Страница 17 из 29
– Хорошо, когда узнаешь, приходи и скажи мне, прямо скажи! Я все знаю, но требую правды, да, вообще, ты приходи прямо ко мне. Хочешь, я прикажу назначить тебя моим протовестиаром? Ты мне очень нравишься! Или нет, подождем, зачем возбуждать лишнюю зависть? А ты скажи потом имена безумцев, осмелившихся так думать обо мне.
Македонянин низко поклонился императору.
«Если мне кого-нибудь нужно будет устранить со своей дороги, я назову тебе его имя!» – подумал он.
– Теперь скажи, народ очень скучает о ристалищах? – снова заговорил Михаил.
– Он ждет их с нетерпением, как твоей великой милости.
– И народ получит ее!
– Тогда он будет счастлив, как в тот день, когда после дождя и бурь из-за туч появляется солнце на небе.
– Ты так думаешь? Разве народ так уж любит ристалища?
– Он любит солнце…
– Какое?
– Его освещающее, оживляющее, ободряющее.
– Что ты говоришь? Что за солнце?
– Ты, несравненный! Кто же, кроме тебя, может быть для Византии солнцем?
Эта новая лесть окончательно расположила Михаила к македонянину.
– Так, так, ты хорошо говоришь, я очень люблю правду, – закивал он головой. – Но скажи мне, ты это должен знать, за кого народ? Мы и все наши предки всегда были за Зеленых. Это – хороший, яркий цвет, мы любим его, но разве есть вкус у низменной черни?
– Ты справедлив, как всегда, несравненный! Ведь победы Зеленых знаменуют собой урожай.
– Так, так! Хлеб – это богатство страны, но чернь не понимает этого. Она за Голубых?
– Не думаю… Теперь так мало мореходов в Византии.
– Тогда примут ли Голубые состязание?
– Они никогда не отказывались.
– Так вот, ты все это узнай и мне сообщи. Но ристалища, во всяком случае, будут, я извещу об этом сегодня же протоскафория и великого эпарха, пусть они будут наготове к моему выходу, а ты теперь иди, узнай все и сообщи мне. Вот тебе мой перстень, с ним и эпарх, и даже сам великий логофет окажут тебе помощь… иди… А мы, отдохнув немного, будем заниматься государственными делами.
Василий, преклонив колени, поцеловал протянутую ему в знак особой милости руку и быстро скрылся.
15. Голубые и зеленые
Василий вышел из покоев императора окончательно переродившимся. Еще так недавно, всего только за час до этой беседы, никто во дворце не счел бы для себя нужным удостоить его взглядом, не говоря уже о том, чтобы обратить на него внимание, а вот теперь со всех сторон неслись к нему заискивающие улыбки, ему кланялись; что там протостратор, даже сам куропалат поспешил к нему навстречу и первый заговорил с ним.
– Что слышно, мой друг? – вкрадчиво спросил он его.
– О чем? – с надменностью ответил вопросом на вопрос македонянин. Он прекрасно понимал, что значат и чего стоят все эти заискивания, и невольно увлекся желанием отплатить за то унижение, которое еще недавно ему приходилось выносить от этих подобострастно склоняющихся перед ним людей.
– У нашего несравненного императора, – смутился придворный.
– А? Ты говоришь про это? Прости меня, я имею некоторое поручение от Михаила и пока должен его держать в тайне. Ты понимаешь, что это необходимо.
– Да, да… Но, может быть, одно слово…
– Не могу ничего… спешу… прощай!
Голова македонянина закружилась. Мысли, одна смелее другой, волновали его. «Удача! Несомненная удача, – шептал он, – я верю в себя, я буду близок к этому, потерявшему облик человеческий, существу. Недаром я пожертвовал ему Ингерину! Я пожертвую всем ради власти. Может быть, завтра я буду великим логофетом, а там кто знает?..» Даже дыхание на миг остановилось в груди Василия, когда эта мысль промелькнула в его голове. «Что же, были же ведь примеры! Сам великий Юстин».
Громкий оклик прервал его размышления.
Василий остановился и оглянулся. Позади него стоял царедворец средних лет. В одежде его, широкой и богато украшенной, преобладал зеленый цвет. Это был цвет одной их двух наиболее сильных партий константинопольского ристалища.
Конные ристалища, известные еще в Древнем Риме, особенно развились в Константинополе со времени императрицы Феодоры, жены Юстиниана, сумевшей придать им политическое значение.
Вначале появились четыре партии, разделявшиеся по цвету своих одеяний: были Красные, Белые, Голубые, Зеленые.
Красные олицетворяли собой силы солнца и вообще огня, Белые – зиму и ее влияние на землю. Эти две партии не пользовались никаким значением среди константинопольцев.
Нельзя сказать того о Зеленых и Голубых. Первые олицетворяли собой высшую власть, императорский двор, вторые – народ, море…
Эти партии постоянно боролись не только в цирке, но и в жизни. Народ видел в Голубых воплощение самого себя и всегда стоял за них.
При Феодоре эта вражда достигла крайних пределов и едва не закончилась народным восстанием, успокоило которое только необыкновенное присутствие духа императрицы.
Состязание партий обыкновенно происходило на ипподроме.
Ипподром состоял из продолговатой, выровненной арены, одной стороной примыкавший к склону холма, на котором были устроены места для зрителей. С противоположной стороны была искусственная терраса, с местами для зрителей, изгибавшаяся в виде полукружия. Возницы получали обыкновенно при состязаниях места по жребию, и в константинопольском цирке допускалось на ристалища неограниченное количество их.
При установке колесниц всегда соблюдалось следующее правило. Перед каждым стойлом протягивалась веревка. Лишь только давался сигнал к началу ристалища, веревки перед самыми дальними стойлами одновременно опускались. Когда выехавшие из них колесницы достигали следующих ближайших стойл, отворялись и эти, и так до тех пор, пока все колесницы не выстраивались в одну прямую линию около заранее помеченного пункта.
После этого начиналось самое ристалище.
Колесницы во весь опор мчались вдоль ристалища, сперва мимо его правой террасы, достигнув заключающего полукружия, поворачивали и продолжали путь вдоль левой террасы. Место поворота обозначалось особым столбом – кампером, от которого шел барьер, ограниченный на другом конце величественной статуей Гипподамии.
Длина арены была в тысячу двести футов, а ширина – в сто.
Начало ристалищ возвещалось поднятием в воздух бронзового орла, а конец их – спуском на землю золотого дельфина.
На ристалища собирался весь Константинополь от мала до велика. Приходили даже из окрестностей. Являлись сам император, его двор, и только здесь чаще всего чернь могла видеть своих повелителей.
Но чернь не стеснялась во время состязаний присутствия императора. Она стояла всегда за своих любимцев – Голубых, и очень часто императоры должны были вступать в спор на состязаниях с народом.
Красные и Белые никогда не привлекали к себе особого внимания. У них были худшие кони, менее искусные возницы, и если они выступали, то обыкновенно только для начала состязания…
Зато борьба Голубых и Зеленых всегда приковывала к себе внимание зрителей. На тех или других ставились огромные деньги. Чернь отдавала в азарте свои последние гроши, рискуя остаться в тот же день без необходимого пропитания. Победа той или другой партии встречалась бесконечными криками восторга с одной стороны, проклятьями и угрозами – с другой. Борьба с ипподрома нередко переходила на улицы Византии и заканчивалась подчас кровопролитием.
По своему политическому значению Голубые и Зеленые были так могущественны, что даже нередко возводили на престол императоров.
16. Василий и Марциан
В разговаривавшем с ним придворном македонянин узнал одного из влиятельных куртизанов, пользовавшихся большою благосклонностью не только самого Порфирогенета, но и его дяди Вардаса.
Еще сегодня утром этот самый придворный не ответил даже кивком головы на почтительный поклон македонянина, а теперь, после того как Василий имел продолжительную беседу с глазу на глаз с императором, он сам первый счел нужным заговорить с ним как со старым приятелем. Звали этого куртизана Марциан.