Страница 14 из 24
– Картер! Послушай, Картер! – Отрешенное лицо клерка испугало Перси Катферта, и он торопливо отгородился столом.
Уэзерби не остановился, а без суеты и энтузиазма обошел препятствие. Лицо его не выражало ни жалости, ни гнева – лишь спокойное, сосредоточенное терпение человека, получившего важное задание и готового методично исполнить его.
– Объясни, в чем дело?
Клерк шагнул назад, отрезая путь к двери, однако не проронил ни слова.
– Послушай, Картер, давай поговорим, все обсудим. Ты же отличный парень.
Магистр искусств торопливо соображал, рассчитывая молниеносный бросок к кровати, где притаился «смит-вессон»; не сводя глаз с безумца, метнулся к цели и схватил револьвер.
– Картер!
Раздался выстрел, однако в то же мгновение Уэзерби взмахнул страшным оружием и бросился в атаку. Удар топора пришелся в основание позвоночника, и нижняя часть тела сразу утратила чувствительность. Клерк навалился, придавил своим весом и сжал горло костлявыми пальцами. Револьвер выпал из руки; задыхаясь под тяжестью врага, Перси Катферт лихорадочно шарил по одеялу, пытаясь нащупать оружие. И вдруг вспомнил. Засунув руку за пояс Уэзерби, он вытащил из ножен охотничий нож. Настал миг последнего объятия.
Перси Катферт ощущал, как капля за каплей уходят силы. Нижняя часть тела не повиновалась; к тому же, как медведя в капкане, Уэзерби пригвоздил к месту весом своего тела. Хижина наполнилась знакомым запахом: начинал подгорать хлеб. Но разве теперь это имело значение? Хлеб больше не понадобится. А в кладовке осталось шесть кружек сахара – если бы знал, что так получится, не экономил бы в последние дни. Повернется ли когда-нибудь флюгер? Почему бы и нет? Разве не взошло сегодня солнце? Надо бы пойти посмотреть. Но нет, пошевелиться невозможно. Кто бы подумал, что мертвый клерк окажется таким тяжелым?
Как холодно становится! Наверное, огонь в печи уже погас. Хижина остывает быстро.
Теперь столбик термометра опустился ниже нуля, на двери появился иней. Перси Катферт его не видел, однако жизненный опыт подсказывал, что́ происходит, когда температура падает. Вероятно, нижняя петля уже заиндевела. Узнает ли мир его историю? Как воспримут новость друзья? Прочитают сообщение в утренней газете, за чашкой кофе, а вечером обсудят в клубе. Он явственно услышал голоса былых приятелей: «Бедный старина Катферт! По сути, неплохой был парень».
Он улыбнулся сдержанной похвале и пошел дальше в поисках турецкой бани. На улицах, как всегда, толпились люди.
Странно, что никто не обращает внимания на мокасины из лосиной шкуры и рваные немецкие носки! Лучше взять кеб. А после бани неплохо бы побриться. Но прежде всего плотно пообедать.
Бифштекс с картофелем и зеленью. До чего же вкусно! А это что здесь? О, соты со свежим медом, струящийся янтарь! Но зачем же принесли так много? Ха-ха! Разве можно столько съесть?
Почистить ботинки! Да, конечно. Перси Катферт поставил ногу на ящик. Чистильщик поднял голову и взглянул удивленно. Ах да! Только сейчас он вспомнил, что на ногах мягкие мокасины, и поспешно ушел.
Что за звук? Кажется, флюгер повернулся. Нет, это звенит в ушах. Да, лишь звон в ушах. Иней, должно быть, уже забрался выше щеколды, скорее всего захватил верхнюю петлю. В законопаченных мхом щелях между стропилами появились маленькие ледяные островки. Как медленно они растут! Впрочем, не так уж и медленно. Вот родился еще один, и еще. Два, три, четыре. Слишком быстро, трудно сосчитать. Вот два соединились, и к ним тянется третий.
Все. Больше островков не осталось. Слились в сплошное белое полотнище.
Что ж, по крайней мере, он не один. Если архангел Гавриил когда-нибудь нарушит северное безмолвие, они возьмутся за руки и вместе предстанут перед величественным белым престолом. И да рассудит их Бог. Бог рассудит!
Перси Катферт закрыл глаза и погрузился в ледяной сон.
За тех, кто в пути!
– Лей больше!
– Послушай, Кид, уже достаточно, а не то будет слишком крепко! От виски со спиртом и так голова пойдет кругом, а если туда еще коньяк, перцовку и…
– Давай-давай, подливай смелее. Не жалей добра. В конце концов, кто из нас командует пуншем – ты или я? – Мэйлмют Кид добродушно улыбнулся сквозь клубы пара. – Когда поживешь здесь с мое на пеммикане да вяленой лососине, то поймешь, что Рождество наступает только раз в году. А Рождество без пунша – все равно что прииск без единой золотой песчинки.
– Верно говоришь, – одобрил великан Джим Белден. Он специально приехал со своей делянки в Мейси-Мей, чтобы встретить Рождество в веселой компании. Все знали, что вот уже два месяца Большой Джим не ел ничего, кроме оленины. – Наверное, не забыл пирушку, которую мы устроили для индейцев-танана?
– Разве такое забудешь? Да, парни, вот бы вам посмотреть, как все племя передралось спьяну! А секрет-то лишь в сахаре, славно перебродившем на закваске из кислого теста. Это еще до тебя случилось. – Мэйлмют Кид повернулся к Стэнли Принсу, молодому горному инженеру, проработавшему в северном краю всего два года. – Только представь: тогда в округе не было ни одной белой женщины, а Мейсону вдруг приспичило жениться, причем немедленно. Отец Рут – вождь народа танана – ужас как не хотел отдавать дочь белому человеку, да и племя отказывалось его принимать. Что тут сделаешь? Вот я и не пожалел последнего фунта сахару; да, в жизни не варил ничего ядренее. Видели бы вы, как индейцы гнались за нами по берегу реки и через переправу!
– Ну а что же сама скво? – поинтересовался Луи Савой, высокий француз из Канады. Слух о безрассудном демарше долетел до него еще прошлой зимой, на Сороковой миле.
Мэйлмют Кид – поэт в душе – поведал романтическую историю северного Лохинвара. Слушая неторопливый, подробный рассказ, суровые искатели приключений растрогались и затосковали по солнечным южным пастбищам, где жизнь обещала не только безнадежную борьбу с холодом и смертью.
– Юкон мы успели перейти, когда лед тронулся, – произнес Мэйлмют Кид. – А индейцы отстали на каких-то пятнадцать минут, не более. И вот эта четверть часа нас спасла: река окончательно вскрылась. А когда племя наконец добралось до Никлукуето, весь форт ждал гостей в полной боевой готовности. Ну а что касается самой свадьбы, об этом лучше спроси отца Рубо: он их венчал.
Монах-иезуит вытащил изо рта трубку и без слов – одной лишь благодушной патриархальной улыбкой – выразил абсолютное удовлетворение. Протестанты и католики дружно, одобрительно захлопали.
– Ей-богу! – воскликнул Луи Савой, глубоко тронутый современной версией старинной баллады. – Крошка скво и бесстрашный Мейсон! Ах, до чего же красиво!
Едва первые оловянные кружки с пуншем пошли по кругу, неугомонный Беттлз вскочил и грянул свою любимую застольную песню о пасторе Генри Бичере:
– На все Господня воля! – жизнерадостно подхватил нестройный хор.
Волшебное зелье Мэйлмюта Кида подействовало благотворно: суровые, огрубевшие на морозе, немногословные парни с приисков смягчились, подобрели и разговорились. Со всех сторон понеслись шутки, песни, байки о прошлых и недавних приключениях.
Выходцы из дюжины разных стран праздновали Рождество вместе. Англичанин Стэнли Принс поднял тост за «дядю Сэма, родоначальника нового мира». Янки Том выпил за «королеву, да благословит ее Господь». Француз Луи Савой чокнулся с немецким торговцем Майерсом «за Эльзас-Лотарингию». Мэйлмют Кид встал с кружкой в руке, взглянул на затянутое промасленной бумагой, покрытое трехдюймовым слоем инея окошко и торжественно провозгласил: