Страница 5 из 11
3
Наутро я был уже на пристани. Небо было чистое, солнце играло на воде веселыми искрами, совсем как в детстве. Кстати, одеваясь, в заднем кармане джинсов я обнаружил две смятые сторублевки, так что я чувствовал себя не таким потерянным, как вчера. Катер бодро покачивался возле причала, пассажиров было немного, и мы поднялись на катер и уселись на скамьях под навесом.
Волны бились о причал, нас поднимало и опускало, и я видел за бортом то полоску воды, отделявшей нас от причала, то расписанные граффити стены речного вокзала. Передо мной сидели две девочки и с ними их молодящаяся бабушка в широкополой коричневой шляпе. Девочкам было лет по 10-12, обе хорошенькие, длинноногие, с быстрыми живыми глазами. Особенно привлекательным был легкий пушок на их свежих личиках. Они сразу заметили мое внимание и начали кокетничать. Девочки постоянно убегали куда-то, а потом с разбега падали на скамью рядом с бабушкой, громко смеясь и вскидывая глазки. На меня они, конечно же, не смотрели. А я не отрывал от них глаз всю дорогу. Зато бабушка сразу заговорила со мной и начала рассказывать мне о своей соседке, которая ни с того, ни с сего сошла с ума и зарезала своего мужа. Говоря, бабушка непрерывно улыбалась, и из-за этой улыбки на ее верхней губе собирались мелкие сухие морщины.
К полудню солнце стало пригревать, и бабушка натянула на головы девочек одинаковые желтые панамки. Девочки продолжали меня занимать, бегая по палубе и кокетничая. Они мне нравились обе вместе, по отдельности они не были интересны. В них обеих была та летучая женская притягательность, которую женщины теряют очень рано. Когда наш катер ударился о края пристани и пассажиры выстроились на сходе, я сошел вместе с другими на пристань, а девочки с бабушкой поплыли дальше.
4
Передо мной лежал городок Б, который можно было оглядеть одним взглядом – чистенький, предсказуемый, скучный. Я вышел на площадь, покрытую брусчаткой с памятником поэту, родившемуся в городе Б в 19 веке. Пройдя через площадь, я ступил на одну из его улиц. Увидев одну улицу, можно было понять, что точно такими же будут и остальные: глухие заборы, захламленные подворотни, закрытые ставнями окна. Отыскать типовой пятиэтажный дом, в котором жил мой родственник, не составило труда. Я поднялся и позвонил в дверь, обитую коричневой тканью.
Мне открыл угрюмый мужчина в майке, и я долго стоял и смотрел на него, пытаясь вспомнить, зачем я здесь оказался. Поездка на катере вытеснила из памяти цель моего путешествия. Вдобавок я забыл имя родственника, стоявшего передо мной. Я думаю, мы с ним никогда раньше не встречались. Не зная, как к нему обратиться, я назвал свое имя и сказал, что приехал, получив его письмо. Посторонившись, он впустил меня в квартиру. Дверь со скрипом затворилась за нами.
Мы прошли на кухню и сели за стол. Я сидел лицом к окну и слушал, а мой родственник – его звали Борисом – повторил мне все то, о чем он писал в своем письме. Отец мой когда-то жил в этом городе и они с Борисом близко общались и даже вместе жили. И другие в этом городе помнили моего отца. В последнее время они начали замечать, что отец появляется на улицах, чаще всего в районе пристани. Борису об этом рассказывали, а он не поверил, пока однажды сам не столкнулся с отцом. Поздно вечером Борис возвращался с работы и увидел отца. Однако отец не захотел его признать, отвернулся и ушел от него быстрым шагом. Борис уверен, что это был мой отец. «Непонятно, где он живет и чем занимается», – сказал Борис.
Между прочим, Борис сказал мне, что собирается в командировку и предложил пожить в его квартире, пока он будет отсутствовать. Потом он начал выяснять степень нашего родства. Слушая Бориса, я начал задремывать. Его рассказы не могли вытеснить свежие впечатления дня, проведенного на реке под открытым небом.
Я видел себя на катере, где две девочки в желтых панамках бегали по палубе и громко смеялись. И вдруг смеющиеся девочки растворились, и я увидел бледное лицо отца, появившееся в окне за спиной Бориса. Я мгновенно очнулся, но лица в окне больше не было видно. Я подумал: какой это этаж, третий, четвертый? Был ли это отец, видел ли я вообще кого-либо? Может быть, мне показалось. Да, скорее всего это все мне привиделось.
5
Мне нужно было на что-то решиться, остаться в городе Б или, заняв у Бориса денег, сразу же уехать домой, благо катер возвращался в М через несколько часов. Очень хотелось сразу уехать и забыть всю эту историю. Вычеркнуть ее из души.
И все же я не уехал. Я остался в городе Б, поселился у Бориса и стал ждать встречи. Странная это была жизнь. Бориса я с той первой встречи больше никогда не видел. Видимо он уехал в командировку. Я спал целыми днями и только вечером выходил на охоту. Вечером улицы и дома обретали что-то загадочное, призрачное. Фонари на улицах горели исправно и даже ярко, но этот свет лишь подчеркивал мертвенность и безлюдье города. На улицах действительно не было никого, и хотя была ранняя осень, окна были закрыты и свет горел только в редких окнах, занавешенных плотными шторами. Кое-где была слышна приглушенная музыка тяжелая и неторопливая, какую когда-то сочиняли придворные композиторы для торжественных церемоний и обедов.
Город походил на кладбище. Ничего не согревало глаз, не радовало сердце. Заборы, стены, забитые хламом подворотни, глухие занавешенные окна. Редкие тени прохожих. Все мертво, чуждо. Я спрашивал: как жить? как вынести пустоту? почему отец выбрал этот город? почему этот город держит меня?
Представьте себе, что я чувствовал, гуляя по этим улицам в абсолютном одиночестве в ожидании встречи, которой я больше всего боялся. Все во мне напрягалось от страха, и когда однажды на меня налетела визжащая собака, от неожиданности я упал и больно ударился коленом о камень. Собака куда-то исчезла, а мое сердце бешено стучало.
В другой раз из подворотни вышла старая женщина в надвинутом на лицо платке и, подойдя ко мне, протянула ладонь, как будто прося подаяние. Я протянул ей сторублевую купюру, но старуха отвернулась и скрылась в подворотне, откуда появилась. Ей не нужны были деньги, видно, она хотела от меня чего-то другого. Я так и не увидел ее лица.
В квартиру Бориса я возвращался под утро, когда туман с реки заползал в прибрежные улицы. Ежась от холода, я поднимался по крутой лестнице к двери, обитой коричневой материей и толкал ее. Она нехотя раскрывалась, впуская меня, а потом медленно закрывалась на скрипящей пружине, а я шел на кухню и кипятил воду для чая. Я пил чай с сухарями и думал о том, как, когда я был маленьким, мы с отцом ездили по веселым городам. Я помогал ему делать его работу, то есть ходил с ним по разным учреждениям и терпеливо ждал, пока он встречался и разговаривал с занятыми мужчинами и женщинами, а потом мы с отцом шли в кино или цирк и отец покупал мне множество игрушек. Я получал в подарок тряпичного зайца или гимнаста, прыгавшего на веревочке или деревянных медведей, бивших деревянными молотами по наковальне – такие игрушки дарили в те годы, – и я был счастлив, а сейчас мне уже за сорок – столько, сколько тогда было отцу. Мой отец умер, но не совсем – он все еще жил во мне, сидел на моей кухне, занятый своей таинственной жизнью.
Снова я вспомнил девочек, с которыми плыл на катере. Почему-то я постоянно думал об отце и об этих девочках. Что между ними общего? Я видел, как девочки вскакивают и убегают, а их опустевшее место на скамейке занимает мой отец. Он усаживается рядом с их бабушкой и смотрит ей в лицо, но она его не видит и продолжает рассказывать мне о сумасшедшей соседке, зарезавшей мужа. Потом девочки прибегают и с визгом плюхаются на скамейку, но отца на ней не оказывается. И снова они убегают, и опять появляется отец и садится на опустевшее место. Так повторяется несколько раз, но тут я начинаю замечать, что, сидя за столом, засыпаю. Я ложусь на диван и действительно засыпаю.