Страница 2 из 3
– Хочу!
– Взлетаем, – сказала девочка и взяла его за руку. Доктор почувствовал, что ноги оторвались от пола, и опешил. В следующий момент он грохнулся на пол. Девочка парила над потолком.
– Давай еще раз, – сказала девочка. – Не бойся.
И снова взяла его за руку.
Только с третьей попытки он взлетел. Под потолком было жарко, пахло лекарствами, и не было ничего необычного. Они немного покружились по кабинету, опустились на пол.
Дома доктор попробовал сделать это сам, но у него не получалось.
Так прошла зима, наступила весна.
Девочка летала, иногда, когда выдавалась свободная минута, доктор летал с ней. Но чаще он работал за столом, а девочка тихо сидела с куклой рядом.
Понимая, что долго так не может продолжаться, доктор стал задумываться о судьбе девочки. Сам он собрался уходить из больницы. Они гуляли по больничному саду, девочка рвала подснежники и заставляла его нюхать. Её тоненькие пальчики прикасались к его лицу, и это прикосновение напоминало о дочери.
Дочь умерла через год после его ухода из семьи. Он знал, она ждала и, когда поняла, что он не вернется, решила не жить.
Легла и умерла.
Доктор понимал, что дети умеют всё. Становясь взрослыми, они забывают. Доктор многому научился у девочки, но еще не всему, что она умела. И стал замечать, что сотрудники как-то жалостливо к нему стали относиться. Поэтому решил уйти.
Девочка через неделю после его ухода превратилась в прекрасную бабочку. Бабочка легко и свободно выпорхнула в окно. И скоро о летающей девочке забыли все сотрудники.
Начиналась весна. Из-под снега появились первые проталины, пригрело солнце, но подснежники в этом году не появились – их некому было собирать.
О любви
Серое ноябрьское небо с утра сыпало мелким ледяным дождем.
В черных лужах догнивали бурые листья.
Порывистый ветер старался поднять их с земли и покружить, но, насквозь промокшие, смешанные с грязью, они не способны были уже даже на этот прощальный полет.
Голые дрожащие ветви понурых тополей вдоль дороги начинали покрываться льдом и тонко звенели под ветром.
Неприглядность поздней осени забиралась в душу, остужая.
Упал с инвалидной коляски, валяется на остановке в заледеневающей луже безногий бомж.
Проверяет Вселенная окружающих на человечность.
Бегут мимо все, никто не останавливается, стараются обойти подальше и не смотреть в его сторону.
Помните, как у Есенина:
– Шел господь пытать людей в любови…
Нет любови.
Художник
В нашей жизни на каждом шагу случаются странные и невероятные события. Просто мы не очень внимательны.
Мы бежим по жизни, задумывая и планируя то, что никогда не осуществляется. Заботимся о чем-то, что, как потом оказывается, не имеет никакого значения ни для нас, ни для наших близких. Заморачиваемся на людей и тратим время, чтобы доказать то, что ни для кого не важно.
И только несчастья и болезни вырывают нас из этой беготни по кругу и мышиной возни.
Скульптор Барбюкис был раньше уважаемым человеком, творил. Работы его регулярно появлялись на выставках, заполняли многолюдные места довольно большого города. Мастерская часто посещалась солидными известными и просто богемными людьми. Точнее, его мастерская была центром культурной жизни города, здесь собирались и вели интеллектуальные беседы все, кто причислял себя к творческой среде. Конечно, было много красивых женщин! Конечно, много выпивали!
Барбюкис спился. От него ушла жена, дочь уехала в другой город. Мастерскую пришлось продать, чтобы расплатится с долгами, в последние годы он не создал ни одной работы. Женщина, у которой он жил, выставила его вещи за дверь. Он оказался на дне.
Однажды он проснулся около сточной канавы, тяжело поднялся. Вонь глубоко возмутила его, в нем еще жил художник, и он грязно выругался.
Неясные тени плавали над водой. Пошатываясь и ругаясь, он попытался удалиться от канавы, ему хотелось искупаться и переодеться. Уже почти выбрался на сухой берег, занес ногу для последнего рывка и не устоял. Вместе с вонючей жижей сполз к канаве. Тени обозначились четче и были совсем рядом. Барбюкис поднял голову, невольно всматриваясь в них, и ахнул. Ужас потряс его тело, он протрезвел. Глядя широко открытыми глазами в самую главную тень, пятясь ногами назад и вверх, нащупывая руками в вонючей жиже твердые места и опираясь на них, он пополз прочь от канавы.
Ужас! Он был неверующим, но когда-то в детстве мать учила его молиться.
– Отче наш, иже… – закричал он громко в голос.
Тьма впереди местами особенно непроницаемая, черная, мерцающая фиолетовым блеском, и эти черные-пречерные пятна похожи на шкуры животных. Он медленно пятился вверх, боясь остановиться, знал – это смерть.
– Да святится…
Рука соскользнула, и он лицом окунулся в мерзкую жижу. Тени подступили ближе.
– Да будет воля твоя… – хрипел он сорванным голосом и старался удержать внимание на молитве и больше ни на чем другом.
– Хлеб наш…
Он прополз половину пути: «Осторожно, здесь яма, если остановлюсь – конец».
– И остави нам долги…
Еще чуть.
– И не введи…
Берег.
– Отче наш, иже…
Все разом стихло.
Страх отступил мгновенно и исчез бесследно.
Барбюкис сел, отдышался. Вытер руки о придорожную траву. Набежавший свежий ветерок приятно остудил лоб. Барбюкис долго сидел, ни о чем не думая и наслаждаясь присутствием себя, потом мысленно перебрал всех своих знакомых, к которым можно пойти, и не обнаружил ни одного, кто его сейчас бы принял. Он направился к сестре. Знал, что она сейчас устроит скандал, но пустит искупаться, и ради этого стоит потерпеть. Наталья превзошла саму себя, таких откровений о себе он давно не слышал. Барбюкис вытерпел все, а когда вышел из ванной, одетый в чистое белье умершего мужа сестры, сказал примирительно:
– Ну ладно, давай мне уже поесть.
Он остался жить у сестры, но иногда казалось ему, что лучше бы он умер там, на краю канавы: так невыносима была для него эта простая жизнь: завтрак, обед, телевизор, обсуждение родственников, ругня правительства за размер пенсии. Правая рука его после инсульта, перенесенного во время одного из запоев, плохо работала. Барбюкис пытался что-то делать, но не мог, рука не слушалась. Он бросал карандаш, а через некоторое время возвращался к начатому. Купил пластилин и, как ребенок, стал лепить из него, мягкий материал был податлив. Полка над кроватью заполнялась фигурками из пластилина, появились творческие задумки.
Однажды он случайно встретил знакомого бизнесмена, интересующегося искусством, и тот предоставил ему место на своем предприятия, помог отлить скульптуру известного писателя. Откуда-то, словно из небытия, вернулись помощники-рабочие и друзья-коллеги.
Жизнь восстанавливалась.
«Смеющаяся девушка» получила хорошую оценку на международной выставке.
Барбюкис понял: природа выбрасывает на свалку, как ненужный материал, тех, кто бросает свое дело.
Один день октября
Я давно уже ничего не понимаю в своей жизни. Она то бежит и преподносит неожиданности, то делает головокружительные повороты, то плетётся, как загнанная лошадь.
У нас с братом было счастливое детство, родители любили друг друга, часто устраивали праздники для нас, детей. Все было хорошо. Потом началось: умерла мать, брат стал пить, мужа убили. Отец после всего этого стал какой-то чудной: он все время хотел куда-то уйти, мне пришлось его запирать в квартире. Девять лет назад я была ухоженная, защищённая женщина, посматривающая на окружающих свысока, знающая, как надо жить.
Сегодня, двадцать девятого октября, в приемной психинтерната, где находится отец, я случайно увидела себя в зеркале и не узнала. На меня глянула измождённая, испуганная, забитая тётка с чувалом в руках.
«Чувал» – сказала на сумку санитарка, когда преградила мне путь в палату.