Страница 2 из 11
Грег и Борис прочитали все по его лицу. Друзья обнялись и разошлись, не сказав друг другу ни слова. Все знали о намеченной на другой день пирушке, и Иона был предупрежден.
2
Отмечалось сорокалетие их общего приятеля Самсона. Самсон занимал причудливый лофт на одной из богемных улочек города. Неважно, какого города – Нью-Йорка или Мадрида, или Лиссабона, а может быть, даже Москвы. В Москве, правда, нет богемных улиц, но причудливых лофтов – сколько угодно. Впрочем, в Париже, Мадриде и Нью-Йорке тоже больше нет богемных кварталов, а есть кварталы туристов, кварталы Красных фонарей, кварталы правительственных учреждений и банков, спальные кварталы, кварталы бедноты, даунтауны, чайнатауны, маленькие Италии и т.д. и т.п. Куда же подевалась богема? Неизвестно. Слава богу, что кое-где еще сохранились богемные лофты.
Лофт Самсона был необъятный, безмерный, растягивающийся, сжимающийся, силиконовый, резиновый. Он вытягивался и растягивался по мере продвижения по его анфиладам и его наполнения людьми. Потолки, правда, были угрожающе низкими, но зато в лофте было столько комнат, что царь Соломон мог бы спокойно разместить в нем свой гарем, однако он каждый раз попадал бы не к той жене, потому что у него, наверняка, не было бы точной карты лофта. Его картографы заблудились бы в этом лабиринте, не говоря уж о евнухах и самих женах. Представьте, сколько бы там было ссор, женского визга и клочьев рваных волос, включая парики, накладные хвосты и шиньоны. Бедняга Соломон!
Самсон никогда не испытывал трудностей местонахождения, так как у него не было ни одной постоянной Далилы и он жил в той части лофта, в которой находил себя в данную минуту – остальные его не интересовали. Его вообще мало что интересовало. Он считал себя художником, но никто никогда не видел его картин. Зато не было лучшего места для всевозможных сборищ и оргий, длящихся не одни сутки и даже не одну неделю, чем лофт Самсона. Можно сказать, что в этом месте одни праздники сменяли другие в длинном ряду дней, ночей и комнат. Комнаты, дни и ночи образовывали непрерывный континуум, в котором обитали Самсон, знакомые Самсона, знакомые его знакомых и вовсе незнакомые люди, составлявшие большинство на любом сборище, при этом чувствуя себя старожилами и даже патронами этого заведения.
Обладатель большого и рыхлого тела, всклокоченной рыжей бороды и седой растрепанной шевелюры, Самсон наполнил свой лофт подобранной на помойках слоновой мебелью, которая сама приходила к нему и располагалась по углам. А так как углов в лофте Самсона было несчитанное множество, то и соф, диванов, кушеток, канапе, кресел, табуретов и стульев, а также комодов, бюро, столов и столиков было тоже достаточно. Гостям было где развернуться, разложить курительные приборы, расставить бутыли, бутылки, фужеры, стаканы и лафитники, а также тарелки и тарелочки с немудрящими закусками. Среди гостей заведения Самсона музыканты, художники и литераторы составляли костяк и основу, хотя представители этих цехов терялись в безмерной толпе рантье, торговцев, карманников, гангстеров и отвязных девиц. Также его посещали полицейские, переодетые в трансвеститов, политические деятели, замаскированные под рыбаков, медиумы, играющие в гипнотизеров и актеры, прикидывающиеся лицедеями. Помимо упомянутых категорий было великое множество неразличимых гостей, проводивших в самсоновских покоях почти каждую ночь и сделавших посещение этих помещений важнейшим смыслом своего существования.
Только один раз в году этот катящийся поток непрерывных празднеств переходил на иной уровень, обретал новое дыхание и достигал высшего и можно сказать запредельного качества, и это бывало в ночь перед Днем Всех Святых. Нужно также заметить, что алкогольные возлияния не были единственной страстью посетителей самсоновского салона, как это происходило с героями Рабле и Домаля, хотя и входили в первую тройку излюбленных ими времяпровождений. На естественно возникающий в этой связи вопрос, что же было квинтэссенцией, собиравшей в конюшни Самсона такое изысканное общество, ответ мог бы быть получен посредством социологического исследования с опорой на статистику, однако социологов среди посетителей самсоновских конюшен не водилось, зато философов, задающих бессмысленные вопросы, было великое множество.
В эту ночь, по легенде совпадавшую с его именинами, владения Самсона наполнялись особенно многочисленной и исключительно требовательной публикой. Трезвых туда не пускали, а если кому и удавалось просочиться, его мгновенно обнаруживали и приводили в должный вид за счет штрафных мер и вместительных бокалов. Для представительниц прекрасного пола в этом отношении не делалось никаких исключений, напротив им наливали до краев и строго следили за тем, чтобы ни одна драгоценная капля не пролилась мимо. И это все делалось не из фанатизма и не тем более не из-за педантизма собутыльников, а по причине мудрого понимания, что даже одна трезвая голова может обрушить общий взлет и испортить праздник. Вообще же к девушкам и женщинам в самсоновском заведении относились вполне галантно, всякий раз пробуя продемонстрировать им отдаленные и затененные углы и мягкие диваны. Многим из них такие экскурсии приходились по нраву.
3
Приближалась ночь перед Днем Всех Святых, и мысль Дерека и двух его друзей невольно связало предстоящее им судьбоносное действие с лофтом их старого приятеля Самсона и с ожидаемым празднованием его сорокалетия. Иона также обещал прийти и поздравить старину Самсона со вступлением в возраст мужественной мудрости и мудрой невозмутимости. Решили прийти туда вместе, чтобы не растеряться в самсоновском лабиринте.
Несмотря на открытые форточки, дым в комнате, в которой друзья очутились, стоял коромыслом. Гул от криков собеседников, пытавшихся друг друга перекричать, был нечленоразделен и расшифровке не подавался, за исключением отдельных особенно громких выкриков. Лица и фигуры поначалу также было нелегко различить, но чувствовалось, что, как бы не были все пьяны, благодушие и взаимное расположение собутыльников были неизменны. Быстро нашли и наполнили стаканы, выпили за старину Самсона, и только тогда Дерек обнаружил, что сидит на одном диване рядом с улыбающимся хозяином. Остальные присутствующие, за исключением тех, кто пришли вместе с ним, были ему незнакомы.
Обстановка в комнате – смутные очертания мебели и фигуры гостей в табачном дыме – напомнила Дереку его сны, в которых осознаешь, что это сон и пытаешься проснуться. Он даже замотал головой, чтобы вырваться из патоки захватившего его сновидения. Благо все были так поглощены своими собственными снами, что на его жесты никто не обратил внимания. Вырваться не удалось, но попытки продолжились. Иона кивнул ему, чтобы его поддержать. Шум стоял невообразимый. Грег и Борис куда-то запропастились. Вокруг Дерека одновременно говорило пятнадцать человек. Обсуждалась горячая тема – женщины.
– Вы всегда нас хотите. Вы хотите нас ночью и днем, хотите девочек и старух, хотите, когда вы еще дети и когда вы уже глубокие старцы. Вы бредите, вы галлюцинируете нами! – брызжа слюной и захлебываясь, визгливо кричала женщина в трико и мини-юбке с короткой стрижкой и жилистым изможденным лицом.
Она кричала стоя на столе, и ее ярко-красные лаковые туфли обжигали своими бликами толпящиеся вокруг фужеры и стаканы. Ей возражал тщательно одетый и старательно причесанный господин, сидящий в глубоком кресле и для подкрепления своей мысли размахивающий сигарой.
– Женщина – это точка безумия нашего мира! Мы знаем, какую опасность она в себе несет. Ее не должно быть в мире мужчин. Ее нужно держать под замком и не выпускать на свободу. Ее нужно занимать бесконечной мелкой бессмысленной работой двадцать четыре часа в сутки!
Мужчина старался вклинить свои слова в редкие паузы в выкриках дамы, стоящей на столе, так что у них получался хорошо слаженный дуэт тенора и колоратурного сопрано.
– Позвольте, но зачем так демонизировать женщину. Почему не взглянуть на нее как на кладезь спокойствия и нежности. Вот именно, спокойствия и нежности, – говорил, стремясь перекричать других, рыхлый апоплексичный мужчина, менявший в волнах окружавшего его дыма свое лицо. Сначала оно было вытянутым, потом яйцевидным, потом овальным и под конец – стало круглым и розовым, как надувной шарик на ниточке.