Гроза Византии (сборник)

18. Мимолетное счастье

Предчувствие несчастья недаром овладело старым Лукой, когда он, повинуясь желанию внучки, с одной стороны, а с другой – влечению своего сердца, решил оказать помощь несчастному беглецу.

Да и как он мог отказать в этом Изоку? Ведь ты был ему родной по духу, по крови, по родине… ведь он был славянин.

Стар был Лука, всякая надежда когда-нибудь увидеть родину давно уже покинула его. Он здесь переменил даже веру отцов, но ничего не могло заставить его забыть родной Днепр с его беспредельными берегами. Никогда не выходил он из головы старика, который грезил, мечтал о нем… И вот теперь перед ним явился сын родной ему страны и просит о помощи.

Лука не решился ответить отказом. Он прекрасно понимал, что в случае, если погоня найдет здесь Изока, ему, жалкому рабу, придется плохо, но не за себя он боялся, а только за Ирину. В жилах девушки текла чистая славянская кровь. Старик знал, что его внучка смела, отважна, сумеет постоять за себя, не дастся в обиду; но он не рассчитал только одного – того, чему его, казалось бы, должен был научить опыт всей его жизни: Ирина была сильна и смела, но она была одна, а потому не могла бороться с целой Византией.

Решившись приютить и укрыть у себя Изока, Лука разом откинул все свои сомнения. Его решение было твердо, и оставалось только привести его в исполнение, то есть во что бы то ни стало укрыть беглеца. Но прежде чем сделать это, ему нужно было дать отдохнуть, набраться сил, а потом уже и спрятать.

Скромный ужин, поданный Ириной, был моментально уничтожен голодным Изоком. Не осталось даже крошек, которыми внучка Луки кормила обыкновенно своих любимиц – птиц. Рыбу он обглодал до костей. Первое чувство голода было утолено. Сытым себя Изок далеко еще не чувствовал, но силы все-таки несколько подкрепил.

Теперь его стало клонить в сон, но он не хотел казаться невежей и решил узнать, кто так радушно приютил его и разделил с ним более чем скромную трапезу.

– Скажи мне твое имя, старик, – заговорил Изок, стараясь преодолеть дремоту.

– Лука.

– Лука? Она сказала – ты с Днепра.

– Да!

– Но там нет таких имен!

– Ты прав, это имя я получил уже здесь.

– А как звали тебя раньше, у нас на Днепре?

– Я готов тебе сказать это. Там, у себя на родине, я носил имя Улеба.

– Улеб, Улеб! Знакомое имя! – проговорил задумчиво Изок. – У нас на Днепре до сих пор свято хранится память об одном Улебе.

– Каком?

– Старейшине полянском – он был взят в плен варягами, и с тех пор ничего не слышно о нем.

– Что же говорят об Улебе?

– Что это был один из лучших старейшин на Днепре, и боги покарали полян, отняв их у него. Но ты плачешь, старик, ты, может быть, знал Улеба.

– Знал… О Боже! Благодарю тебя!.. Юноша! Ты после стольких лет горя, тоски первый приносишь мне счастье! Ведь тот самый Улеб, о котором только что сказал ты, что он на родном Днепре не забыт, этот Улеб – я!

– Ты?

– Да, мальчик… Ты первый узнаешь это.

Изок вскочил. Сон разом отошел от него. Глаза его загорелись радостным огнем.

– О боги! Боги! Великий Перун! Ты дал мне встречу с ним! Ты, ты – Улеб? Скажи мне еще раз это!

– Да, я. Но что с тобой, я не узнаю тебя, ты переменился… как будто весь горишь…

– Да, я горю… горю от счастья. Еще прошу тебя. Эта девушка, которую ты зовешь своей внучкой, кто она?

– Как кто?

– Имя ее отца… ради богов, ради Перуна… ведь ее отец – твой сын?

Ирина, слушавшая весь этот разговор в углу хижины, теперь встала и подошла. Женским чутьем она поняла, что вот сейчас должно совершиться что-то очень важное, что произведет окончательный переворот в ее жизни.

– Скажи ему, Лука, как звали моего отца, – произнесла она. – Ты только что называл мне его имя.

Старик, однако, молчал. Он не понимал этого странного восторга, охватившего юношу.

– Скажи, Улеб, как имя ее отца? – по-прежнему настойчиво говорил Изок. – Или ты забыл?

– Нет…

– Не Всеслав ли?

– Да, Всеслав! Но откуда ты можешь это знать?

– Откуда? О боги! О Перун! Да как же мне не знать имени моего родного отца?!

– Родного отца? Что я слышу! Отца? Всеслава?

– Да, да! Всеслава, сына Улеба, полянского старейшины, увезенного в плен варягами… Если это – его дочь, – Изок показал на Ирину, – то она – моя сестра!

Вслед за этим признанием в хижине разом воцарилось мертвое молчание. Все трое стояли и в каком-то изумлении смотрели друг на друга. Первым пришел в себя старик.

– Бог христиан и вы – боги моей родины, – полным восторга и слез голосом заговорил он, – за что посылаете вы мне такое неслыханное счастье? Или для того, чтобы скрасить скрывающееся за ним новое горе? Изок – сын Всеслава, того Всеслава, которого я давно считал мертвым. Всеслав жив… О боже, боже! Ирина, что ты молчишь? Ведь это – твой брат! И как же я сразу не узнал тебя, ведь ты так похож на своего отца. Приди же, обними меня!

Чуть ли не первые счастливые минуты переживал старик с той поры, как потерял все дорогое для человека на свете: родину, свободу, жену, детей…

Радость его не знала предела. Ирина и Изок тоже сияли восторгом. Спать уже никто не ложился, до сна ли было счастливцам в эту ночь? Изок рассказал деду, что его сын, Всеслав, так полюбившийся варяжскому вождю, был взят им к себе. Сперва он был у него рабом, но потом варяг увез его в свою родную страну, где он был освобожден и стал свободным воином. Вместе с викингами бывал Всеслав в их походах, приобрел славу и честь и стал известен даже самому Рюрику, приемному сыну короля Белы. Вместе с ним он ходил войною на Ильмень, а затем, когда приильменцы призвали Рюрика княжить и владеть ими, он пошел в родную землю вместе с варяжскими дружинами. Потом, когда Аскольд и Дир ушли на Днепр, он ушел с ними и теперь живет на родной стороне и в большом почете у норманнских воинов. Еще до прихода на Ильмень он женился на норманке, и Изок родился там, в суровой Скандинавии. За отцом он пошел на его дальнюю сторону, полюбил приволье Днепра, но злая, как он до сегодня думал, судьба, привела его сюда, в Византию…

Юноша воодушевлялся, когда говорил о Днепре. Видно было, что в его жилах текла славянская кровь. Норманн по матери, он все-таки был славянин по отцу. Славянское простодушие сливалось в нем со скандинавской суровостью.

Он был силен, храбр, любил отца, князей, свой Днепр, свою вторую родину, и вот теперь, встретив этих людей, к которым его, очевидно, привела судьба, был просто сам не свой и не знал, что и подумать о таком странном стечении обстоятельств.

Он остановился на миг.

– О, говори, говори! – восклицал старик. – Я так давно не слышал родного наречья, что твои слова мне кажутся музыкой.

И Изок без умолку говорил, не уставая.

19. Горе

Поднявшееся снова солнце застало всех троих бодрствующими. Изок и Ирина говорили и говорили, их дед молчал, и только радостная улыбка свидетельствовала о том великом счастье, которое он переживал в эти мгновенья.

– Мы должны бежать, все втроем, на родимый наш Днепр, – говорил восторженно Изок.

– Да, да! Мы бежим отсюда, – вторила Ирина, – там ждет нас отец. Но как это сделать?

– Найдем возможность… Улеб, отчего ты не вернулся на родину? Ведь ты пользуешься свободой.

– Ты спрашиваешь меня об этом, дитя. Я готов тебе сказать. Когда я первое время жил здесь, я был рабом. Цепи тяготили мое тело, а потом, когда меня освободили от них, я уже чувствовал себя настолько дряхлым и слабым, что побег мне был не по силам.

– Ты был не один?

– Здесь умерла мать твоего отца. Кроме нее у меня была на руках вот она, Ирина. Не мог же я бросить их и бежать один! Да и как бежать, с кем? Варяги же, какие бывают здесь, меня не взяли, а пробраться без помощи – разве это было мыслимо?

– И ты остался?

– Да, ради жены и внучки.

– И изменил своим богам?