Страница 74 из 93
Наскоро была произведена рекогносцировка и уточнено принятое решение, даны устные приказы, выслушаны решения командиров корпусов и дивизий, увязано взаимодействие. Чтобы лучше подготовиться, я перенес начало форсирования на 8 сентября. Один день дал командирам дивизий на проведение рекогносцировок с командирами полков и батальонов, а саперам — на обеспечение форсирования, подготовку проходов в минных полях и проволочных заграждениях противника.
Вечером 6 сентября доложил командующему фронтом генералу армии Г. Ф. Захарову, что сделано по его приказу. Я подчеркнул трудности, которые нам предстоят. В руках противника на правом берегу крепость и город Рожан. Враг на этом направлении имеет плотные группировки сил и средств; предполье в пятнадцать — двадцать километров перед Наревом мы преодолевали пять суток. В такой обстановке мы вышли к реке, не имея даже полка в резерве армии. А противник успел завершить планомерный отход и занял подготовленную позицию на том берегу.
С нашего берега можно видеть в обороне противника две сплошные траншеи, а местами и третью, проволочное заграждение в три, а местами в четыре-пять колов. Там, где мы пытались форсировать реку, всюду были минные поля, организованная оборона и плотный огонь; глубина обороны нам неизвестна, так как с наблюдательных пунктов просматривается лишь берег реки, а данные фотографирования, проведенного в первой половине августа с воздуха, устарели.
Мы сделали все необходимое на основании приказа; только начало форсирования я отложил на сутки, потому что соединения в одну ночь не могут занять исходное положение. Но форсировать такую реку, в спешке прорывать подготовленную оборону; даже не обеспечив войска боеприпасами, я считал нецелесообразным. Мое предложение — отложить форсирование, пока не укомплектуем наши дивизии хотя бы до пяти тысяч человек; если же пополнения получить нельзя, то дать соединениям возможность лучше изготовиться, изучить противника и его оборону — на это потребуется не менее пяти — семи суток. Командующий выслушал меня, но на форсировании настаивал. Против того, чтобы начать его 8 сентября, он не возражал.
6 сентября приказом Верховного Главнокомандующего была объявлена благодарность войскам нашей армии за освобождение города и крепости Остроленка. В тот же вечер командующий перенес начало форсирования на 11 сентября, а потом отложил и на 14-е. Мы, конечно, были этому рады и работали с особой энергией, изучали противника, его поведение, оборону, «подчищали» наши тылы, чтобы как-то укомплектовать стрелковые роты двухбатальонных полков. Старшие офицеры готовили младших, а младшие учили сержантов и солдат. Напряженно работал транспорт, так как норму боеприпасов на проведение операции нам увеличивали втрое.
С 12 сентября мы начали получать пополнение — в даже в большем количестве, чем мы ожидали. И в тот же день поступило указание отложить форсирование приблизительно до 1 октября.
Получив в свое распоряжение восемнадцать суток, мы тотчас приказали всем начальникам организовать регулярные занятия со всеми категориями личного состава по семи часов в день, создать в полках третьи батальоны, а в батальонах — третьи стрелковые роты.
В обороне оставили лишь три дивизии, по одной от каждого корпуса, а остальные вывели во второй эшелон. Дивизии первого эшелона оборонялись системой опорных пунктов; в каждом из них находился усиленный взвод, промежутки между ними простреливались огнем ручных пулеметов. (В те дни мною была написана специальная брошюра о службе в опорном пункте.) Передовые дивизии отрабатывали варианты обороны. Служба наблюдения велась закрепленными за сектором наблюдателями, добытые данные ежедневно обобщались и сличались с данными других видов разведки. Авиация фотографировала, уточняла расположение батарей противника, засеченных нашими артиллеристами. Шесть дивизий второго эшелона готовились к форсированию.
Большую работу проводила служба тыла, возглавляемая генералом М. П. Ереминым. Создавались необходимые запасы для наступления; освобождались от раненых и больных госпитали: вылечившихся направляли в части, а требующих более длительного лечения — в глубокий тыл; проводили санобработку и одевали солдат пополнения; заготавливали теплую одежду к зиме; ремонтировали дороги.
Говоря о воинах тыла, нельзя не сказать о наших девушках. Их в нашей армии служило немало. Все они пришли на фронт добровольно, в преодолении трудностей боевой службы не уступали солдатам-мужчинам, а на таких работах, как санитарная или связь, регулировка движения, хлебопечение, канцелярские дела, были просто незаменимы.
Взять хотя бы 169-ю стрелковую дивизию: в ней было более двухсот девушек. Часто приходилось слышать восхищенные отзывы об их отваге и умелой работе, 117 из них уже были награждены орденами. Девушки, пришедшие к нам в армию из партизанских отрядов, не только хорошо работали, но и были отличными агитаторами.
Многие из нас, командиров, очень виноваты перед девушками за то, что мало заботились о них, об их отдыхе, о подходящем обмундировании, мало с ними беседовали. А эти девушки под пулеметным огнем выносили раненых, в пургу и мороз стояли на перекрестках дорог, указывая проезжающим дорогу, по две смены подряд месили и выпекали хлеб, сутками дежурили без сна у раций или телефонов.
В сентябре к нам в армию поступило шестнадцать тысяч человек. Здесь были и вернувшиеся из госпиталей, и бывшие партизаны, и молодежь, мобилизованная в освобожденных нами областях. Ко всем этим людям требовался особый подход.
Солдаты, прибывшие из госпиталей после излечения, по боевой выучке и настроению не отличались от основного ядра дивизий и вместе с ним являлись тем цементом, который помогал сплачивать подразделения. Многие из этих людей были уже в летах и не раз ранены. Казалось, можно было в этой группе ожидать жалобы на усталость, на болезни, раны; но, как ни странно, таких настроений здесь не отмечалось, — бойцы хотели расправиться с врагом в его берлоге, отомстить ему за все содеянное, в том числе за свои раны.
Партизаны были тоже народ в полной мере надежный и смелый. Но из них многий не служили в армии, и даже те, кто служили, долго пробыв в партизанских отрядах, привыкли к другому способу действий. В их отрядах была дисциплина, но не та, какая нужна армии. Из этого и вытекала необходимость учить их способу действий регулярных войск и воспитывать у них армейскую дисциплинированность.
Третью группу составляли вновь мобилизованные. Многие из них никогда в жизни не держали в руках винтовку. Немало надо с ними повозиться, пока они станут настоящими солдатами. Были среди пополнения и люди, совершившие в своей жизни не одну серьезную ошибку. Тут можно было встретить и таких, которые служили у немцев полицейскими, старостами, обозниками, шоферами. Эта группа требовала особой воспитательной работы.
А на подготовку новых бойцов мы имели всего восемнадцать суток.
Были у нас и другие большие заботы. Мы находились в той части Польши, которую гитлеровцы называли «территорией государственных интересов Германии». Фашистская пропаганда долго и разнузданно клеветала на Советский Союз, пытаясь разжечь в поляках ненависть к нашим людям. Но потуги ее оказались тщетными. Местное население встретило нас доброжелательно, особенно крестьяне, которых в годы оккупации немцы облагали большим налогом, отобрали у многих землю и сделали батраками у помещиков. Поляков притесняли политически, угнетали в национально-культурном отношении, угоняли на работы в Германию, сжигали их села, если подозревали, что там есть партизаны, арестовывали и расстреливали «подозрительных лиц», то есть патриотов.
Поляки верили заявлению Советского правительства о том, что советские войска вступают в пределы Польши, преисполненные одной решимостью: разгромить гитлеризм и этим помочь польскому народу восстановить его независимость. Верило нам большинство, но не все, некоторые были насторожены. Пожалуй, больше немецкой здесь вредила враждебная Советскому Союзу злостно клеветническая пропаганда реакционного эмигрантского центра в Лондоне.