Скажи, что ты моя

У меня перехватило дыхание, я отступила на шаг назад. Мужчина, наблюдающий за мной, стоял неподвижно. Я обернулась, схватила со стола свой телефон, чтобы позвонить в полицию. Когда я снова взглянула в окно, там никого не было.

Ветер хлестал деревья, дождь барабанил в окно.

Я стояла, замерев с телефоном в руке, готовая набрать номер. Вгляделась в сад, посмотрела на улицу.

Мужчина в дождевике бесследно исчез.

Не меньше получаса я потратила на то, чтобы навести порядок на полках в кладовке. Хаос сводит меня с ума. Если бы все старались поддерживать здесь порядок, хотя бы чуть-чуть, мне не пришлось бы постоянно тратить на это время.

С другой стороны, распорядок дня дает мне чувство покоя. Я всегда считала, что это важно – ходить на работу, день за днем выполнять одни и те же задачи. От этого я чувствую себя спокойно. Возникает ощущение осмысленности.

Анна-Лена просунула голову в дверь кладовки.

– Керстин, у вас найдется минутка?

– Когда закончу здесь, – ответила я.

Чего ей от меня нужно? Я посмотрела на часы и отметила, что она пришла сегодня на сорок минут раньше. Такое с ней часто случается. И ей, конечно, хочется, чтобы все это заметили. Такая старательная, такая ответственная Анна-Лена. Ей всего тридцать пять, однако она совершенно естественно чувствует себя в начальственном кресле. Но что-то я ни разу не видела, чтобы она прибиралась в кладовке. Вряд ли такое когда-нибудь произойдет. Она слишком важная персона, чтобы заниматься такими делами.

Я расставила моющие средства на полке ровными рядами. Затем не спеша заперла дверь кладовки и медленно пошла по коридору. Мне торопиться некуда.

– Вы чего-то от меня хотите? – спросила я, заходя в ее кабинет.

– Садитесь, – сказала Анна-Лена и указала на стул напротив себя. Закончив какое-то дело, она повернулась ко мне.

– Я слышала, что у нас в последнее время возникли трудности?

– Мне кажется, у нас на редкость тихо и спокойно. Кто сказал, что у нас трудности?

– Кто – не имеет значения.

Бегающий взгляд, виноватая улыбка.

– Вы проявляли нетерпение и были грубы с проживающими.

– Так речь обо мне? Это со мной у кого-то были трудности?

Анна-Лена избегала смотреть мне в глаза, перебирала бумаги на столе.

– Горько это слышать, – продолжала я. – А что именно этот кто-то видел?

– Ну, она не говорит ничего конкретного, но…

– Тогда очень трудно что-либо обсуждать, – прервала я. – Если этот кто-то не видел, как я что-то делаю не так.

– Во всяком случае, у нее сложилось такое впечатление. И Грета жаловалась.

– Грета? – я засмеялась, чтобы показать, что я думаю по этому поводу. – А на что она не жалуется? Эта женщина считает, что все все делают не так. Она всегда недовольна. Вы бы это почувствовали, если бы хоть раз сами поработали со старичками.

Анна-Лена вздохнула, словно я сморозила несусветную глупость.

Интриги на работе мне уже поперек горла стоят. Особенно допросы такого рода. Они объединяются против меня, жалуются, что я якобы постоянно прошу меня подменить, ухожу раньше времени. Чего они только не придумают, чтобы испортить мне настроение! Однако все это высосано из пальца.

Я не самый общительный человек в коллективе, мне это хорошо известно. Видимо, в этом-то все и дело. Между тем я работаю здесь дольше всех. Я и Ритва. Скоро шестнадцать лет, как мы здесь. Что бы они делали без меня? Новые звездочки типа Анны-Лены обычно не задерживаются надолго. Чтобы справиться с такой работой, нужно нечто большее, чем желание поиграть в начальника. То, что на бумаге, принципиально отличается от повседневной работы. Теория – это одно, практика – совсем другое. Некоторые люди совсем далеки от реальности, это ясно.

– Я просто хотела это с вами обсудить, – сказала Анна-Лена и сделала важное лицо.

– Я всегда делаю свою работу наилучшим образом.

– Керстин, дорогая, почему вы сразу становитесь в оборонительную позицию? Мы должны поговорить об этом. На вас жалуются. Не в первый раз. Понимаю, что вам было тяжело в связи с мужем и все такое. Но работа не должна страдать.

Она не понимала. Ничего не понимала. Просто ни грамма.

Не говоря ни слова, я встала и вышла из кабинета. Анна-Лена вышла за мной в коридор и окликнула меня. Я сделала вид, что не слышу.

Сказать, что мне нравится здесь работать, было бы, мягко говоря, преувеличением. Бесконечные мелкие дрязги, разные мнения по поводу того, как делать работу и как ее распределять. Простые вещи усложняются, и в результате дел становится вдвое больше. Чаще всего именно мне приходится в конце концов все разбирать за всеми. А эта молодежь, которой удалось устроиться на почасовую! Разве не разумно было бы требовать, чтобы у них наличествовала хоть какая-то трудовая мораль? Они вообще плюют на старичков и выполняют только необходимый минимум. Они все усложняют, просят их подменить или звонят в последнюю минуту и сообщают, что заболели. И всегда это происходит в пятницу вечером или в понедельник утром. Я прибегаю и выручаю, когда могу. И что мне за это? Ни одного доброго слова. Мир неблагодарен.

Порой меня увлекает мысль о том, чтобы поменять место работы. Но мне скоро пятьдесят. Я слишком стара, никто не захочет меня брать, рынок труда для меня закрыт. Лучше уж я буду работать себе потихоньку в доме престарелых Хельшё, с этими противными коллегами и этим бестолковым руководством, которое само не знает, чего хочет.

Я зашла в комнату персонала.

– Скоро домой наконец-то! – произнесла Ритва с заметным финским акцентом.

– Да, – ответила я. – Наконец-то.

– Мы с моим стариком собираемся в ИКЕА. Ты там уже побывала?

– Нет, не была. Мне не нужна новая мебель – достаточно того, что уже есть.

– А мой-то так рад, что они открыли магазин здесь, в Бурленге, – со смехом сказала Ритва, – так что ему не приходится каждый раз ехать в Евле.

– Привет! – воскликнула Сесилия, влетая в кухню.

Я отвернулась. Ее я просто не переношу. Сколько ей – двадцать три? Двадцать четыре? Невзрачная студентка медицинского колледжа, которая думает, что обладает невероятными знаниями. Слава богу, она хотя бы работает с нами не каждый день. Всегда рвется рассказать, как все есть на самом деле и как должно быть. Молодежь, поучающая старших, – что может быть более нелепым? Сопляки, начинающие говорить важным тоном только потому, что их случайно взяли на работу.

За ней вошла Хатти, женщина лет сорока – кажется, из Ирана. Она редко что-то говорит, но такая симпатичная, скромная. Не прет вперед и не выпячивает себя, как некоторые другие.

– Хочешь кофе, Керстин? – Ритва протянула мне чашку. Я опустилась на ближайший стул и положила себе три куска сахара. Сегодня я их заслужила.

Ритва налила и Хатти, которая приняла из ее рук чашку и благодарно улыбнулась.

– А мне не надо, спасибо, – сказала Сесилия, хотя ее никто ни о чем не спрашивал. – Не понимаю, как вы можете целыми днями пить кофе.

Она принялась заваривать себе травяной чай, основательно и демонстративно.

– От этой работы просто голова кругом идет. Как вы все можете так убиваться год за годом?

– Повезло, что ты не убиваешься, – ответила Ритва и села рядом со мной. – Ты ведь всю жизнь проработала в таких домах, да, Керстин?

– Ну да, почти что, – ответила я. – Но вкалывать пришлось, это верно.

– Слишком много дел, – воскликнула Сесилия и положила ноги на стул рядом с собой. – Слишком мало времени.

– Нужно спокойно, – произнесла Хатти. Я улыбнулась ей, чтобы поддержать ее. Она все лучше и лучше говорит по-шведски. Если бы все так старались и шли к своей цели.

– Кто-то должен делать работу, – сказала Ритва с мрачным видом. Она человек суровый и ни перед кем не выслуживается. Делает свое дело и уходит домой. Никаких разговоров. Точно как я.

– Как там Изабелла, ей нравится в Стокгольме? – спросила она.

– Похоже, да, – ответила я.