Помор

— …Никогда не любил охотиться, — негромко говорил Туренин. — Не то чтобы я был жалостлив к тварям Божьим, как эти слезливые дамочки из общества защиты животных, отнюдь нет. Если приходит нужда, я завалю оленя или, там, горного барана. Просто я никогда не понимал этого странного «джентльменского» увлечения, вроде охоты на лис, когда целой толпой и сворой собак гоняют по лесу обезумевшую зверюгу. А у нас, в России, волка травят всем скопом… Безо всякой нужды, просто так, потехи ради. В Индии мне пришлось убить великолепнейшего тигра, отпробывавшего человечины и взявшего дурную привычку завтракать жителями одной затерянной деревни. Полосатый хищник обнаглел до того, что свил логово в заброшенном храме рядом с селением. Там я его и пристрелил, прямо у подножия статуи многорукого Шивы, словно в жертву принёс… А в Восточную Африку меня занесла мода — в высшем свете сочли хорошим тоном охоту на слонов…

— Жалко слоников, — подала голос Марион. — Зачем их убивать? Они же безобидные!

— Хм… Безобидные… Вы просто не видели, что бывает с человеком, которого догонит разъярённый слон, — тело превращается в лепёшку!

— А вот не надо было к слоникам приставать! — запальчиво парировала девушка.

Князь весело рассмеялся.

— И то верно! Ну слоников ваших я не трогал — зачем? Убивать ради мяса? Кто ж такую прорву съест? Легче подстрелить антилопу. А заваливать слона ради его бивней — настоящее варварство. Носорогам в этом отношении тоже не повезло — их уничтожают из глупости. Престарелые арабы верят, что порошок из рога этих гигантов вернёт им мужскую силу. С тем же успехом они могли бы перемалывать рога козлов или баранов!

Марион засмеялась.

— Да! А в Африке я, в основном, по сторонам смотрел и совершенно случайно убил льва. В саванне растёт высокая-превысокая слоновья трава, она скроет человека любого роста. И вот я пробираюсь по тропе, а на меня из зарослей выскакивает огромный лев! Я и выстрелил…

Фёдор усмехнулся. Ну хоть не хвастает своими охотничьими подвигами.

— Павел! — громко позвал он. — Ты почему меня не разбудил?

Лица его сиятельства и мисс Дитишэм были подсвечены слабым сиянием фонаря, поэтому Чуга затруднился бы сказать, что они выражали.

— Да вот, засиделись что-то, — смутился Туренин, — заболтались…

— Марш спать, — проворчал помор. — Оба…

— Слушаюсь, капитан! — дурашливо ответила Марион.

Проводив глазами полуночников, Чуга вздохнул. Сам себе он показался вдруг древним стариком, забывшим пору молодости…

…За ночь шхуна сбилась с курса, да и ветер стал отходить.

— К повороту оверштаг! — трубно взревел Фёдор, заняв место рулевого.

— Да, са-а!.. — рявкнул Зебони, по-южному выговаривая «сэр».

Чёрный слуга и князь, упорно зубрившие корабельные словечки, вытянулись во фрунт. Рядом, оставив на время черпак, встал по стойке «смирно» Хиггинс. Чуть сзади пристроился Хэт.

— Поворот! — гаркнул Чуга, уваливая шхуну. — Стаксель-шкот травить! Грота-гика-шкот выбрать! Фока-гика-шкот выбрать!

Зеб с его сиятельством бросились в разные стороны, мигом забыв моряцкие штудии, тут же вернулись, едва не столкнувшись с коком, покрутились, переспрашивая друг друга, пока, наконец, не ухватились за нужные снасти.

Фёдор положил руль на ветер — «Одинокая звезда» ощутимо заворачивала к северо-западу.

— Фока-гика-шкот потравить! Грота-гика-шкот потравить! Правый стаксель-шкот выбрать!

Верхние паруса — топсели, — обычно венчавшие обе мачты шхуны, Чуга побоялся устанавливать. Не дай бог, запутается его команда!

— Фока-гика-шкот выбрать! Грота-гика-шкот выбрать! Шкоты закрепить!

«Одинокая звезда» уверенно шла на запад, чуток забирая севернее, нацеливаясь на далёкий ещё Нью-Йорк. Князь Туренин, словно оправдывая название шхуны, неприкаянно торчал на баке. «Чего-то он так увял?» — подумал Фёдор, наблюдая за Павлом, непривычно молчаливым и как-то разом поскучневшим. Буркнув: «Так держать!» — помор доверил штурвал Монагану и протопал в капитанскую каюту. Марион уже была здесь и живо обернулась навстречу, улыбаясь Фёдору.

— Как он? — спросил Чуга.

Между девичьих бровок возникла морщинка.

— Вэн потерял много крови, — негромко проговорила мисс Дитишэм, — но раны не воспалены…

— Если до сих пор не сдох, — поставил свой диагноз Фокс, — то, может, ещё и выкарабкаюсь…

— Молчите! — строго сказала девушка. — Вам нельзя разговаривать!

— Слушаюсь…

Капитан будто усох и постарел — бледный, небритый, с чёрными, запекшимися губами, он представлял собой душераздирающее зрелище.

— Всё ладно будет, — подобающе выразился Фёдор.

— Всё будет о’кей! — подхватила Марион.

Выйдя на палубу, Чуга оглядел океанские просторы. Атлантика добродушно качала шхуну, не мешая той стремиться на запад. Фёдор покачал головой. Море-океан отделило его от России, от Севера родимого. Время минет, и сотрётся в памяти оставленный дом, шумливая Ваенга, могилка Олёнкина… Чуга вздохнул.

— О чём вздыхаете? — незаметно подойдя, ласково спросила мисс Дитишэм.

Помор обернулся.

— Да так… — отделался он никчёмными словами.

Марион встала рядом с ним, подставляя хорошенькое личико солёному ветру, и глянула искоса.

— У меня такое впечатление, — сказала она, надувая губки, — что вы меня избегаете.

— Разве?

— Да-да! Не глядите даже в мою сторону!

— Просто не хочется быть третьим лишним.

— Вы дурак! — выпалила мисс Дитишэм.

Это было сказано от души, безо всякого жеманничанья, и Федор не выдержал, рассмеялся. Тут же и Марион прыснула в кулачок.

— Простите, — пробормотала она, — вырвалось. С князем мы друзья, а вы… Мне с вами ничего не страшно. Так спокойно становится… и я сразу начинаю чувствовать себя женщиной!

Девушка мило покраснела, и губы Фёдора наметили улыбку. Марьяна…

Она совсем молоденькая — и совершенно не испорченная. Девушка нравилась ему именно своей детской непосредственностью, радостной открытостью миру, мечтательностью и предчувствием счастья. Хотя, что там скрывать, Марион было чем пленять, к тому же природа одарила её особым женским обаянием, которое волновало каждого мужчину, просто смотревшего на неё. Такая вскружит голову любому… да только не ему. Слишком уж он здравомыслящ и трезв, порывам нет места в его душе.

«Или ты уже успел состариться в свои тридцать два?» — подумал помор. «Федюнька», — ласково называла его Олёна. А кто он на самом деле? Суровый Фёдор Труфанович? Мрачный Чуга? Способна ли Марьяна тронуть его заскорузлую, ороговевшую натуру?

Помор покачал головой в лад своим грустным мыслям. Когда расстаёшься с любимым человеком, ставшим близким тебе и родным, в душе остаётся рана. Сколько ей суждено заживать? Когда она перестанет саднить?

Чуга поднял голову к небу, и солнечное тепло согрело его лицо, словно кто погладил ласково. Фёдор улыбнулся. Пожалуй, человек, не любивший по-настоящему, мог подумать, будто он зарок давал какой — верность хранить той, что была ему всех дороже. Да нет… Себя-то, живого, зачем хоронить? Олёна всегда ему счастья желала, а бобылю какая радость жить? Не в этом дело…

Не готов он пока к новой амурной круговерти. Болит сердце-то. Щемит. Коли одна всего тебя занимает, куда ж другую-то вместить? А просто так побаловаться, плоть свою потешить… Почто так-то Марьянку обижать? Эта барышня заслуживает большего. То-то и оно…

— А чего это князь наш такой смурной ходит? — перевёл Чуга разговор.

— Влюбился князь, — гордо сказала девушка.

— В кого? — нарочито удивился Фёдор.

— В меня, в кого же ещё? — фыркнула Марион, вздёргивая носик. — А я ему возьми да и расскажи, по какой надобности в Нью-Йорк следую.

— Это по какой же?

— Замуж выхожу! — важно ответила мисс Дитишэм.

— Ах, вот оно что… Не повезло, выходит, князю. А кому повезло?

— Его зовут Роуэлл Дэгонет. Он молод и состоятелен, из хорошей семьи… Правда, он далеко-далеко не такой мужественный, как вы, но что уж тут поделаешь. Отец всегда хотел, чтобы мы с Роуэллом были вместе. И дедушка…