на колено. Снова захрустели кости. Шатков отпустил плед, и нападавший кулем рухнул на пол.