Багатур

В опочивальне было прохладно, но это и к лучшему — сон крепче будет. Олег устроился поудобнее на непривычно мягких перинах пуховых и закинул руки за голову, уставился в потолок. Сон витал где-то рядом, словно на время покинув тело. Думалось Сухову вяло, мысли текли плавно, зато ни одна тревога не посещала ум — он не прислушивался, вздрагивая от непонятного звука, не напрягался, подтягивая оружие поближе. Покой наступил, недолгий, но сладостный. Расслабуха.

— Ты не спишь? — донёсся громкий шёпот Пончика.

— Заснёшь с тобой, пожалуй… — проворчал Олег.

Александр поворочался на своём ложе и спросил:

— А чего ты делаешь?

— Думаю.

— А о чём?

— Прикидываю, чем мне запустить в одного зануду.

— Нет, серьёзно!

— Да так, ни о чём конкретном. Своих вспоминаю… Я имею в виду нукеров.

— Своих?

— Да, Понч, своих. Бату-хан мне, что есть, что нету его, а вот наш десяток — это совсем другое дело. Привык я к ним, понимаешь? Свыклись мы вместе быть — помогать, прикрывать, спасать, биться спина к спине. И вот, когда я это всё вспоминаю, то мне истина даётся — не важно, против кого ты воюешь, важно, с кем ты идёшь в бой.

Шурик вздохнул.

— А я баскакам служил… — признался он. — Самому Великому баскаку владимирскому прислуживал. Представляешь?

— Представляю.

— Ирония судьбы… Даже не ирония, а злой сарказм — я, который принципиально был против монголо-татар, я же, выходит, и устанавливал то самое иго! Угу…

— Вот что, пособник, ты что собираешься дальше делать? Князю великому служить или как?

— А ты?

— Я первый спросил.

— Не знаю я… Вот честно, не знаю! И во Владимир мне возвращаться не хочется, и Новгород этот… Ох… Не мой это город, не та тут жизнь, какая мне нужна.

— А где та?

— Так говорю же — не знаю!

— Понятненько… У меня те же симптомы. В Новгороде мне ловить нечего, а в Орду меня только на аркане уведёшь. Ладно, Понч, по дороге обдумаем жизненный путь. Спать!

— А я…

— Спать, я сказал!

— Да сплю я, сплю…

…Выспавшись как следует, позавтракав обильным остатком вчерашнего, оба посланника двинулись в путь. Вьючных своих они прихватили с собой — так спокойнее… Да и кому их сдать на хранение? Вахрамею? Монах — парень честный, кто спорит, дак ведь есть и те, кто поболе его. Не, лучше уж всё свое с собой и носить…

Уже за городом, следуя набитой тропой по правому берегу Волхова, Олег почувствовал себя свободным. Никто не спорит, к ордынцам он примкнул сам, по своей воле, но всё же Запад был ему ближе, чем Восток.

Они с Пончиком ехали, как в былые времена, вдвоём, и эта замёрзшая река, и молчаливый лес, всё было знакомым, не то чтобы родным, но своим.

— А я себе не таким представлял Александра Невского, — сказал Шурик. — Угу…

Сухов фыркнул.

— Ты только на публике не вздумай так князя обозвать, — сказал он, — а то засмеют Ярославина.

— Чего это? — удивился Пончик. — А-а… Ну да, ещё ж не было Невской битвы. Угу…

— Да я не об этом, Понч. Понимаешь, разбить свеев на Неве — это не подвиг для князя, а исполнение профессиональных обязанностей. Ему за это деньги платят, понимаешь? И он каждый год гоняет всех этих свеев, финнов, литовцев с немцами, всех любителей отовариться на халявку. Точно так же служили князья до него и будут служить после. И я тебя уверяю, Александр Ярославич никогда бы не принял такой сомнительной чести — быть прозванным Невским. Кто же хвастается текущей работой?

— Ну, в принципе ты прав, — с трудом согласился Александр. — Хм. Назвали бы его Чудским, правда что…

— Если бы правда…

— Не понял. Ты что, считаешь, будто Ледовое побоище тоже текучка?

— Понч, — сказал Олег с чувством, — да кто тебе сказал, что такое вообще было?

— Ты чего?! На Чудском озере! Рыцари «свиньёй» построились, а наши им как дали! И все те рыцари под лёд ушли.

— А наши куда ушли? — ухмыльнулся Сухов.

— Домой, — буркнул Александр и добавил с вызовом: — С победой!

— Понч, ты только не обижайся. На тебе, между прочим, тоже кольчуга напялена, и шлем — железа почти пуд. И если под тобой лёд разойдётся, ты камнем пойдёшь ко дну не хуже, чем тевтонец в латах. Да любого пловца, хотя бы и наилучшего, утянет под воду гиря весом в пуд! А тут как-то странно получается — плохие немцы, значит, потонули, а хорошие русичи — нет. Так не бывает, Понч. Да и какому рыцарю в здравом уме придёт в голову сражаться на льду? Полей, что ли, нехватка?

— Между прочим, это легко проверить, — разгорячился Пончик. — Надо нырнуть в озеро и выкопать из ила латы!

— Ныряли, Понч.

— И что?

— Ни-че-го. Пусто! Ни вот такусенького обломочка нету на дне!

— Не может быть! У Вороньего камня?

— У него. Чистое там дно, Понч.

После продолжительного молчания Александр пробормотал:

— Не понимаю… Для чего же тогда Невского к святым причислили?

— А кто ж его знает… Вот, занадобилось кому-то героя из князя сделать, в борца за веру превратить. Не пустил-де князь поганых латинян на землю русскую, отстоял православие! Будто кто покушался на нашу веру… Сидели тевтонцы с ливонцами в своей Прибалтике и угнетали помаленьку местное население, а нас не трогали. Наоборот, мы к ним постоянно лезли! Кстати, тот самый Невский не раз водил полки на земли Ордена, грабил соседей по-чёрному. Входил в Немецкую землю и опустошал её по обычаю.[169] Ты не подумай, я ничего дурного не хочу про Александра Ярославича сказать. Обычный он князь, получше некоторых, поумней, во всяком случае. Но, как и все прочие рыцари, хитёр, коварен, честь у него одатлива, а совесть сговорчива. А что ты хочешь? Жизнь такая…

— Ужасно… — пробормотал Пончик.

— Что — ужасно? Правда не бывает ужасной. Просто надо видеть её под нагромождением вранья. Та не журись, Понч! Я всё прекрасно понимаю — это в тебе мифы не вывелись, в средней школе подхваченные. А у нас хорошая историчка преподавала… И хорошенькая! Мы её потому и слушали, а после прониклись. Я уже и не помню ничего, вон, монголо-татарское иго на практике проходил, а все даты как вымело из памяти. Но что-то в голове всё-таки осталось. И завет Цыли Наумовны — думать! Не принимать на веру слово печатное, а соображать самим, подвергать сомнению. Знаешь, что самое обидное? Что бедного Александра Ярославича возвеличат за вымышленные подвиги, а вот о подлинных его заслугах историки будут стыдливо умалчивать, потакая церковникам.

— Да что ты говоришь! — язвительно сказал Пончик. — Неужто и вправду есть заслуги?

— А то! Споспешествовал! князюшка триумфальному шествию власти Орды — исполать Александру Ярославичу! Этот твой тёзка, Шурка, поможёт татарам прижать князей, замирит их на многие годы. Стало быть, ему надо «спасибо» сказать за будущее объединение Руси. Он, как это говорится в учебниках, «создал условия». Ханы принесли нам закон и порядок, мир и покой — исполать Орде! На этом мы и поднимемся, дорастем до единства. Понял, Понч?

— Понял… — вздохнул Шурик.

— Не расстраивайся, Олександр. Это только так кажется, что выдумка красивее правды. Ерунда это. Правда есть чистота и строгость в любом виде, какой бы безобразной ни оказалась истина. Грязь проявляется в нашем обращении с правдой. Это, знаешь, как отношение к наготе — один просто любуется голой женщиной, а другой видит только срам и «неприличные места», которые надо обязательно прикрыть трусиками и лифчиком.

— Будем считать, что ты меня убедил, — снова вздохнул Пончик.

— А чего тогда вздыхаешь?

— Геллу вспомнил…

— Да-а… — вздохнул и сам Олег. — Там было чем любоваться…

— Угу…

И оба замолчали, в который раз наблюдая в воображении неодолимую пропасть в три столетия. Какое же в этом было чудовищное извращение смысла — знать, что твоя любимая давно уже обратилась в прах, и понимать при этом, что по ту сторону провала во времени она жива и ждёт твоего возвращения! Немыслимо. Невыносимо.

169

Формулировка принадлежит С. Соловьёву.