Страница 3 из 16
Генерал не реагирует на сдавленное шипение капитана, а меня обволакивает тонкий аромат апельсина. Тяну носом фантомный запах с наслаждением. Так пахнет мой мужчина. Соскучилась до дрожи. Это хуже мук неразделенной любви – смотреть издали и не сметь сказать ни слова. Ходить мимо, не оборачиваясь, когда больше всего хочется просто обнять. Повиснуть на нем, чувствуя, как крепко держат сильные руки. Наилий, лучше бы я ждала тебя на планете. Хотя нет. Там бы извелась еще больше.
– Все нормально будет, – отчаянно стонет Публий, – чем его организм отличается от других? Ну, чем? Иди уже, Ваше Превосходство. Я напишу, как проснется. Подробно. Могу сфотографировать и показать, что все в порядке.
– Напиши, – тихо говорит Наилий и качается ко мне.
Закрываю глаза, губы горят, мечтая о поцелуе. Коснуться бы на мгновение. Нет. Нельзя.
– Я все равно рядом, – шепчет генерал, – не бойся.
Аромат апельсина исчезает и Наилий уходит, а под потолком отсека загорается красное табло с предупреждением.
– Несколько минут осталось, – ворчит Публий, – раздевайся.
Комбинезон снимаю быстро и прячу в нишу, а с рубашкой сложнее. Почти прижимаюсь грудью к ячейке, чтобы даже случайно не попасть в объектив камеры. Белье решаю не трогать вовсе. В ячейке как-нибудь сподоблюсь. Места мало, но и я – не крупный мужчина, плечами задевающий стенки. Подтягиваюсь на руках и прокатываюсь внутрь на роликах. Дверцу захлопывает Публий, и на транспортнике снова срабатывает сирена. Успеет ли сам? Яростно ворочаюсь в ячейке и понимаю, почему раздеваются догола снаружи. Будь проклята прижимистость конструкторов! Место они сэкономили. Ногой отталкиваю от себя белье и нервно вздыхаю. Сонный газ пахнет жасмином, и стенки ячейки начинают прыгать перед глазами за мгновение до падения в черноту.
Ангар. Старый и наспех сделанный. Проржавевшие опоры прикрыты снаружи листами. В каждую щель и дырку бьет яркий дневной свет.
– Уходи, – хрипло говорит Наилий, а сам держит за плечо. У меня на руках младенец, туго замотанный в пеленку. Крутит головой и морщит нос. Еще не кричит громко, только недовольно хнычет. Может, мокрый или проголодался. Мы давно здесь. На лице Наилия черные мазки копоти, за спиной шатаются пьяные от усталости бойцы. Генерал приказал загородить ящиками дверь. Больше негде прятаться. Только здесь.
– Уходи, пожалуйста, – просит генерал, уткнувшись лбом мне в висок, – пока есть время. Я здесь сам.
Руки затекают от напряжения, боюсь выронить ребенка и прижимаю к груди все крепче и крепче. Некуда идти. За стенами ангара взрывы и выстрелы, земля вздрагивает под ногами.
– Уходи, – стонет Наилий и толкает нас назад. Проваливаюсь спиной в темноту, как в патоку, и застреваю в ней. Бесконечно медленно пятно света с генералом внутри отдаляется от меня. Силуэт Наилия прямой, как посох, упрямый и несгибаемый. Дверь ангара вздрагивает от взрыва и проламывается внутрь. Ребенок кричит, перекрывая грохот, а я падаю.
Они ходят вокруг стаей шакалов, загнавших раненого хищника. Ржут и тычут в нас пальцами. Боятся, иначе давно бы бросились зубами перегрызть глотку. Наилий обнимает, пряча между нами младенца. Из ушей генерала неровной дорожкой стекает темная кровь. Её запах вязнет на зубах, закатывается на корень языка. Я хочу сплюнуть густую слюну, но не могу пошевелиться.
– Вот и все, Наилий, – звенит высокий и чистый, как у ребенка, голос, а мне он напоминает крик ястреба. – Скажи что-нибудь.
Генерал не слышит, а я да. Булькающий смех, стук раскладывающихся треног станковых пулеметов, металлический лязг патронной ленты. На утоптанной земле ангара воронки от пуль и острые зубы осколков. В наши сердца смотрят семь стволов пулеметов.
– Всегда побеждает сильнейший, все остальное чушь, – изгаляется и насмехается голос. – Где твои мудрецы? Где твоя армия? Скажи.
Генерал молчит, а я нет. От боли слова злые и короткие, но на каждое лишь новый взрыв смеха.
– Все моё навсегда останется моим, – звенит и ликует голос, – и эта планета тоже. У тебя еще остались возражения? Не слышу. Остались? Так скажи.
Наилий обнимает нас, низко наклонив голову. Я закрываю глаза и касаюсь губами щеки младенца. Привкус крови растворяет соль, а гогот десятка глоток заглушает шепот.
– Некому будет нарвать тебе эдельвейсов, любимая. Прости.
В полумраке ангара расцветает семь огненных цветков. На их нектар слетаются злые пчелы, жаля наши тела. Прошивая их насквозь. Кровь льется дождем на землю и последнее, что я слышу – взмах крыльев бабочки.
Под ноги больно смотреть. Наши тела не узнать. Навеки сшиты вместе и растворились друг в друге. Их накрывают белой простыней, на которой мгновенно распускаются алые кляксы крови. Спине тяжело, что-то мешает и рук не поднять. Тянусь выше, а шакалы шарахаются. Скулят и воют от страха, закрывая лица руками, царапая глаза скрюченными пальцами. От меня на пол падает густая жирная тень. Делится на два лепестка и колышется в такт дыханию.
– Кто это? – нервно визжит совсем юный мальчишка и тычет в меня пальцем.
Оглядываюсь за спину и вижу хрупкие и тонкие полотна в налете сажи, как в пыльце. Мои крылья.
– Бабочка! – бьется в истерике боец. – Проклятая черная бабочка!
Я дергаюсь вверх, роняя хлопья сажи, бью волной воздуха наотмашь. Под потолком окно. Улечу, нужно только разбить стекло. Каждый взмах все слабее, тянусь из последних сил, а с земли ко мне поднимают стволы пулеметы. Не успеют. Поздно. Яркий свет ловит в объятия, выталкивая из сна звоном осколков.
Глава 2. Совещание
В полумраке капсулы пахнет кровью, к рукам прилипла сажа – не оттереть. Бьюсь в ячейке, как бабочка в стеклянной банке. Воздуха не хватает, легкие горят, а живот болит от судорожных вздохов. По вискам дорожки пота и на груди маленькая лужа. Ушел Инсум, оставил с кошмарами наедине.
«Тише, тише, я здесь».
В ячейке включается вытяжка, сквозняком отгоняя жар от тела, но легче не становится. Теперь меня бьет озноб. Растираю влагу по лицу и груди, чтобы испарилась быстрее. Прекрасно телепортировалась. Замечательно.
– Тиберий, – громко зовет Публий снаружи и стучит в дверцу, – ты проснулся?
– Да.
Зубы стучат и подробнее не ответить. Военврач просит подождать в ячейке, и я не возражаю. До галлюцинаций надышалась сонным газом, не зря так ненавижу снотворное. Подношу ладони к лицу и заставляю себя думать, что сажи нет, крови нет, это просто сон. Бездна, но до чего же реальный!
«Инсум! – даже мысленно умудряюсь стонать. – Скажи, что это сон!»
«Меня не было рядом, я не знаю, сон или нет».
Мертвый император не жалеет меня и не врет, а так хотелось. Никогда не мечтала стать пророком именно поэтому. Увидеть будущее и жить каждый день, словно приговоренной к казни. Знать, что когда-нибудь вот так возьму на руки ребенка, меня обнимет любимый мужчина, и пулеметные очереди растерзают наши тела. Не хочу!
«Инсум, скажи, что я не могу предсказывать!»
«У тебя нет дара Поэтессы, но это не значит, что ты не могла увидеть один из вариантов».
Еще не легче. Будто специально добивает, проклятый. Дышу размеренно, пытаясь отвлечься и успокоиться. За словом «вариант» вспоминается теория Избирателя и жизнь, как гусеница, ползущая по полю вариантов от точки к точке. Слепая и не очень умная гусеница, жующая все, что попадается на пути. Избиратель намекал, что можно не мириться с судьбой, а выбрать другую, но я не успела разобраться, распечатка осталась в багажном отсеке. Теперь открою теорию не раньше высадки на Эридан.
Публий снаружи торопит всех и разгоняет по отсекам. С громким стуком встают на металл лестницы протезы Трура, а я жду, пока не утихнут все звуки. Впереди еще день праздного шатания по транспортнику и спуск на планету. В иллюминаторах уже чужие звезды, крошечная капля летящей вдалеке кометы и темно-красная махина спутника. Из длинной справки с бесконечными цифрами характеристик я запомнила только то, что Эридан очень похож на Дарию. Тот же размер, та же удаленность от светила и климат чуть теплее и засушливей. А еще Трур рассказывал, что там правит король, и женщины выходят замуж.