Страница 23 из 27
Потом ушёл на фронт. Отца-то забраковали: нога у него, вишь, с детства вывернута. А тут приезжает на побывку дядя Саня, значит, к своим, на родину. Изменился, конечно, а всё равно свой!..
Я его с Валерием Чкаловым сравнивал, обоих их видел. И по фотографиям, и так довелось. Волгари! Похожи друг на дружку. Ну, родные родными. И друзья… Всех дядя Саня обошёл, со многими, с кем хотел, повидался. И – на завод.
Два дня и со специалистами, и вообще со многими встречался, ходил, смотрел. Уж и не начальник теперь на заводе, а всё едино. Все уважительно к нему относятся.
Перед отъездом в Москву поехал он в Самару, в Куйбышев, то исть. По делам каким-то. Он потом рассказывал так отцу моему, ну, примерно:
– Еду, – говорит, – кругом народ всякий, разный. И вши!
Ползают с одного пассажира на другого. С чемоданов на узлы всякие. Некуда от них деться. Маются все. Целый поезд вшей…
Думал, только в окопах так. Насмотрелся: на передовой вши заели нашего брата-солдатика. До крови расчёсывали себя. Зуд, невмоготу. Иной, не стерпев, выскакивал из окопа, потеряв разум от зуда, и… попадал под пулю. Живые мишени.
…Сижу, – говорит, – в вагоне, наблюдаю, как вши копошатся, и… спохватываюсь: меня-то они не трогают! С чего бы это?
Вначале не понял, что к чему.
А поразмыслив, потом сообразил, что едет он прямо с завода в той же одежде, в которой был. А она пропахла ароматами заводской продукции. Её-то и боятся насекомые. Так получается!
Нашёл он стеклянную банку, набрал в неё вшей этих. Случай, как с Ньютоном. Только тому яблоко упало на голову, а тут вша эта…
Вернулся на завод и проверил он свою догадку в заводской лаборатории. Всё подтвердилось: от мази, которую они там приготовили с химиками, вши бегут. А какие околевают тут же.
Уехал в Москву. А вскоре завод стал в бочках грузить эту серную мазь на фронт. Целыми партиями. Стратегическое оружие, не иначе! Во спасение наших солдатиков. Во как! Какой молодчина, земеля наш!
Опосля в кажном поезде стояла бочка с этой мазью. В обязательном порядке.
Вот поразмысли. Левша, конечно, – великий талант! Аглицким мастерам нос утёр: блоху ихнюю подковал. Но ведь и забава это!..
А тут дядя Саня столько народу нашего от мук спас.
Ты книжки пишешь. Вот и упомяни про эту историю. Чтоб знали… Не только Левшу… А и про нашего земляка из Сызрани, Александра Маркина!
Некоторые сочиняют. Шут с ними. А ты напиши дельное. Как было!
Арбуз для мамы
Помню, погнали нас, школьников, на уборку арбузов.
День сентябрьский, а жарко. Умаялись. К вечеру – уже никакие. Стали ребята перед отъездом домой подворовывать арбузы. Откатывали в посадку, кто как мог…
А я не решалась никак. Не в обычай было чужое брать.
А так хотелось привезти маме подарок. Она болела бруцеллёзом и лежала в лёжку.
Я подошла к бригадиру тёте Паше Борисовой, она жила на нашей улице. Знала, что мы с мамой мыкаемся без папы, который с войны не вернулся. Знала, что мама болеет. Подошла к ней и молчу.
– Ты чего столбом стоишь? Каланча какая, язык проглотила? Я решилась. Мне показалась, что она не откажет:
– Тётя Паш, можно взять маленький арбузик для мамы. Она хворает сильно.
Спросила и получила своё:
– Чего ещё? Много вас таких! Арбузик ей! Придумала!
Шофёр дядя Коля, который знал мою маму, повернулся так к ней:
– Дай ты для Нюры арбуз, она ж безотказная в колхозе. Положи девчонке в сумку.
– Нет, не дозволено! И всё тут, – стояла бригадир на своём.
И я пошла к машине, чтоб дядя Коля не нервничал.
…А когда уже ехали на машине домой, смотрим, впереди нас тётя Паша разогнала лошадь так, что телега опрокинулась. Целая куча украденных ею арбузов выскочила из-под сена, и они оказались на дороге. И покатились в пыль.
Тётя Паша упала с телеги. Колёса переломали ей обе ноги. Как она кричала, когда мы её в кузов грузовика несли!
Больше уже потом нигде она не работала. А вскоре померла.
Вот такая история.
Что хочешь, то и думай…
Страшно становится
Случай какой со мной был!
Не видела б сама, не поверила.
Наварила я щей. А так получилось, что все мои разъехались разом. Есть некому. Пошла к Нюре, соседке, через пять дворов. Те, которые рядом, пустуют. Она тожа со своими в город подалась. Выбрасывать просто так жалко, щи-то. В погреб с моими ногами доступа нет. Решила отнести на помойку собакам. Во что-нибудь налью, думаю. Нашла посудину и налила.
Тут жа бегут они, собаки. Штук пять. Я отскочила. А среди них вожак, что ли, большой такой, как телёнок.
Каждый из них подбежал и мордой в лоханку со щами. Толкают друг друга. Тут жа вдруг из подворотни дома Неверовых, он который год пустует, выбежали ещё две собаки. Взлохмаченные, худые. Жмутся друг к другу, как ребятёнки какие… али бомжи эти…
Который вроде вожака как рявкнет на тех, кто щи хлебать начал, они и отпрянули. А эти две-то стали быстро есть из посудины.
Псы, что раньше на щи набросились было, стояли теперь рядом. Смотрели только…
Когда щей осталось мало, вожак энтот ткнул лоханку мордой, те две отошли, а отстранённые собаки бросились снова к щам и долизали их. Во как!
Дивовалась я.
Они, собаки, как люди, что ли? Сочувствуют промеж собой?..
Хотя что я говорю? «Сочувствуют»?!. Где теперь это? Днём с огнём…
На той неделе приехали какие-то ушлые ночью на машине.
У Марфушки погрузили поросёнка её. И ищи их, людей этих…
Вот я и говорю: сколько Марфуша лебеды да жирнухи[1] попарила для поросёнка-то…
Ладно труды такие положила, сама, хорошо, цела осталась.
Хоть так…
Страшно становится…
С бугра всё видно…
Мама, я и мой брат Витька сажаем на Ваньковом бугре картошку. С бугра так хорошо видно вокруг. Вон наша школа, вон Вовки Кудряшкина голубятня. А немного сбочь, конечно, поболее, чем голубятня, но не сильно – наша саманная изба. Второй год после войны. Живём впроголодь. Был бы жив отец! А так надежда только на картошку.
– Беги, – говорит мама, – домой. Набери полведра картошки в погребе, а то кончается. Надо этот клин посадить до конца.
Я не рад такой команде.
До дома не близко. Да ещё по такой жаре. Очень хочется есть.
В животе бурчит.
– Ты побыстрей, – говорит мама, – а то тут как на сковороде, прижухнем под солнцем.
…Бегу, а сам хватаю на ходу щепочки разные, прутики для огня. У меня при упоминании мамы о сковородке созрел план. Там, в погребице, в ларе должна быть мука. Как прибегу домой, поджарю на сковородке её с водой и съем. Невмоготу терпеть.
Так и сделал. Таганок у нас всегда стоял на загнетке в печи.
Водрузил на него закопчённую сковородку с водой, насыпал муки, которую еле намёл на дне ларя ладошками. В мизинец под ноготь от доски влезла, чёрная, тоненькая, как ниточка, заноза, но мне до неё – потом. Развёл огонёк. Радуюсь. Вспомнил: «А картошка-то?» Пока, думаю, мука поджаривается, наберу семян. Метнулся в погреб. Всё шеметом, вприпрыжку делаю.
Вернулся к таганку, мука где прижарилась, где как месиво.
Некогда уж. Огонёк потух. Собрал я ложкой в миску мою стряпню. И во двор!
Доедаю на ходу, зажав в горсти то ли блин, то ли тесто. Не утолил голод, а только раздразнил. И пальцы вымазал.
Когда прибежал, мама спрашивает:
– Что так долго? Картошку, что ли, варил?
– Не, – отвечаю, – не варил.
– Ну как же? Дым из нашей трубы шёл. С бугра всё видно.
Я обернулся, а там и вправду наша труба торчит, в сторонке так. Ни с чьей не спутаешь.
Растерялся я, вообразив, какой я маленький перед мамой, перед этой горой, с которой всё видно. Совсем таракашка. Упав духом, чувствую своё ничтожество, признаюсь:
– Я муку жарил.
– Как же ты её жарил, если она кончилась? Придумываешь…
1
Жирнуха – вид сорной травы.