Страница 7 из 40
Бубякин смутно помнил этот последний бой за Нарвское шоссе. Его появлению в отряде никто не удивился, здесь уже было несколько моряков. Ему сразу же выдали немецкий автомат, Юри объяснил, как им пользоваться. И они пошли в бой.
Задача была простая: Нарвское шоссе обстреливалось противником, нужно было отогнать его, чтобы проскочили автобусы из Таллина.
Густая ночь навалилась на землю, и Василий стрелял наугад. Да и все стреляли наугад. Фашисты тоже строчили из автоматов наугад. Во всяком случае, пострадавших не было. Бубякин видел, как почти бесшумно проскочили мимо засады два автобуса. Через некоторое время они покатили в обратном направлении, но уже забрав из госпиталя раненых. Не всех, разумеется. Только тех, кому требовалась срочная хирургическая помощь. На всех не хватило бы мест. С полсотни моряков так и не смогли уехать. Им оставалось одно: по примеру Бубякина влиться в рабочий отряд Андруса. Правда, оружия было мало, очень мало…
Отряд расположился в поселке. Андрус сказал морякам:
— Нам нужно продержаться хотя бы до утра… За вами должен прийти корабль из Таллина или из Ленинграда… Я так думаю. Не могут же вас бросить здесь!.. Придут…
И хотя в его голосе проскальзывала неуверенность, все приободрились.
…Фашисты перешли в атаку в третьем часу ночи. Бубякин держался из последних сил. Признаться, он не очень-то верил в приход корабля из Таллина или из Ленинграда. Удалось ли тем двум автобусам добраться до города благополучно?.. А если не удалось? Дорогу могли заминировать. Да мало ли что могло случиться… Ему хотелось, чтобы ночь длилась бесконечно долго, так как лишь она могла скрыть от врагов малочисленный и плохо вооруженный отряд Андруса. Но небо с каждым часом наливалось светом все больше и больше.
Нужно было экономить патроны и гранаты. Выжидать. Бить наверняка… Враг, по сути не встречая сопротивления, пошел в открытую. Вот тут-то и завязался настоящий кровопролитный бой.
Бубякин знал: это последний бой в его жизни, полагаться не на кого и не на что. Вместо немецкого автомата он взял винтовку со штыком. Был убежден: в штыковой атаке равных ему нет! Он всегда несколько переоценивал свои физические возможности. Но когда нечего терять… А терять было нечего.
…Поднялось солнце, блики заплясали на волнах. Дальше, на север, море словно бы дымилось. И все-таки Василий смог разглядеть мачту затонувшего родного эсминца. Флаг все также трепыхался на ветру. Дрогнуло сердце, слезы набежали на глаза.
Из поселка пришлось отступить. Теперь они лежали на берегу, укрывшись за валунами. Фашисты постреливали вяло, в полной уверенности, что теперь-то советским смельчакам никуда не уйти.
Бубякин лежал за валуном, а позади колыхалось море из желто-зеленого стекла. Да, он надеялся на штык, так как патроны подошли к концу.
Августовское солнце жарило вовсю, и даже через бинты Василий чувствовал его колючую силу. Иногда бросал взгляд через плечо: не покажется ли на горизонте заветный корабль?.. Но море оставалось пустынным. Он не знал, куда девалась Линда, возможно, осталась в поселке. Рядом с ним лежал Юри, верный «учитель Юри», тоже готовый принять смерть в бою, как положено настоящему мужчине. А дальше, за другим камнем, залег Рудди, «шкипер Руди», как называли его все. Хорошие вы мои ребята, настоящие! С такими и смерть красна… Они ведь могли уйти в леса, скрыться среди болот, сохранить силы отряда. Но не оставили моряков на растерзание фашистам… Не ушли. Не отделяли себя от Бубякина и других матросов, считали своими, как Бубякин не отделял себя от них.
Фашисты прятались в зданиях кирпичного завода, стоявших на возвышенности, и в этом было их преимущество: оттуда весь берег, усеянный валунами, был как на ладони. Но если бы они спустились на берег, выйдя из укрытий, их можно было бы перестрелять по одному. Во всяком случае, установилось своеобразное равновесие сил, которое, конечно, не могло держаться долго.
Внезапно все пришло в движение. Фашисты усилили огонь, и под его прикрытием отдельные группы стали выползать из-за укрытий, явно намереваясь отрезать моряков и поредевший отряд Андруса от моря. Зачем?
Бубякин не мог понять, что произошло. Может быть, гитлеровцы получили подкрепление?
Завязалась ожесточенная перестрелка. Потом сошлись грудь грудью. Бубякин работал и штыком и прикладом. Вокруг него образовалась груда трупов. Его старались не пустить к морю, он это понял и удвоил силу напора. Трещала еще не зажившая сожженная кожа на спине и на плечах, бинты размотались, он сорвал их с лица, не чувствуя боли. Один вид его наводил ужас на фашистов, и они рассыпались по сторонам, столкнувшись с обожженным до черноты моряком.
Он был у самой воды, когда до него долетел чей-то возглас:
— Корабль!
Бубякин обернулся. К берегу на всех парах шел спасатель. Василий видел его голубой флаг.
— Наши! — закричал он во всю силу легких. — Держись, братва!
И рухнул на камни, скошенный пулей.
ПУЛКОВСКИЙ МЕРИДИАН
Было что-то неправдоподобное, почти фантастическое во всем: черное небо с редкими холодно мерцающими звездами, летучий снег и молчаливые руины обсерватории. Поломанные, расклеванные снарядами купола, скрюченные железные прутья и рваные дыры в стенах. В вышине вспыхнула ракета. Окинула мутноватым зеленым глазом равнину, и затем расколотое небо вновь медленно сошлось.
Матрос Бубякин долго следил за двумя фигурками в маскировочных халатах, то выныривающими из густой клубящейся мглы, то вновь пропадающими в снежной круговерти, потом зло ударил себя кулаком по лбу, повернулся и вошел в землянку. Его обдало тяжелым теплом, знакомыми запахами махорки, несвежих портянок и горелой картошки. Снайперы спали. Сняв полушубок, Бубякин шумно вздохнул, выругался и улегся на жесткие нары. Он лежал в каком-то оцепенении и все думал о тех двоих, что ушли в ночную белесую муть. Да, он пытался их отговорить. Но она сощурилась этак презрительно и сказала:
— У тебя, Бубякин, сердце как сейсмограф. «Чует мое сердце»… — передразнила она. — Была у нас в поселке бабка Маланья. Тоже наподобие тебя пророчествовала. — И добавила резко — Прекратить разговоры! Пойдет Дягилев. Пора испытать его на деле.
И они ушли. Ушли к подбитому немецкому танку на ничейной полосе, будут сидеть до утра, а возможно, день, два, пока не покажется противник. Опытный снайпер в подбитый танк не полезет. Но у Наташи Черемных своя теория: «Эта истина известна и фашисту. Пусть думает, что мы не полезем. А мы все-таки полезем…» Правда, ей не раз удавалось обвести вокруг пальца вражеских снайперов. Слава о Наташе Черемных шла по всему фронту, о ней писали в газетах, в Ленинграде на стенах домов были наклеены листовки с ее портретами. Ее имя упоминалось наряду с именами прославленных снайперов Смолячкова и Петра Лабутина.
Бубякин был жестоко и ревниво влюблен в свою начальницу лейтенанта Черемных. Но это чувство он бдительно оберегал от постороннего глаза, и никто ни о чем не догадывался. Даже сама Черемных. С некоторых пор сделалось потребностью вспоминать, когда впервые услышал о ней, как они встретились, искать многозначительность в обыкновенных ее словах. Пока живешь, кажется, что так и нужно и никакой системы в этом нет. Но стоит оглянуться на прошлое — и невольно оно приобретает некую стройность. Будто и не могло случиться по-другому.
События в бухте Синимяэд казались Бубякину далеким сном. Как будто и не с ним все происходило. А ведь с тех пор не прошло и полугода. Был госпиталь в Таллине. Был госпиталь в Ленинграде. Одна пуля застряла возле шейного позвонка — ее извлекли. А потом вытаскивали осколки отовсюду. И хотя Бубякин чувствовал себя выздоровевшим, из госпиталя не выписывали. Это был общий госпиталь в Ленинграде, на улице Льва Толстого. Тут оказалось свободное место. Знакомых моряков Василий не обнаружил и заскучал. Он пытался навести справки о Кешке Макухине, об его подводной лодке, но ответа так и не получил. Потому сделал вывод: Кешка погиб. Совсем погрустнел, даже стал отказываться от пищи. Письмо Кати Твердохлебовой чудом уцелело. Портсигар оказался водонепроницаемым.