Страница 29 из 297
Так мы и не уснули до утра. Столь душевного разговора у нас с отцом никогда больше не было, хотя вообще наши отношения были теплыми. Я рассказал отцу обо всем. И об обстановке в школе и о моем положении в комсомольском клубе и о встрече со своими борисовскими друзьями.
- Самое для меня страшное, - сказал я под конец, - это то, что остался я в безлюдном пространстве. Совсем не с кем говорить, один собеседник - Степан Иванович. - Так он больше про виноград и вино. А я без людей, без дружбы - не могу.
- То и хорошо, что не можешь, - ответил отец. - Не можешь, так ищи. Будешь хорошо искать - найдешь.
Но пока что друзья не находились. В Бердянске, когда я возвратился, обрадовался мне только Степан Иванович. Я вел с ним длительные разговоры. Как-то высказал свое желание попасть на производство, "повариться в рабочем котле".
- Да в том котле пьянству только обучиться можно, - произнес он. Однако просьбу мою не забыл, и однажды сказал:
- Мог бы я, пожалуй, тебя пристроить, но как же со школой?
- А я стану ходить во вторую смену, - сказал я.
Через несколько дней я уже был в "пролетарском котле" - начал работать подручным слесаря в депо паровозов станции Бердянск. Но со второй сменой в школе ничего не вышло. Я не успевал на начало занятий и было как-то неудобно перед учителями, и хотелось ходить в комсомольский клуб. Теперь я думал, явлюсь туда уже как равноправный. Ведь я уже "варюсь". Но меня встретили еще враждебнее: "Примазывается к рабочему классу. Хочет подкраситься под пролетария".
Пропала охота появляться и в комсомольском клубе. Надо было что-то делать.
И я поехал в Донбасс, в могучий пролетарский центр. Вот там действительно котел. Я написал отцу, чтобы он не беспокоился: "Как устроюсь, сам отзовусь".
И вот я подъезжаю к станции Сталинo, ныне Донецк. Разговаривая с соседями по вагону, узнаю: в городе страшная безработица, толпы бездомных голодных и полуголодных людей наполняют Сталинo, Макеевку и шахтерские поселки. Тоскливо у меня на сердце. Но вот кто-то, видя в сколь мрачное настроение привели меня рассказы о безработице, спрашивает:
- А вы не комсомолец?
- Комсомолец, - отвечаю.
- Ну тогда проще, - сразу несколько голосов. - Комсомольцев устраивают. Не сразу, конечно, но через некоторое время работу дают. На сердце у меня становится легче, но тут же мысль: "А почему, собственно говоря, я, как комсомолец, должен получать работу вне очереди?"
Прибыли. Узнал как пройти к бирже труда.
Теперь этого барака с обширным двором, обнесенным высоким плотным деревянным забором, который располагался почти напротив Горного института, уже нет. Давно снесен, а территория застроена. Но я и сейчас въявь вижу огромный двор, заполненный сермяжной и лапотной Россией. Украинцев почти нет. Украина растит хлеб, сады, живность. В этом дворе, среди этой сдвинутой с места России, мне предстояло провести много дней - до самых холодов. Оказалось и для комсомольцев найти работу не так просто. Правда, у меня было то преимущество, что не приходилось ежедневно выстаивать в огромной очереди. Я просто шел к окошку инспектора по молодежи и, поговорив с ним, мог отправляться куда угодно. И я без толку ходил по городу, пытаясь хоть что-то заработать. Денег у меня было очень мало и я ограничивался расходом в 5-7 копеек - фунта полтора хлеба на день и немного овощей.
Время шло, надвигались холода - уснуть во дворе не было уже никакой возможности, тем более, что одет я был по летнему. Пришлось купить на барахолке какую-то рванину. На этом деньги мои и иссякли. Несколько дней голодал. Потом, как говорят на Украине, занял очи у "серка" (собаки) и пошел просить хлеба по дворам. Таким образом хлебная проблема была решена. Но оставалась проблема ночевки. Проще всего было вернуться домой или послать письмо отцу - попросить денег. Но я сам должен был войти в новую жизнь.
Однажды, когда я сидел на "весовой", ожидая, не подвернется ли разгрузка вагонов, подошел паренек - меньше меня ростом, но крепыш, коренастый и видимо старше меня.
- Слушай! У тебя нет чего-нибудь рубануть. Второй день ничего во рту не было. Я только что вернулся с похода по дворам и мой мешок был полон. Я гостеприимно пододвинул его к нему. Он начал жадно есть, и мы разговорились. Я пожаловался, что замерзаю по ночам.
- Да что же ты! - воскликнул он - прекрасный же ночлег на "Мартыне" (мартеновские печи). Я сказал, что не знаю, где это. Тогда он предложил держаться вместе.
С Сережей дела мои пошли лучше. Разбитной и веселый паренек этот в тот же день сумел занять один из вагонов, прибывших под разгрузку. Это было нелегко. Желающих разгружать больше, чем прибывало вагонов. Все они бросались к прибывающему составу, отталкивая один другого. Нередко доходило до драк.
Сережа лучше меня разбирался в "экономической" политике. Он, как оказалось, дал взятку десятнику и захваченный нами вагон был записан на нас. С тех пор удача сопутствовала нам. Почти ежедневно, даже по два-три в сутки, доставались нам вагоны. Мы приоделись, начали хоть один раз в день посещать столовую и принимать горячую пищу. Спать в трубах под мартеновскими печами тоже было тепло. Правда, грязно. Выходили мы из этих труб утром, как черти, унося на себе всю накопившуюся за сутки мартеновскую пыль. Вот в таком виде я и бежал однажды по утру через заводские железнодорожные пути, к одному из разбросанных по территории завода кранов с горячей водой.
- Эй, хлопче! А почэкай лышэнь! - услышал я. Оглянулся. Ко мне шел человек выше среднего роста, плотный, коренастый с длинными и толстыми, по-запорожски свисающими, рыжими усами.
Человек приблизился. Теперь обратили на себя внимание глаза, буквально лучившиеся добротой.
- Что же ты такой грязный? - спросил он.
- А в тому готэли, дэ я жыву, обслуга бастует.
- Дэ ж цэ той готель?
- На мартыне!
- О та ты, бачу, вэсэлый хлопець. А дэ працюеш? Я ответил серьезно. Он продолжал расспрашивать - откуда я.
- Что в деревне скучно было? В город потянуло?
- И скажете такое - скучно. Да в нашей комсомольской ячейке все кипело. Некогда скучать было.
- А ты что, тоже комсомольцам помогал?